Уголовный процесс
Сайт Константина Калиновского

Бойков А.Д.
Третья власть в России. Очерки о правосудии, законности и судебной реформе 1990-1996 гг. М., 1997.

Раздел первый

Идеология судебной реформы

Глава I. Политический режим и суд

Из истории правосудия

Человечество на всех этапах своего развития не могло обойтись без суда — учреждения по разрешению споров между людьми и понуждению их к отказу от таких форм поведения, которые представляли угрозу общим интересам. Уже изначально, с момента зарождения, значение функции правосудия было чрезвычайно велико: ее отправление поддерживало престиж нарождавшихся социальных норм — традиций, обычаев, морали, права, вносило элемент упорядоченности в стихийно складывающиеся общественные отношения, утверждало справедливость, правопорядок. Рассудить спорящих, осудить нарушения, покарать преступника — таково назначение этой социальной функции и отсюда ее наименование — судебная функция. Сферу судопроизводства, особенно уголовного, Ш. Монтескье считал «важнее для человечества всего прочего в мире» ¹.

Если в этом суждении и есть доля преувеличения, то она незначительна. Суд — это, в конечном счете, наиболее надежная защита человека от преступных посягательств на его собственность, здоровье, честь; от всевластия государственно-бюрократического аппарата и его изощренного в вымогательствах чиновничества. Конечно, такая оценка относится не ко всякому суду и судьям, а лишь к тем из них, кто осознает высокую миссию служения гражданскому обществу, народу, человеку, а не пристраивается к судебному ведомству в поисках личных выгод и привилегий.

А. Ф. Кони, выдающийся русский общественный деятель, труды которого с благодарностью и благоговением штудирует не одно поколение отечественных правоведов, писал: «…судья призван прилагать все силы ума и совести, знания и опыта, чтобы постигнуть житейскую и юридическую правду дела. Облекая эту правду в определенные формы, он должен способствовать в каждом отдельном случае восстановлению поколебленного правопорядка» ². Характеризуя правила судопроизводства, Кони отдавал приоритет не им, а судье, их применяющему, утверждая: «чем глубже касаются они личности и участи человека, чем более важным интересам общественной жизни они служат, тем серьезнее представляется вопрос — в чьи руки отдается приложение этих правил и при каких условиях» ³. К этим двум вопросам можно бы добавить еще один, из них вытекающий и являющийся важнейшим для раскрытия нашей темы: что призван защищать суд, какие задачи перед ним стоят, заинтересован ли он в установлении истины?

С точки зрения здравого смысла судебное познание имеет целью установление подлинных отношений участников конфликта (гражданско-правового спора, преступления, проступка), их адекватную юридическую оценку и формулирование обязывающего вывода, связанного, как правило, с понуждением сторон к совершению определенных действий или возложению на виновного бремени ответственности за общественно опасное деяние.

Но для истории человечества закономерностью является скорее отступление от здравого смысла. Кипение политических страстей, борьба групповых и индивидуальных интересов, усугубляемая аморальностью и невежеством, делают линию поступательного движения цивилизации зигзагообразной, с крутыми изломами, разрывами, движением вспять. Периоды расцвета культуры сменяются варварством, активная социальная деятельность — застоем, созидательный труд — разрушением. Благоговейное отношение к социальным нормам — обычаям, морали, праву — сменяется воинствующим отрицанием их ценности, нигилизмом, повергающим общество в хаос войны всех против всех.

Правосудие, призванное вносить упорядоченность в общественные отношения, карать зло и активно поддерживать добрые нравы, далеко не всегда лучшим образом выполняло это свое предназначение, — оно подвержено тем же болезням, что и общество в целом, и развивалось по общим с ним законам.

Гелиэя — судебное учреждение Афин периода расцвета греческой демократии (V–IV в. до н.э.) — казалось бы, наилучшим образом была приспособлена для поисков справедливости и защиты граждан. Это был суд присяжных, осуществлявший надзор за изданием законов Народным собранием, за правильностью избрания должностных лиц, являлся высшей судебной инстанцией по рассмотрению злоупотреблений должностных лиц республики. Но важнейшей функцией Гелиэи было отправление правосудия по уголовным делам. Судьи (гелиасты) избирались по жребию архонтом из числа свободных граждан и приводились к присяге, торжественно обещая судить согласно законам и постановлениям афинского народа, а также согласно своей совести, с одинаковым чувством благосклонности выслушивать истца и ответчика: «Если я сдержу свое слово, да будет мне благо, если я нарушу его, да погибну со всем моим родом» ⁴.

Многочисленность состава суда (от 200 до 2 000 гелиастов), широкое применение метода жеребьевки при формировании его отделений для рассмотрения каждого дела, что исключало предварительный сговор судей и воздействие на них заинтересованных лиц, тайное голосование при вынесении приговора создавали благоприятные условия для отправления правосудия в строгом соответствии с содержанием присяги. Но Гелиэя не пережила Афинскую республику. Как утверждают историки, ее упадок был связан с обострением антагонизма между свободными и рабами, с одной стороны, и падением нравов — с другой.

Сначала тлен поразил обвинителей, каковым мог быть любой гражданин, возбуждавший дело в суде. Они стали извлекать доход, шантажируя намеченную жертву, превращаясь в своеобразный класс ябедников-сикофантов. Затем и гелиасты научились брать взятки, оправдывая виновных. Нет необходимости говорить о том, что Гелиэя являлась судом для свободных граждан. Рабы могли быть лишь источником доказательств и допрашивались с непременным применением пыток.

Но и полноправный гражданин Афин мог поплатиться жизнью, независимо от реальной вины, если его деяния содержали угрозу существующим порядкам. Вспомним судьбу философа Сократа (470–399 гг. до н.э.), приговоренного к смерти по частному обвинению некоего Мелита из пригорода Пифоса: «Сократ виновен в том, — доносил он, — что не признает богов республики и желает заменить их игрой своего воображения. Он виновен в развращении молодых людей» ⁵.

Исследователи, разъясняя политические взгляды Сократа, отмечают, что он подвергал суровой критике недостатки современной ему афинской демократии, убеждая своих слушателей в том, что власть в государстве должна принадлежать «лучшим», т. е. нравственным, справедливым и опытным в управлении гражданам ⁶.

Не в этом ли причина столь сурового приговора и не напоминает ли нам трагедия Сократа судьбу отечественных «врагов народа», пропущенных через гулаговский «архипелаг»?

Если рассматривать человеческую историю как цепь экспериментов, связанных с поиском оптимального государственного устройства и такого его «вещественного атрибута», как суд, то едва ли удается избежать пессимистических оценок: идеал не был достигнут.

Историки права выделяют типы суда и уголовного судопроизводства соответственно социально-экономическим формациям — рабовладельческий, феодальный, буржуазный, социалистический ⁷. Этим подчеркивалась мысль о том, какому классу служит суд, на защиту каких ценностей он ориентирован, какие интересы накладывают отпечаток на цели судебного познания. При этом не столь существенна сама процессуальная форма, которая может быть обвинительной (состязательной), как в древних Афинах и Риме, а затем во многих буржуазных государствах, или розыскной (инквизиционной), как в большинстве средневековых феодальных государств, или смешанной, соединяющей черты розыска и состязательности, свойственной европейским государствам, включая СССР и Россию.

Мы не исключаем, что периодизация истории и характеристика типов процесса с позиций принципов «нового мышления» может не совпасть с той периодизацией, которая свойственна теоретикам «классового подхода». Но политическая ангажированность суда — явление несомненное: его можно проследить от суда над Иисусом Христосом, до суда над инакомыслящими в США и в СССР.

Согласно библейской легенде Иисус предстал перед судом правителя Иудеи Понтия Пилата по обвинению в том, что он развращает народ и даже покушается на власть Рима, объявляя себя царем иудейским. Не установив вины Иисуса, Пилат отправил его к Ироду — правителю Галилеи, откуда, как ему стало известно, Иисус был родом, но Ирод, посмеявшись над Иисусом, вернул его Пилату.

«Пилат же, созвав первосвященников и начальников и народ, сказал им: Вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот я при вас исследовал и не нашел Человека Сего виновным ни в чем том, в чем Вы обвиняете Его; и Ирод тоже: ибо я посылал Его к нему и ничего не найдено в Нем достойного смерти. И так, наказав Его, отпущу.

Но весь народ стал кричать: смерть Ему ⁸.

Пилат, видя, что ничего не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом и сказал: не виновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы» ⁹.

Надо думать и судья Катюши Масловой (Л. Н. Толстой, «Воскресение») тоже успокоил свою совесть тем, что на каторгу подсудимую обрек не он, а вердикт присяжных, допустивших ошибку в формулировке.

Судья Пилат поступил вопреки своему убеждению из нежелания конфликта с первосвященниками и боясь проявить нелояльность к Риму. Первосвященники, добиваясь казни Иисуса, стремились избавиться от конкурента. А «начальники» и «народ», надо думать, оказались под влиянием синдрома толпы. Ситуация банальная для истории рода человеческого, поучительна же она тем, что стремление к истине охотно уступает давлению других интересов.

Вспомним приемы и плоды деятельности средневековой инквизиции, особенно свирепой в Испании. По утверждению Монтескье люди горели на ее кострах, как солома. Во имя чего? Видимой целью была борьба с ересью за чистоту религиозных догматов. Подлинная цель — укрепление престола и алтаря.

Знаменитый памятник Киевской Руси раннего феодализма «Русская Правда» (XI век) представлял собой княжеский судебник и очень четко разделял людей по сословиям. Это не только выражалось в дифференцированном подходе к оценке жизни потерпевшего в зависимости от его принадлежности к той или иной социальной группе, но и сказывалось на результатах доказывания: спор сторон перед князем (судьями) обеспечивал победу тому, кто мог заручиться свидетелями (видоками и послухами).

Правым считался и победитель в поединке истца и ответчика. В делах же, затрагивавших интересы власти, использовались и более активные формы судопроизводства в виде розыска ¹⁰.

Из средневекового пыточного процесса в европейских государствах родилась система формальных доказательств. Произвол судей дополнился произволом законодателя, в баллах априори устанавливающего ценность отдельных видов доказательств. Появились дополнительные легальные способы обеспечения интересов слоев общества, составляющих политическую опору государства: показания состоятельных и духовных лиц признавались более ценными, им отдавался приоритет ¹¹.

В крупнейшем памятнике права позднего средневековья — Германском уголовно-судебном уложении «Каролина», оказавшем значительное влияние на развитие уголовно-процессуального и уголовного права государств Европы и России, вводится понятие улик преступления, достаточных для допроса подозреваемого под пыткой. Таковыми признаются показания «двух добрых свидетелей» (показания одного «доброго свидетеля» — «полудоказательство») ¹². Здесь формальный подход к определению достаточности улик очевиден. Он далее конкретизируется применительно к отдельным видам преступлений. Но и для произвольных усмотрений судей, оценивающих доказательства, простор не ограничен: они решают, кого признать «добрым свидетелем», а чьи показания отвергнуть.

Победа буржуазно-капиталистических общественных отношений привела к перевороту в судоустройстве и судопроизводстве. Господствующее положение в судебном доказывании приобрело правило свободной оценки доказательств, причем чаще всего — неконтролируемой оценки, ибо вердикт присяжных о виновности (или невиновности) не требовал мотивировки и обоснования.

Наибольшая тенденциозность суда проявлялась и проявляется при рассмотрении дел, имеющих ту или иную политическую окраску. В СССР это особенно ярко проявилось в годы сталинских репрессий под предлогом борьбы с «врагами народа», а позже — с так называемыми антисоветчиками, инакомыслящими, диссидентами. Та же практика характерна и для правосудия в странах классической буржуазной демократии. Известны нашумевшие в свое время процессы в США против деятелей компартии и иных «неблагонадежных».

«Федеральная система специального подбора присяжных из лиц, враждебных обвиняемым, и атмосфера всеобщего запугивания сделали почти невозможным справедливый суд для тех, кого обвиняют в «непопулярных» политических взглядах» ¹³.

Специалистам известны результаты многолетних исследований миланского профессора Р. Тревеса условий отправления правосудия в Италии. Вот его вывод: «Итальянское судопроизводство всегда обнаруживало свою принадлежность к классу капиталистов, если оно имеет дело с рабочими и сталкивается с социалистическими доктринами» ¹⁴.

Не надо думать, что все это в прошлом. Известный американский писатель Норман Мейлер уже в наши дни, сетуя по поводу утраты Америкой ее прежних ценностей (американского образа жизни, стабильного семейного уклада и пр.), завершает свои горькие размышления примечательными словами: «уже нет коммунистов, которых нам надо ненавидеть. Но ненависть-то осталась». Примечателен и заголовок его интервью газете «Фигаро»: «Идеология виновна в постигших человечество катастрофах» ¹⁵.

Следовало бы уточнить — речь должна идти не об идеологии вообще, как совокупности идей и представлений, а об идеологии социально-политической. Именно эта идеология накладывает наиболее прочные оковы на «правосознание» судьи, именно она создает реальные предпосылки для внешнего контроля его поступков и решений со стороны как «общественного мнения», так и властных структур государства.

Наш очень беглый экскурс в историю правосудия свидетельствует по меньшей мере о том, что было бы несправедливо и опрометчиво утверждать, будто связь таких явлений, как задачи правосудия, цели судебного познания и особенности устанавливаемой судом истины с политическим режимом явление исключительное, характеризующее только социалистический правопорядок, рожденное лишь фарисейской партийной идеологией. Довлеющее влияние интересов господствующего класса (социального слоя, правящей элиты) на политику, экономику, право и правосудие — неоспоримый, надо думать, постулат марксистско-ленинской теории о государстве. Разумеется, до тех пор, пока государство не обретет явные черты общенародного. (Если это в принципе возможно. Пока же мы наблюдаем процесс бурного расслоения нашего общества, ранее относительно однородного).

Ниже мы перейдем к характеристике советского периода в развитии правосудия, который дал потрясающие примеры произвола, прежде всего по политическим мотивам. Но не только. Большевистская идеология и пролетарское правосознание, далекое от профессионализма, сделали суд орудием подавления, равно опасным как для «чужих», так и для «своих»: кто теперь решится утверждать, что суд советского «общенародного» государства защищал интересы народа?

Господствующая ныне идея социального примирения толкает нас на снисхождение к судьям, которые действовали под прессом тоталитарного режима, осуществляли правосудие «с петлей на шее». К тому же, кажется, призывал нас и А. Ф. Кони. «К судье, — писал он, следует предъявлять высокие требования не только в смысле знания и умения, но и в смысле характера, но требовать от него героизма невозможно. Отсюда необходимость оградить его от условий, дающих основание к развитию в нем малодушия и вынужденной угодливости» ¹⁶.

А. Ф. Кони умер в 1927 году. Как знать, переживи апокалипсис тридцатых годов, сохранил бы он столь толерантный тон по отношению к служителям правосудия, топившим в крови своих соотечественников.

Советское социалистическое правосудие

Для философов, правоведов и историков советского периода характерно утверждение о том, что все предшествующее Октябрьской революции 1917 года является предысторией человечества. Касается это в равной мере оценки государства, права, правосудия, которые лишь с господством марксистско-ленинского учения обрели подлинно гуманистическое содержание.

Мы начнем свой анализ с конкретного примера, достаточно, по нашему мнению, информативного.

Трофимов Н. П. дважды попадал в объятия советского правосудия — в конце тридцатых и в начале шестидесятых годов. В сущности это были разные эпохи: расцвет массовых репрессий сталинизма и хрущевская демократическая «оттепель». Судьба Трофимова в целом уникальна по своей зловещей трагичности, но его столкновения с судом дают вполне типическую картину функционирования «правоохранительной системы» первого в истории человечества пролетарского государства и потому заслуживают внимания.

Несчастья обрушились на него еще в ту пору, когда он был молод, здоров и беззаботен. Вместе со своими друзьями — студентами выпускного курса медицинского института — он участвовал в праздничной первомайской демонстрации на Дворцовой площади Ленинграда. Вместе с ними подхватывал здравицы в честь Советской власти, партии большевиков и «легендарного героя гражданской войны» Клима Ворошилова, украшавшего своим присутствием торжественную трибуну вождей флагмана Октябрьской революции.

Спустя несколько дней Николай был арестован — ночью, под рыдания домочадцев, — а затем и осужден по ст. ст. 58–10 УКРСФСР за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Со временем станет известно, что был донос «компетентным органам» от его приятеля-однокурсника, которому он — Николай — во время демонстрации что-то нелестное сказал по адресу Ворошилова. Кажется, это была его фраза о том, что Ворошилову не следовало везти из Москвы крикунов для провозглашения лозунгов, — их де и в Ленинграде найти нетрудно.

В 1953 году (год смерти вождя!) Трофимов освободился по отбытии наказания постаревшим и тяжело больным человеком. Гулаг есть Гулаг. О реабилитации не было речи. Больших трудов ему стоило добиться разрешения на сдачу экзаменов за последний курс института и получить диплом врача… с опозданием на 20 лет.

Он находит работу в подмосковном детском туберкулезном санатории, удачно женится на доброй, отзывчивой, ставшей любимой, женщине. И тут начинается вторая полоса его несчастий. Трофимов видит в повседневной жизни нечто противоположное тому, что он ожидал увидеть «на воле» после смерти кровавого диктатора. Процветает наушничество, доносы, воровство и круговая порука. Обкрадываются больные дети, расхищается имущество санатория, не по назначению используются служебные машины, лучшие апартаменты санатория занимает приезжающее на отдых высокое начальство. Все это — под эгидой главврача, которому с помощью подхалимов и покровителей создается репутация талантливого специалиста и неподкупного руководителя.

Трофимов включается в борьбу за справедливость. Сначала — с трибуны собраний и конференций, затем — направляя письма и докладные в Минздрав. Не дремлют и его враги, распуская о нем грязные слухи вплоть до обвинений в развратных действиях по отношению к детям, — видели как он при рентгеноскопии грудной клетки девочки снял резиновые перчатки.

Атмосфера накаляется… Во время очередного столкновения с главврачом Трофимов наносит ему смертельный удар топором.

Дело слушалось по первой инстанции судебной коллегией по уголовным делам Мособлсуда. Кроме прокурора обвинение активно поддерживали общественные обвинители (от тех, кто незаконно пользовался благами санатория).

Адвокат приложил немало усилий, чтобы собрать смягчающие вину Трофимова обстоятельства. Они были, эти обстоятельства. Но суд отмел их как некую излишнюю лирику, не стал доискиваться до объяснения подлинных мотивов преступления. Жестокое убийство налицо и приговор был жестоким — высшая мера наказания. После подтверждения приговора, Верховным судом РСФСР и отклонения ходатайства адвоката о помиловании (Трофимов не жаловался и о помиловании не просил) осужденный был расстрелян.

Итак, в первом случае осуждения состав преступления явно отсутствовал, и приговор суда можно объяснить политической установкой на борьбу с классовыми врагами. Во втором случае — убийство на почве личных неприязненных отношений, вызванных нездоровой служебной обстановкой и злоупотреблениями потерпевшего — не было оснований для применения высшей меры наказания. Сработала характерная для правосудия советского периода еще одна установка на «искоренение преступности». Выполнение этой установки, уже не столько навязываемой извне, сколько идущей от убеждений судьи, впитанной его сознанием и психологией, не оставляло места ни сочувствию «маленькому человеку», ни желанию вникать в его внутренний мир и переживания.

Атмосфера бездуховности и безразличия прочно внедрилась в советские учреждения, на принципах которых, по призыву В. И. Ленина, строился и суд ¹⁷.

На протяжении многих десятилетий важнейшим методологическим требованием наших общественных наук был классовый подход: каждое социальное явление предлагалось оценивать с позиций классовых интересов. В этом был свой резон. Рабовладелец и раб, фабрикант и наемный рабочий по-разному оценивают и право, и мораль, и правосудие.

Есть большой соблазн продолжить этот ряд и попытаться выяснить, есть ли расхождения в оценках общественных явлений у демократов, приобщенных к власти и госсобственности (через приватизацию и привилегии), и у демократов, нищающих под гнетом инфляции. Нам очень бы не хотелось это делать, ибо нынче модно (другое идеологическое клише, возводящее в методологический принцип политики, морали, права и науки, — идею общечеловеческих ценностей. За ней слышится призыв к гражданскому миру и тем она привлекательна для людей, уставших от классовых битв и диктатуры пролетариата. Велик соблазн рассматривать человечество как большую семью, в которой господствует гармония интересов, мир и дружба, взаимное уважение и поддержка. Простые нормы общечеловеческой нравственности определяют отношения людей в этой семье. Дух толерантности и всепрощения делает людей добрыми и снисходительными к недостаткам ближнего. Зло вроде бы уже и не возмущает, если его стараться не замечать, насильник в смущении опускает руку, если ему подставить другую щеку.

О чем речь, — подумает читатель, — о христианской морали, о Моральном кодексе строителя коммунизма с его постулатом «человек человеку — друг, товарищ и брат», или о новом мышлении, с туманных деклараций о котором начиналась так называемая перестройка?

Речь идет о раскрепощении нашего сознания, об опасности крайних оценок, об идеологических шараханиях, об уходе от здравого смысла.

Идея коммунистического рая развенчана как утопическая, и, надо думать, поделом) Несколько поколений советских людей, не жалея усилий, идя на огромные личные жертвы, строили отношения «нового типа», формировали «нового человека» — человека будущего. И кажется, все мы поверили, что победа в этой борьбе почти одержана. Но стоило рухнуть партийному диктату с его казарменной дисциплиной, и «новый человек» оказался с вполне звериным оскалом неандертальца. Стиль жизни стали определять лавочники, вымогатели, мафиози, продажные чиновники и другие социальные мародеры. Усилия мощной индустрии пропаганды брошены на то, чтобы внушить всеобщую любовь к прелестям капитализма, ориентированного, надо полагать, на «общечеловеческие ценности». Удастся ли пропагандистам «нового мышления» убедить соотечественников в безусловной справедливости порядка, при котором несколько десятков семей захватывают большую часть национального богатства и считают при этом себя благодетелями человечества. Является ли новая вселенская ложь спасительнее прежней лжи? Мы возвращаемся в общее историческое русло человечества, подчинившись примеру большинства народов планеты. Но обретаем ли истину? Лозунг равных прав и равных возможностей, под сенью которого формировались отношения буржуазного общества, лжив изначально, ибо никогда люди не рождались на свет с равными физическими и интеллектуальными задатками и тем более с равным исходным капиталом. Справедливый закон — это не равный для всех закон, а закон, создающий дополнительные гарантии для слабого. Так ли уж были правы древние юристы, провозглашая лозунг dura lex, sed lex. Закон должен быть суровым, в определенных случаях, и человечным всегда.

Этот тезис позволит нам перейти в свой черед к проблемам правового государства и правосудия в нем. Здесь же мы речь ведем к тому, что не столько закон определяет социальный статус и лицо правосудия, сколько те глубинные идеи и факторы, которые движут общество в определенном направлении.

Классики марксизма-ленинизма видели важнейший фактор исторического развития в смене форм собственности на орудия и средства производства, делившей людей на социальные группы — классы, позволявшие одним эксплуатировать других. Отсюда вытекала идея свержения класса эксплуататоров, по возможности уничтожения его и установления господства большинства. Справедливость понималась прямолинейно: когда пряников не хватает на всех, — надо их отнять у жирных и раздать худым. Опыт показал, что из этого ничего хорошего не выходит: погубили одних «жирных», но создали других, в силу хитроумной раздачи пряников. Худых опять осталось большинство, справедливость достигнута не была.

А какова же при этом была роль суда, защитника права, правды и справедливости, каково было его отношение к истине, и что понималось под истиной?

Новый суд в России создавался вместе с невиданным в истории государством рабочих и крестьян и правом нового типа, призванным воплотить пролетарское понимание справедливости. Идеи о надклассовой и надгосударственной роли суда были отвергнуты как буржуазные и фарисейские, и в этом был свой резон. Нелепо, по известному выражению К. Маркса, верить в беспристрастный суд, когда закон пристрастен. Большевикам не нужен был камуфляж надклассовости — они ведь говорили именем самых многочисленных классов и защищали их интересы.

Вполне заслуженно идеологом нового суда и законности считается В. И. Ленин. Будучи юристом по образованию и помощником присяжного поверенного по скудному опыту практической работы, он, вполне естественно, уделял особо пристальное внимание революционным преобразованиям в сфере права и правосудия. На протяжении всего периода господства Советской власти и КПСС он считался основателем и основоположником учения о демократических принципах социалистического правосудия. Огромное количество работ советских юристов, посвященных заслугам Ленина в этой области, тому свидетельство ¹⁸. В них не было и намека на критический подход к оценке установок идеологического вождя.

И если теперь предпринимаются попытки осмысления ленинских положений о суде, то делается это не из желания продемонстрировать смелость или особую научную прозорливость, и не из мстительного стремления изобличить заблуждения великого человека. Есть настоятельная потребность понять, чем мы жили, почему наше прошлое так цепко держит нас, откуда его власть над нами, почему и суд и право, несмотря на все усилия реформаторов, продолжают сохранять черты «ленинского обличья»?

Литературная плодовитость В. И. Ленина известна. И вероятно, при скрупулезном анализе его трудов можно найти противоречия, высказывания об одном предмете, взаимно опровергающие друг друга, если, конечно, такое допустили его верноподданые редакторы и составители. Для нас это был бы непосильный труд, да он и не диктуется поставленной задачей.

Мы ограничимся использованием тех цитат и трудов В. И. Ленина, которые общеизвестны в силу обильного присутствия на страницах юридической литературы, и попытаемся увидеть в них подлинный смысл, который не видели, не должны были или не хотели видеть другие авторы.

Пожалуй, одним из первых примеров такого подхода к ленинским идеям о суде и праве был продемонстрирован на страницах Вестника Верховного суда СССР, журнала много обещавшего и «скончавшегося» вместе с союзными учреждениями. Делалась попытка освободиться от гипноза ленинских идей о суде, на которых воспитано не одно поколение советских юристов. «Может быть, ныне настало время их критически переоценить, ибо как может осуществляться судебная реформа без научно выверенной концепции, без постановки конкретных целей? Мало сказать, что мы стремимся к правовому государству с безусловным верховенством закона. Какие ценности будет защищать закон, а следовательно, и суд — вот центральная проблема реформы» ¹⁹. Далее приводился ряд известных высказываний В. И. Ленина о суде и праве и делалась попытка выяснить их подлинное значение.

В связи с подготовкой гражданского законодательства в начале 20-х годов В. И. Ленин указывал: «Мы ничего «частного» не признаем, для нас все в области хозяйства) есть публично-правовое, а не частное…». Отсюда — расширить применение государственного вмешательства в частно-правовые отношения; расширить право государства отменять «частные договоры»; применять не juris romani к гражданским отношениям», а наше революционное правосознание ²⁰. Вводя НЭП «всерьез и надолго», вождь вместе с тем идеологически дезавуировал его, убивая свободу хозяйственных правоотношений, частную инициативу, возможность формирования гражданского общества. Суд ориентировался им на защиту «публично-правового» интереса, под которым понимались интересы государства. Личность отступала на задний план, о ее правах и интересах речь не шла вообще, а чтобы сомнений не оставалось, В. И. Ленин потребовал «шельмовать и выгонять тех членов ревтрибуналов и нарсудей, кои не учатся этому и не хотят понять этого» ²¹. Так формировалось «революционное правосознание» судей из рабочих, солдат и крестьян, так понималась судейская независимость. Впрочем, большевикам не надо было прилагать больших усилий для формирования судей с новым, революционным мышлением. Оно уже было сформировано к тому времени и отождествлялось с ненавистью к «буржуям» — т. е. любым состоятельным или хотя бы просто интеллигентным людям.

Вот еще цитата, разъясняющая задачи судов наиболее непонятливым. «Новый суд нужен прежде всего для борьбы против эксплуататоров… Но кроме того, на суды, если они организованы действительно на принципе советских учреждений, ложится другая, еще более важная задача. Это задача обеспечить строжайшее проведение дисциплины и самодисциплины трудящихся… Без принуждения такая задача совершенно невыполнима… Органом пролетарского государства, осуществляющим такое принуждение, должны быть советские суды» ²². И, наконец, общеизвестное резюме: «Роль суда: устрашение и воспитание» ²³.

Итак, репрессивная функция суда прочно занимает первое место: борьба против эксплуататоров и воспитание трудящих в духе «дисциплины и самодисциплины» через судебное принуждение. Будучи революционным фанатиком, В. И. Ленин требовал от «трудящихся масс» того же, т. е. беспрекословного подчинения революционной идее, казарменной дисциплине.

Правозащитная функция суда, как видим, не упоминается — для нее попросту нет места. Можно, конечно, оправдать эти суждения условиями обострения классовой борьбы, свойственными тому времени. Но вот ведь в чем беда — все эти указания и установки рождавшейся бюрократической системой были приняты охотно как «ленинские идеи о суде и правосудии». Удивительно ли, что суд на протяжении многих лет воспринимался не иначе, как орган репрессивный, как звено государственного аппарата, приспособленного прежде всего к подавлению.

Ясно, что для проведения такой политики нужны были и новое право и новый суд. И мы не удержимся от приведения еще одной цитаты из сокровищницы вождя, повторяемой в юридической литературе столь часто, что ею одной могли бы быть заполнены целые фолианты.

В январе 1918 года на III Всероссийском съезде Советов В. И. Ленин говорил с торжеством победителя: «Пусть кричат, что мы, не реформируя старый суд, сразу отдали его на слом. Мы расчистили этим дорогу для настоящего народного суда и не столько силой репрессий, сколько примером масс, авторитетом трудящихся, без формальностей, из суда как орудия эксплуатации, сделали орудие воспитания на прочных основах социалистического общества» ²⁴. И еще: «Нам надо судить самим. Граждане должны участвовать поголовно в суде и в управлении государством» ²⁵.

Комментируя первые декреты Советской власти о суде, Председатель Верховного Суда СССР в одном из юбилейных сборников пишет: «Так впервые в истории возник суд, деятельность которого соответствовала интересам трудового народа» ²⁶.

Теперь мы видим (не ставя, естественно, такую прозорливость себе в заслугу, ибо это видят очень многие), что революция в России не только вполне планомерно уничтожала интеллектуальный слой общества, она уничтожала под диктовку ее руководителей право и правовые традиции, заменяя их «правосознанием» люмпенов, она уничтожала профессиональный корпус государственных чиновников и судей, заменяя их «кухарками» (которые могут руководить государством) и кухаркиными детьми, опьяненными властью и вседозволенностью.

Стал ли суд действительно народным, а его деятельность — соответствующей интересам трудового народа?

Увы, история показала нечто совсем противоположное.

В конце 20-х — начале 30-х годов, как известно, миллионы крестьянских семей под предлогом борьбы с кулачеством были лишены собственности, выселены в неосвоенные районы Сибири и почти все погибли там от голода, неустроенности, бесправия.

Встал ли «новый народный» суд на их защиту? Вопрос риторический для всех, кто помнит нашу историю. Суд был оттеснен органами ВЧК, ГПУ, НКВД, госбезопасности. Защита собственности и свободы граждан оказалась не в его компетенции. Причем тут суд, могут возразить, ведь это государство определяет подведомственность социальных конфликтов. Так, конечно, но ведь суд — орган государственной власти. Несколько позже он проявил себя именно в этом качестве. В годы массовых репрессий и борьбы с «врагами народа» суд не менее надежно будет проводить людоедскую политику большевиков, чем пресловутые тройки НКВД. Функция суда на протяжении всей истории Советской власти остается преимущественно репрессивной, его цель — борьба за защиту «революционных завоеваний», его методы искания истины — более чем сомнительны, особенно в тех случаях, когда правосудие переплетается с политикой.

Глава II. Необходимость реформ

Общество на протяжении 70-ти лет не стояло на месте: формировалось социалистическое право, вырабатывалась концепция социалистической законности, формировался на основе новой политической и правовой идеологии профессиональный судебный корпус. Постепенно создавалось то, что в правовой науке именуется профессиональной этикой юристов, правовой культурой и культурой правосудия. Было осознано значение процессуальной формы для отправления правосудия и разработано неплохое процессуальное законодательство, призванное обеспечить «объективность, всесторонность и полноту» исследования обстоятельств каждого дела, возможности для вынесения законного, обоснованного и справедливого решения.

Несмотря на все это, объявляется о необходимости коренной судебной реформы, о поисках способов оторвать суды от бюрократической системы, очеловечить их идеями гуманизма, справедливости, профессионального долга и чести. Не продиктованы ли эти призывы преувеличением пороков современного отечественного правосудия? Или столь сильны пережитки «революционного правосознания» судей, что позволяют им как и прежде в отдельном человеке видеть не более, чем винтик сложной государственной машины, а главным критерием судебной истины, как и укоренившейся морали считать соответствие ее «интересам построения коммунизма»?

Чтобы снять возникающее сомнение, посмотрим, как обосновывается проведение судебной реформы в России.

Справедливость требует отметить, что необходимость судебно-правовой реформы была осознана уже в начале перестройки, когда КПСС еще оставалась единственной «руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций» (ст. 6 Конституции СССР 1977 года), объединяющей по сути в своих руках власти законодательную, исполнительную и судебную.

В резолюции XIX Всесоюзной конференции КПСС (июнь 1988 г.), принятой по докладу ее Генерального секретаря «О ходе реализации решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению перестройки», содержался ряд принципиально важных положений, заставлявших по-новому взглянуть и на нашу правовую действительность (до этого были в основном рапорты об успехах в деле укрепления законности, борьбы с преступностью, расцвете социалистической демократии), и на состояние правосудия.

«Ключевое значение, — отмечалось в резолюции конференции, — имеет (разграничение функций партийных и государственных органов и возрождение полновластия Советов снизу доверху. Вместе с реформой судебной системы и других институтов, обеспечивающих правовое регулирование взаимоотношений между государством и гражданами, охрану политических, экономических, социальных и личных прав общества, это направлено в конечном счете на завершение создания социалистического правового государства, в котором высшим принципом будет безусловное подчинение всего и всех закону» ²⁷.

Это положение ценно признанием того, что права граждан обеспечены не в полной мере (до этого официальная пропаганда исходила из тезиса о том, что социалистическая демократия, как демократия высшего типа, отличается от лживой буржуазной демократии тем, что все права и свободы граждан СССР, провозглашенные Конституцией, надежно гарантированы). Но здесь же содержится и очередная большая ложь о том, что социалистическое правовое государство уже в основном построено и лишь нуждается в завершении. Диссонансом этому утверждению звучит призыв той же резолюции «радикально пересмотреть уголовное, административное, процессуальное и исполнительно-трудовое законодательство. Первостепенное внимание необходимо уделить правовой защите личности, упрочить гарантии осуществления политических, экономических прав и свобод советских людей» ²⁸.

Читатель в недоумении: где мы находились к середине 1988 г. — на этапе завершения построения правового государства или в начале пути?

Далее в резолюции предлагалось повысить роль суда в системе социалистической демократии путем укрепления его авторитета и независимости, обеспечения гарантий состязательности и гласности, соблюдения презумпции невиновности, недопустимости обвинительного уклона; укрепить независимость прокуроров, расширить участие защитников в предварительном следствии и в судопроизводстве, пойти на увеличение числа народных заседателей — при рассмотрении в суде наиболее сложных дел ²⁹.

Судя по этим установкам, это пока еще было началом движения в направлении к нормальным, цивилизованным человеческим отношениям, к правовому государству. Да и было ли это действительным стремлением руководства КПСС, или это было призывом к очередной кампании, связанной с имитацией борьбы за нечто качественно новое в системе права и правосудия. Второе предположение кажется убедительным, — ведь в Резолюции XIX партконференции не ставился вопрос о коренных преобразованиях юстиции, скажем, о создании независимой судебной власти, о ее переориентации на защиту гражданского общества и прав личности, о расширении судебной юрисдикции и проч.

Эти вопросы будут поставлены несколько позже. С развитием гласности и «плюрализма мнений» начнет стремительно нарастать критика и КПСС, и социалистического государственного монстра со всеми его «вещественными атрибутами» в виде армии, органов госбезопасности и репрессивной правоохранительной системы. Все отчетливее станут раздаваться голоса, изобличающие суд как прислужника политической системы, выполняющего навязанные ему задачи по защите «революционных завоеваний» и борьбе с преступностью. Выполнение первой из них, как мы видели, превращало суды в орудие политических репрессий, выполнение второй с неизбежностью толкало суды на позиции обвинительного уклона. И в первом, и во втором случаях цель установления истины и обеспечения справедливости отступали под натиском других целей — целей «государственного масштаба». Приемы судебного познания приспосабливались к их достижению. Права и интересы отдельной личности оказывались второстепенными. Этот порок социалистического правосудия осознавался представителями отечественной правовой науки и первое тому доказательство — не утихающие на протяжении многих лет активные споры по поводу сущности и условий реализации принципа презумпции невиновности ³⁰, а также споры о характере истины, устанавливаемой судом, о чем речь пойдет ниже.

В «Концепции судебной реформы в Российской Федерации», представленной Президентом РСФСР и одобренной Верховным Советом РСФСР 24 октября 1991 г. на основе обобщения критических материалов о деятельности судов, прокуратуры, органов дознания и предварительного следствия, делается вывод о кризисе юстиции в России. Отмечается ее несостоятельность ³¹ в деле охраны законности и правопорядка, что выражается в неспособности сдерживать рост преступности, низком профессиональном уровне работы ³², подмене цели защиты общества от преступлений целью борьбы с преступностью ³³. Подчеркивается идеологизация юстиции, ее ориентация на интересы государства и негуманность, обвинительный уклон судей, кадровый голод, нищенское материально-технической обеспечение присутственных мест и т. д. и т. п. ³⁴.

Эти выводы и оценки в какой-то мере можно было бы подтвердить результатами социально-правовых исследований в СССР в последние два десятилетия, предшествовавшие перестройке ³⁵.

Реформы, как видим, назрели.

Синдром политизированного правосознания имеет свои пики реальных проявлений, совпадающие с общественными катаклизмами, обострениями политической борьбы в обществе. В этих случаях увеличивается, как правило, количество политических процессов и сомнительных с точки зрения объективной истины приговоров. Но всегда остается и общеуголовная, не имеющая политической окраски, преступность, и гражданско-правовые конфликты.

Было бы недопустимой натяжкой переносить политические факторы, уводящие суд от поисков истины, на всю судебную практику, как это делают некоторые авторы, разгоряченные собственной смелостью в критике «порочного правосудия». Так, основываясь на умозрительной оценке терминологического и понятийного аппарата, используемого законодателем в УПК РСФСР, некто Е. Мизулина поставила себе целью доказать и «доказала», что вся судебная деятельность советского периода не может быть отнесена к правосудию, ибо опиралась на принцип, противоположный презумпции невиновности ³⁶. Автора не смущает тот исторический факт, подтверждаемый судебной статистикой и специальными исследованиями ³⁷, что суды в СССР в целом, хотя и не на очень высоком уровне, но все же справлялись с задачей по разрешению гражданских споров и общеуголовных дел, особенно в десятилетия последовавшие за реформой 1958 г. И если здесь допускались отступления от закона и правды, то в относительно ограниченных масштабах, и диктовалось это далеко не всегда идеологическими установками партии и государства, а чаще совсем другими факторами. Эти факторы достаточно убедительно указывались в специальной литературе, упомянуты они в «Концепции судебной реформы»: профессиональная некомпетентность, коррупция, карьеристские соображения, толкающие судей и органы расследования на обеспечение «благоприятных» показателей, и т. п.

Это — факторы постоянного действия, не зависящие от государственного устройства и господствующей политической идеологии. С ними приходится считаться и в России, и в Италии, и в США. Их действие тем очевиднее, чем глубже нравственная деградация общества, чем ниже уровень правовой культуры юридических кадров, чем в большей степени общество и власти подвержены правовому нигилизму.

Заслуживает в этой связи отражения в криминальной хронике нашего времени дело Михасевича Г. М. и сопутствующих ему событий в судебно-следственной практике Витебской области бывшей Белорусской Советской Социалистической Республики.

Сексуальным маньяком Михасевичем (предшественник не менее известного ростовского суперманьяка конца 80-х годов Чикатило) на протяжении ряда лет в семидесятые годы была совершена серия зверских преступлений, связанных с нападением на женщин, глумлением над ними и их убийством. Нет нужды говорить о том, как были встревожены жители региона, подняты на ноги соответствующие службы милиции и прокуратуры. На след преступника долго выйти не удавалось, а преступления столь же дикие продолжались, число жертв достигло нескольких десятков.

Появились подозреваемые, которые в кабинете некоторых ретивых следователей не замедлили «сознаться», появились суровые приговоры, а преступления продолжались, пока не удалось задержать подлинного преступника ³⁸.

Из числа уголовных дел, спровоцированных преступлениями Михасевича, можно назвать дела Бакулина Ю. Ф., Францевича М. И., Мацкевича В. В., Орла Н. А., Идамова О. В., Горелова В. А. и др., обвинения против которых, завершавшиеся, как правило, обвинительным приговором, строились на противоречивых признаниях обвиняемых, полученных в результате грубейших нарушений правил расследования.

Одним из таких сфабрикованных дел было дело Терени Н. С. и Кадушкиной Л. В., рассмотренное в феврале 1980 г. Витебским областным судом (задолго до разоблачения Михасевича). Оба они, ранее неоднократно судимые, вновь совершили несколько квартирных краж и, будучи задержанными за эти кражи, сознались спустя некоторое время в убийстве учащейся ГПТУ Ш. с целью ограбления (знал следователь, кому «навесить» нераскрытое убийство!).

На предварительном следствии показания обвиняемых были противоречивыми и путаными, признания сменялись отрицанием вины, вразумительно объяснить, какие вещи потерпевшей ими присвоены в результате ограбления и куда эти вещи делись, обвиняемые не могли.

В судебном заседании Кадушкина продолжала «признаваться» и изобличать Тереню. Тереня, оспаривая обвинение, просил о новом расследовании дела.

Адвокаты-защитники в судебном заседании говорили нечто невразумительное о смягчающих вину обстоятельствах.

На приговор, которым Кадушкина была осуждена к 15 годам лишения свободы, а Тереня — к высшей мере, защитник Кадушкиной жалобу не подал. В своей кассационной жалобе в интересах Терени адвокат просит о смягчении наказания, учитывая, что Тереня «чистосердечно признался» и что убийство было совершено по инициативе Кадушкиной. Вот такая жалоба адвоката подшита рядом с жалобой самого осужденного, который продолжает оспаривать обвинение и подробно объясняет почему «сознавались» и он, и его соучастница.

Этот приговор будет отменен по протесту прокурора лишь спустя шесть лет после того, как Тереня за деяние, им не совершенное, будет расстрелян, а его подруга отбудет более трети срока заключения в ИТК.

Какими словами характеризовать работу профессиональных юристов по этому делу? Ясно, что оперативные работники милиции и следователи, выбивая признание у невиновных, действовали из чисто карьеристских соображений — отрапортовать о раскрытии тяжкого преступления. А судьи и государственный обвинитель? Они скажут потом, что были введены в заблуждение доказательствами, собранными предварительным следствием. Но это — неубедительные объяснения. Натяжки следствия, его пробелы, процессуальные нарушения были видны невооруженным глазом. Не была проявлена элементарная добросовестность в изучении материалов и в их проверке на судебном следствии.

Преступная небрежность была проявлена адвокатами. Обязанность анализировать доказательства, обсуждать и согласовывать позицию по делу с подзащитным, использовать все указанные в законе средства и способы защиты для оправдания обвиняемого или смягчения его ответственности — это элементарные нравственные и правовые требования к профессии, хорошо известные любому стажеру в адвокаты. Не о компетентности здесь должна идти речь, а скорее о нежелании напрягаться, лени, стимулируемой бесконтрольностью и безответственностью.

Какими бы ни были формы устройства суда, они не должны заслонять от нас таких важных гарантий правосудия и справедливости, как совесть судьи, его профессионализм и сознание реальной индивидуальной ответственности за принимаемые решения. Если не перед людьми, то хотя бы перед Богом.

А пока стоны жертв правосудия не утихают. Они подобно пеплу Клааса стучат в сердце, все так же безнадежно и бесперспективно.

Это значит, что проблема совершенствования условий судебного познания и ослабления действия негативных факторов в правосудии остается. Остается надолго и является стимулом как фундаментальных научных исследований, так и поиска оптимальных решений, связанных с судебно-правовой реформой в нашей стране.

Если попытаться суммировать причины, вызнавшие недовольство общественности социалистическим правосудием, передавшиеся затем и высшим органам государственной власти, то они, на наш взгляд, могут быть представлены следующим образом.

Прежде всего — это политическая ангажированность органов правосудия, их подчинение партийному диктату. Это обеспечивалось не только идеологически (партия — направляющая сила, ум, честь и совесть эпохи), но и организационно. Независимо от способа комплектования судейского корпуса (выборы населением или Советами), отбор и расстановка кадров осуществлялась партийными органами. Этот порядок был неукоснителен и безусловен.

В порядке вещей было вмешательство партийных органов и в рассмотрение конкретных дел, если эти дела представляли интерес в идеологическом плане или привлекали внимание партийных функционеров по иным, нередко личным причинам. Социологические исследования, проведенные в 70-х годах путем анонимного опроса судей, подтверждали, что в числе субъектов незаконного воздействия на них при отправлении правосудия на первом месте были партийные органы, далее шла пресса, руководители хозяйственных предприятий, от которых суды находились в определенной материальной зависимости, отдельные заинтересованные лица ³⁹. Судьи не только указывали на такие воздействия, но и связывали с ними незаконные решения.

Уход КПСС с политической арены и попытка реализации идеи разделения властей не привели к заметному укреплению судейской независимости от иных ветвей власти: усилился диктат Советов и постепенно заменявших их иных органов местной власти и управления, а также отдельных депутатов. Телефонное право дополнилось мегафонным ⁴⁰.

Конституционный Суд, созданный как «высший орган судебной власти по защите конституционного строя» (ст. 165 Конституции РФ 1978 г. с последующими дополнениями) впал в спячку, как известно, после октябрьских событий 1993 г. Главной причиной была его неспособность противостоять влияниям политических давлений со стороны как Верховного Совета РФ, так и президентской команды.

Следующей важной причиной, требовавшей реформирования суда, была его дегуманизация, сформированная влиянием искаженной шкалы социальных ценностей. Приоритетная задача защиты «революционных завоеваний», понимаемых как создание условий для построения коммунистического общества, отодвигала интересы отдельной личности на второй план. Права человека не стали ядром социалистической правовой системы, ориентированной прежде всего на охрану государственной и общественной собственности. Гарантии прав личности в судопроизводстве оказались скорее достоянием теоретических исследований процессуалистов, нежели практики правоприменения.

Стремление органов предварительного следствия и суда хорошо выглядеть с точки зрения вклада в дело борьбы с преступностью, вело к бюрократизации и формализму. Преступления стали укрываться от учета; возбужденные уголовные дела охотно прекращались по «нереабилитирующим основаниям» или приостанавливались и сдавались в архив «за неустановлением виновного». Доказывание на предварительном следствии и в суде стало все чаще преследовать цель не установления истины, а изобличение «виновного». Отсюда — распространение обвинительного уклона и решений, «правильных по форме и издевательских по существу».

В крайне неблагоприятных условиях формировался судейский корпус. Несмотря на то, что малограмотные выдвиженцы в числе судей постепенно сменялись дипломированными юристами, в целом их профессиональный уровень оставался крайне низким. Объясняется это падением престижа профессии. Унизительные условия труда в неприспособленных бедных помещениях, нищенская заработная плата при значительной нагрузке постепенно вымывали из судейского корпуса способных и социально-активных специалистов. На смену им шли малоперспективные выпускники юридических школ и вузов, секретари судебных заседаний, несостоявшиеся юрисконсульты и адвокаты. Многими из них меры по повышению независимости и самостоятельности вполне естественно были восприняты как дополнительные условия для служебных злоупотреблений и бесконтрольности, что не способствовало росту профессионализма и культуры кадров. На прошедших двух Всероссийских съездах судей (октябрь-ноябрь 1991 г. и июнь 1993 г.) проблема состава судейского корпуса в целом и профессиональной культуры судей звучала достаточно остро. В отчетном докладе Совета судей РФ второму Всероссийскому съезду судей говорится:

«Во исполнение решений I Съезда были проведены региональные конференции, избравшие членов Совета судей РФ. В марте 1993 г. Совет собрался на свое первое заседание. К этому времени судейский корпус находился на грани развала, происходил массовый уход судей. В каждом регионе лежали десятки заявлений об увольнении, а желающих стать судьей практически не было. Ослабление судейского корпуса, происходившее на протяжении ряда лет, могло привести к полной неспособности выполнять обязанности по защите прав и интересов граждан».

Далее в докладе подчеркивается, что хотя отток судей приостановлен (последствия принятия закона «О статусе судей в РФ»), но судейский корпус «далек от совершенства. Среди судей есть люди случайные и недобросовестные, безответственные, от которых необходимо избавляться» ⁴¹.

За последний год, — сообщает газета «Известия», — по порочащим основаниям прекращены полномочия 45 судей. Несколько судей привлечено к уголовной ответственности. Эта информация содержится в статье «Зреет скандал: министр внутренних дел России составляет списки «неблагонадежных» судей» ⁴².

В тот же день «Российская газета» публикует материал, который дает основания для вывода о том, что вовсе не министра надо клеймить позором. Многие судьи, воспользовавшись бесконтрольностью, начали освобождать из-под стражи в период расследования дела лиц, совершивших тяжкие преступления. «С начала этого года уже ста одиннадцати главарям и «активистам» бандформирований смягчили меру пресечения и выпустили из-под стражи… Налогоплательщики верят слухам: будто бы суммы, затраченные на свободу уголовного лидера раз в несколько превышают размер официального залога» ⁴³. Свобода, обретенная неправедными путями, используется для совершения новых преступлений. На судейский корпус (речь идет ведь не о единичных примерах) ложится подозрение в коррумпированости и мафиозных связях, что, естественно, никак не способствует созданию репутации справедливого и неподкупного правосудия.

В печати не раз отмечалось, что и численньй состав судейского корпуса в России нельзя признать нормальным. В пересчете на 10 тыс. населения количество судей в России в несколько раз меньше, чем в странах Западной Европы.

В 1993 г. в Российской Федерации было штатных единиц судей 14 тысяч. При этом вакантных, не занятых единиц — 1068 в низовом звене судебной системы и 338 — в вышестоящих судах.

В первом полугодии 1994 г., на девять миллионов населения столицы России причиталось 450 судей, из них 92 единицы, т. е. более 20%, оставались вакантными. И это в условиях многократного роста преступности и резкого увеличения гражданско-правовых споров, вызванных переходом к рыночным отношениям.

Идет процесс постоянного обновления судейского корпуса. В нем преобладают лица с небольшим стажем юридической работы. Отсутствие профессионального опыта и большие перегрузки в работе отнюдь не способствуют повышению качества правосудия.

В марте 1994 г. прошел III внеочередной Всероссийский съезд судей. На нем, как и прежде, отмечалась неукомплектованность судейского корпуса, большая текучка секретарей и судебных исполнителей — материально наиболее бедствующей части служителей судебной системы.

Появилась и разрослась до опасных пределов новая в России проблема — проблема безопасности судей. Независимость и неприкосновенность судей гарантированные законом, оказались иллюзорными. Нападение на судей, шантаж, угрозы со стороны преступных группировок становятся заурядным явлением.

В своем обращении к Президенту России от 25 марта 1994 г. судьи как главную проблему излагают просьбу об обеспечении их личным огнестрельным и газовым оружием, о создании службы охраны судей ⁴⁴.

Просьба услышана. 22 марта 1995 г. принят Закон о государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов ⁴⁵.

Но остается вопрос: будет ли надлежащим образом исполнен этот закон, требующий существенных организационных усилий и материальных затрат. Или и впредь будут нарастать условия, влекущие к развалу нашего хлипкого судейского корпуса.

Увы, это не единственный вопрос, рождаемый вялотекущей судебной реформой.

На протяжении всего периода существования социалистического правосудия сфера судебной юрисдикции была крайне ограниченной. Многие возникавшие конфликты в области трудовых, жилищных, имущественных отношений не могли быть рассмотрены судом, — на них распространялась официально или неофициально юрисдикция Советов, органов управления, партийных комитетов. Незаконные решения этих органов, ущемлявшие права граждан, не контролировались ни судом, ни иными правоохранительными органами. Отсюда вытекала еще одна важная причина судебной реформы — необходимость повышения социального престижа правосудия, превращение суда в универсального гаранта прав граждан путем расширения судебной юрисдикции.

Крушение перестройки и отказ от идеи строительства «социализма с человеческим лицом» привело к осознанной смене экономического уклада через реформы. В России начался процесс принудительно-добровольного разгосударствления собственности на орудия и средства производства. Под сенью государственного протекционизма создается класс собственников, столь тщательно уничтожавшийся тем же государством на протяжении нескольких поколений. Круто меняются идеологические представления о целях общественного развития, о назначении государства и его институтов.

Появляются глубинные причины судебно-правовой реформы, неведомые на начальном этапе перестройки. Суду предстоит обслуживать рыночную экономику, в центре которой уже не перспектива всеобщего благоденствия, а отдельный человек с его эгоистическими интересами. Реформы в области экономики неизбежно влекут реформирование политической надстройки.

Конституция РСФСР путем поправок и дополнений превращается в Конституцию РФ. Незыблемой основой конституционного строя России становятся «народовластие, федерализм, республиканская форма правления, разделение властей» (из ст. 1 Конституции РФ, действовавшей до 12 декабря 1993 г.). Новая Конституция РФ, одобренная всенародным референдумом, в ст. ст. 10 и 11 выделяет в составе государственной власти три самостоятельных ветви — законодательную, исполнительную и судебную, осуществляемые Президентом, Федеральным Собранием, Правительством и судами Российской Федерации. Можно констатировать, что конституционные основы для формирования суверенной Судебной власти налицо. Остается уяснить, что представляет собой для нашего своеобразного общества и государства Судебная власть с помощью каких реформ удастся ее создать.

Итак, устранение перечисленных главных пороков нашей судебной системы и правосудия осознается в качестве основной Цели судебной реформы. Результатом ее должно было стать формирование судебной власти как одной из трех ветвей власти в государстве, создание гарантий подлинной судейской независимости, определение судебной защиты прав граждан как приоритетной задачи правосудия, преодоление бюрократизма и дегуманизации судейских учреждений путем новых критериев отбора и оценки судейских кадров, расширение судебной юрисдикции. Кажется, по поводу таких целевых установок реформы в юридической литературе не было существенных разногласий.

Разногласия появились при определении способов достижения этих целей, которые вылились в острые дискуссии о концепции реформы, ее идеологии и конкретных путях реализации.

Глава III. Концептуальные идеи судебной реформы

Идеология и идеологи судебной реформы

Трудно согласиться с мыслью, что общеизвестные ныне неудачи реформ — в сфере экономики или в сфере права — только результат недостаточной компетентности реформаторов, или результат столкновения противоположных политических интересов. Внимательный анализ предварительных итогов судебно-правовой реформы наводит на мысль об отражении в ее актах наряду с импульсивными решениями определенной системы взглядов, идеологии. И в этом нужно попробовать разобраться.

Слово идеология в нашем стереотипном мышлении чаще всего ассоциируется с большевизмом, с господством тоталитарного режима. И потому оно вызывает аллергию. И стараются избегать его в современном обществоведении, или заменить маловразумительными и не всегда адекватными понятиями типа парадигмы (образец, модель решения той или иной задачи) ⁴⁶ или концепции (замысел, идея, принцип деятельности) ⁴⁷.

Но ведь идеология — это не более как система идей и взглядов относительно чего-либо, например целей данного общества и способов их достижения.

Соответственно формам общественного сознания принято говорить о политической, философской, правовой, религиозной и т. п. идеологии, как рациональной части сознания в отличие от его психологических компонентов в виде эмоций, привычек, убеждений.

Не будем бояться этого термина, тем более, что уже замечено — и своевременно, и справедливо — со страниц массовой печати, что общество без идеологии и идеалов не имеет перспективы ⁴⁸.

Именно идеология, если это стройная система научно обоснованных представлений, способна указать путь консолидации общества, ориентируя его на некие базовые ценности ⁴⁹. Такими ценностями, выступающими основой общественного консенсуса, принято считать (и это подтверждено историческим опытом) национальные, религиозные, гуманистические. Из них последние являются наиболее универсальными ценностями, отвечающими реалиям развитой демократии и предстающими в виде прав и свобод личности.

Говоря о важнейших идеях судебно-правовой реформы, мы, очевидно, должны ориентироваться прежде всего на права и свободы личности. Но при этом, с учетом младенческого уровня нашей демократии, нельзя отвлекаться и от национальной идеи (национальный дух, традиции, психология) и от преобладающих религиозных воззрений (христианская мораль).

Идеология для русского человека имеет особое значение: ему обязательно нужно знать «для чего жить, что строить, чему служить». «За идею, в которую он верит, и босой и голодный пойдет хоть на край света» ⁵⁰. Но не любая идеология им будет принята, а только та, которая соответствует его стихийному мировоззрению (менталитету, как теперь принято говорить). А именное идеология, отвечающая здравому смыслу, простой нравственности, справедливости, состраданию, жертвенности, соборности, любви к отечеству, национальным традициям. Привносимая извне идеология индивидуализма, делового прагматизма, логического расчета, рыночного чистогана, раскрепощенной совести, глумления над понятием Родины и патриотизма, как бы она ни была удобна в отдельных ситуациях, воспринимается им как насилие над разумом и традициями, как покушение на святыни. А когда эти чуждые идеи проникают в государственно-правовую политику, наступает состояние социальной растерянности и апатии. Не отсюда ли пробуксовывание реформ, их отторжение во всех сферах, включая и экономику и право. Ведь суть господствующей ныне в нашем обществе идеологии (она есть и активно насаждается, средствами массовой информации, хотя и стыдливо скрывается за придуманными неологизмами) состоит в охаивании всего самобытного, национального, отечественного и откровенной ориентации на западные образцы. Причем используются образцы не всегда лучшего качества, без учета известного в психологии и медицине феномена несовместимости.

Мы уже кажется смирились с появлением спикеров и президентов, мэров и мэрий, префектов и супрефектов. Но это смирение кажущееся и опасное, ибо ведет к отторжению общественным сознанием чужеродных явлений, к нарастанию «административного луддизма», анемии власти, анархии.

Боюсь, что на этот путь бездумного копирования чуждых институтов становятся некоторые авторы российской судебно-правовой реформы. Более того, они спешат упредить и дезавуировать любые ссылки на особенности национальной культуры и национальные традиции: «…Следует исключить из научной дискуссии… игру на «любви к отеческим гробам» в качестве аргументов в пользу того или другого решения» ⁵¹.

Почему исключить? Разве у народов России нет собственного выстраданного опыта и разве они виноваты в том, что после ниспровержения монархии у государственного кормила перманентно оказывались преступники и воры. Да и не для нашего ли вящего унижения придуман афоризм насчет того, что каждый народ достоин того правительства, которое имеет?

В литературе, посвященной проблемам правосознания и правовой культуры, давно стали расхожими суждения некоторых теоретиков об исконном правовом нигилизме россиянина, которые кажутся особенно убедительными при наложении на современные правовые реалии. И действительно, исторически сложилось так, что для россиян право и правовая культура долгое время не имели самодовлеющего значения. Приоритет принадлежал нравственности, как совокупности неписаных норм, идущих от сущности человека и его внутреннего мира. Совесть шла впереди закона и права. Но она не отвергала права, а лишь то в праве, что не отвечало природе человека, его представлениям о правде и справедливости. Тезис о природном российском анархизме, социальном инфантилизме россиянина, не признающем общепризнанных норм поведения — унизительный для национального самосознания.

Чтобы любое реформаторское действо прошло под аплодисменты, надо было доказать, что все сущее не просто плохо, а плохо из рук вон и никакие «косметические» меры не помогут. Разрушение «до основания» — единственный выход.

На помощь приходит прием охаивания, благо основания для этого всегда найти нетрудно. Большевики, готовя переворот, не говорили об успехах промышленного развития России конца XIX и начала XХ века, о богатстве духовной жизни интеллектуальных слоев общества, о самопожертвовании состоятельных классов в годы войны с Германией. Они эксплуатировали «окопную правду», тяготы крестьян и рабочих, разоренных войной, призывали к «социальной справедливости» путем ограбления имущих. И добились успеха.

Разваливая судебную систему пореформенной России, В. И. Ленин с гордостью писал (а мы зачарованно повторяли это все семьдесят лет), что не реформируя старый суд, отдав его на слом, «мы расчистили этим дорогу для настоящего народного суда…» ⁵².

О том, что при этом уничтожался профессиональный судейский корпус, упразднялись традиции по сути единственного правоохранительного учреждения и насаждалось «революционное правосознание» люмпенов, — об этом как-то не думалось. Не отсюда ли начались беды беззакония и произвола, апофеозом которых стал 1937 год?

Потребовалась смена нескольких поколений, пока сформировались пусть не идеальные, но все же грамотные кадры, с тем самым высшим юридическим образованием, которое им смогли дать.

И вот теперь мы свидетели новой волны призывов к развалу и уничтожению. Официальные авторы судебной реформы крайне возмущены позицией людей, уповающих на локальные улучшения и совершенствования. Концепция реформы, дескать, «не станет научной, пока не будет опровергнута возможность эволюционного пути» ⁵³. При этом авторы не стесняют себя в выборе уничижительных характеристик, ведя речь о «всеохватывающем кризисе» агонизирующей юстиции, о том, что мы имеем безжалостное и чуждое интересам людей правосудие», что суд не пользуется властью, а власть бесконтрольно пользуется судом» ⁵⁴ и т. п.

По опыту собственной практической и научно-исследовательской работы автор достаточно знает о пороках социалистического правосудия, которые отмечены выше — бюрократизме, низком уровне культуры, ориентации на интересы государства в ущерб частным интересам, элементах коррумпированности и высокомерия некоторых служителей фемиды. Но нельзя согласиться со столь крайними оценками, за которыми просматривается очередная революционная ломка и унизительное выпрашивание советов у западных экспертов.

Оценки авторов «Концепции» нашли отклик не только у экстремистски настроенных демократов Парламента и в ГПУ Президента, — их подхватили и развивают некоторые новые «теоретики». В лучшем юридическом журнале опубликована статья сотрудницы Ярославского пединститута, в которой утверждается, что правосудия как такового у нас нет, — есть уголовно-процессуальная деятельность, основанная на презумпции виновности обвиняемого ⁵⁵.

«Концепция судебной реформы в РФ» — документ во многих отношениях интересный. Интересен он уже фактом своего появления, но он не может рассматриваться и явно не рассматривается парламентом как руководство к действию. Прежде всего потому, видимо, что не представляет собой достаточную систему органически взаимосвязных идей. «Концепция» оставляет без рассмотрения такие важнейшие вопросы, как принятие, назначение и структура судебной власти, место и роль Конституционного Суда, перспективы развития арбитражной системы. Рекомендации в отношении прокуратуры поверхностны и наивны. То же можно сказать и об адвокатуре.

Что же есть в Концепции позитивного? Пожалуй, более или менее отработанная система взглядов на устройство общих судов. Но и в этих предложениях, отнюдь не оригинальных, есть противоречия и невыполнимые пожелания (об отстранении суда от участия в доказывании, об однозначно отрицательном отношении к институту народных заседателей, об устранении прокурорского надзора и др.); заметна односторонняя ориентация судебной системы на уголовное судопроизводство, хотя в условиях капитализации экономики и торжества рыночной стихии гражданское судопроизводство должно приобретать особый вес и выходить на авансцену.

Может быть в силу этих причин судебная реформа идет не через воплощение в законе идей «Концепции», а методом лоскутного одеяла, путем штопания действующих законов, нередко в противоречии с «Концепцией» (чрезмерное расширение полномочий судей по единоличному отправлению правосудия, расширение, а не свертывание общего надзора прокуратуры, устранение стадии предания суду, выборочное введение суда присяжных и т. п.).

Концептуальные идеи судебной реформы вырабатывались по мере осознания сущности перестройки, ее неудач и появления новых, кардинальных программ реформирования экономики и государственной власти. Если проследить научные дискуссии о направлениях судебной реформы, которые на протяжении последних 5–7 лет велись, то как можно догадаться из изложенного выше, явно выделяются две группы «реформаторов» — умеренных, стремящихся к совершенствованию имеющейся судебной системы, процессуальной формы, обновлению судейского корпуса с использованием более жестких критериев профессионального отбора, с учетом исторических традиций России, и радикальных, ищущих новые принципы построения судебной системы главным образом в опыте «развитых цивилизованных стран», не останавливающихся перед необходимостью разрушения действующих учреждений суда, прокуратуры, адвокатуры, следственного аппарата, во имя создания новых учреждений, близких их предоставлению об идеале.

Не станем персонифицировать эти две группы дабы не углублять их раскола. Ограничимся своей характеристикой обсуждаемых концепций судебной реформы. И пусть наши ссылки на отдельные публикации дадут представление об участниках спора, вносящих свой вклад в развитие идеологии судебной реформы.

Мы, естественно, не ставим перед собой задачу детального и систематического анализа теоретических разногласий, вызванных необходимостью выработки концептуальных идей реформы — это самостоятельная, достаточно интересная в научном плане и сложная тема для историков права и правосудия в России конца XX века. Нас, с учетом задач предпринятого исследования общих проблем судебного познания, правосудия и законности интересует характеристика наиболее существенных недостатков отечественного судопроизводства, которую мы попытались дать выше, и те позитивные меры реформы, которые наиболее тесно связаны с условиями судебного познания, обеспечивающими законность и справедливость его результатов.

К их числу относятся следующие основные предложения.

А. Движение от системы правосудия к системе судебной власти (создание Конституционного и Высшего Арбитражного судов и соответствующее расширение понятия правосудия путем включения в него помимо рассмотрения традиционных гражданских и уголовных дел, также конституционного, административного и арбитражного судопроизводства).

Б. Обеспечение независимости суда путем создания дополнительных социальных и правовых гарантий неприкосновенности судей, народных и присяжных заседателей и гарантий, исключающих постороннее вмешательство в отправление правосудия.

В. Расширение судебной юрисдикции путем включения в компетенцию суда любых споров о праве и защите законных интересов личности, включая защиту чести и достоинства.

Г. Возрождение суда присяжных, как формы правосудия, наиболее адекватно обеспечивающей задачу защиты прав личности и вынесение судебных решений, отражающих представление народных представителей (присяжных заседателей) о справедливости. Предполагается также, что суд присяжных в максимальной степени обеспечит и судейскую независимость.

Д. Расширение судебного контроля за законностью предварительного расследования, в большей степени способного обеспечить защиту прав личности, чем традиционный для советской системы прокурорский надзор.

Е. Реформирование уголовно-процессуального законодательства с целью обеспечения доминирующей роли суда во всех стадиях процесса и создания более надежных гарантий прав личности в уголовном судопроизводстве.

Ж. Реформирование адвокатуры с учетом перехода к рыночным отношениям.

Мы не можем назвать документ, который бы достаточно четко отразил эти направления и способы реформирования суда и правосудия, однако есть значительное число публикаций, в которых они прослеживаются ⁵⁶.

Представляет несомненный научный интерес позиция самих судей о путях реформирования системы правосудия в России.

Обратимся вновь к материалам II Всероссийского съезда судей, в частности к его важнейшему итоговому документу — постановлению «О ходе судебной реформы в Российской Федерации». В этом документе подчеркивается, что основным направлением судебной реформы и условием становления судебной власти является совершенствование не судоустройства, а процессуального законодательства. Надо полагать, судейский корпус вполне или почти вполне удовлетворен теми судоустройственными актами, которые уже приняты и связаны с созданием полисистемной структуры судебной власти и определением социально-правовых гарантий их функционирования в Законе «О статусе судей в Российской Федерации».

К основному направлению судебной реформы — совершенствованию процессуального законодательства — судьи относят:

упразднение следственного судопроизводства и утверждение состязательности процесса, при котором обязанность по сбору доказательств и ответственность за их полноту и доброкачественность несут истец, ответчик, обвинитель;

введение упрощенных форм судопроизводства по несложным категориям уголовных и гражданских дел и института заочных судебных решений; восстановление апелляционного производства;

упразднение надзорного производства;

введение суда присяжных «только при условии максимального обеспечения принципа состязательности процесса и перехода на упрощенные формы судопроизводства по делам о малозначительных и очевидных преступлениях.» ⁵⁷.

Итак, судебное сообщество в лице своего съезда поддерживает в основном те идеи судебной реформы, которые снимают с них ответственность за процесс доказывания («упразднение следственного судопроизводства»), избавят их хотя бы частично от участия народных заседателей, укрепят стабильность приговора путем запрещения его проверки после вступления в законную силу. А «максимальное обеспечение принципа состязательности» понимается ими как полное переложение на стороны забот о собирании доказательств.

Отсюда — вполне логичен вывод некоторых судей об освобождении суда от поисков и установления истины.

О том, во что выливается реализация таких идей, мы коснемся ниже. Здесь же отметим с сожалением, что съезд судей не поставил вопрос очищения судейского корпуса от «людей случайных, недобросовестных, безответственных», о способах такого очищения, о путях обновления кадров и нравственных критериях их отбора.

Правда, съездом принят в виде проекта «Кодекс чести судьи Российской Федерации», но он не решает этих вопросов; его задача, как можно понять, состоит в декларировании профессиональных этических постулатов ⁵⁸.

Перспективы развития уголовно-процессуальной формы

Выделяем споры вокруг суда, УПК и уголовного судопроизводства не только в силу своих профессиональных пристрастий, но и потому, что уголовный процесс, как система норм, регулирует наиболее острые общественные отношения, определяющие взаимоотношения личности и государства в репрессивной сфере. Порча суда, о которой в свое время говорил А. Ф. Кони, начинается с суда уголовного, ибо слишком велики здесь ставки и слишком много соблазнов для человека, которого мы с почтением называем судьей, но который легко может трансформироваться в крючкотворца-чиновника от судейского ведомства.

Каким быть суду, — ставим мы вопрос и, отвечая, имеем в виду прежде всего сферу уголовного судопроизводства.

Судебная реформа — это не только создание стройной системы судов, наилучшим образом приспособленных для решения правовых конфликтов и рассмотрения уголовных преступлений различной тяжести. Судебная реформа — это и совершенствование процедуры правосудия, или, как говорят специалисты — процессуальной формы.

Назначение УПК — установить оптимальный режим расследования и судебного рассмотрения дел о преступлениях, обеспечивающий как защиту прав личности, так и действенность правовых средств борьбы с преступностью. И уже здесь нас поджидает проблема, разводящая специалистов по разные стороны баррикад.

На различных этапах развития нашей правовой системы первая задача часто приносилась в жертву второй. Ныне явственно наметился крен в противоположную сторону. Во имя воистину великой идеи защиты прав человека (прежде всего — обвиняемого) многие готовы забыть о прямом назначении уголовной юстиции — сдерживании преступности, обретающей все более изощренные и разрушительные формы.

Мудрость законодателя и государственного деятеля состоит в том, чтобы реформируя право, сочетать эти задачи, а не противопоставлять их. Это очень трудно, вероятно, не менее трудно, чем лавирование между Сциллой и Харибдой. Но это выполнимо, если привлечь интеллектуальный потенциал правовой науки и правоохранительной практики и не торопиться разрушать уже имеющееся.

Речь идет о процессуальных гарантиях, о выделении из их необозримого числа гарантий правосудия.

С ними связано понимание функций и задач уголовного судопроизводства, определение роли отдельных субъектов доказывания и характера взаимодействия судебного контроля и прокурорского надзора за законностью расследования, наполнение содержанием отдельных принципов процесса (состязательность, презумпция невиновности); соотношение процессуального статуса обвиняемого и потерпевшего и др.

Очень непросто придти к оптимальному согласованному решению этих вопросов, ибо мешают нам психологические установки и стереотипы, укоренившиеся стандарты мышления.

Мы привыкли к тому, что гарантии в уголовном процессе — это прежде всего гарантии прав личности, причем не любой личности, а преимущественно обвиняемого. Но ведь это не вся проблема процессуальных гарантий, а только ее часть.

Мы все, приветствуя идею правового государства, в последние годы впадаем в явную крайность, абсолютизируя правозащитную функцию правоохранительных органов, стесняясь вспоминать основное назначение уголовного судопроизводства: раскрытие преступлений, изобличение виновного, применение принуждения по отношению к лицам, преступившим закон. Дошли до того, что в проекте Основ уголовного законодательства, опубликованном в последние годы жизни Союза ССР, наказание подавалось как чисто воспитательная мера без намека на кару. И ведь только после жесткой критики таких «гуманистических»перекосов, а может и с учетом резкого роста преступлений в последних проектах УК РФ обозначился возврат к пониманию наказания как меры государственного принуждения.

Итак, вспомним, что есть процессуальные гарантии.

Уголовно-процессуальные гарантии — это система правовых средств обеспечения успешного решения задач правосудия и охраны прав и законных интересов его участников.

Такое определение гарантиям мы дали в Курсе советского уголовного процесса 1989 г. Считаем его правильным и теперь.

Сходное понимание процессуальных гарантий содержится в Курсе М. С. Строговича (том I. — М. 1968. С. 56).

Однако и Строгович и другие авторы, касавшиеся процессуальных гарантий, ограничившись, как правило, общей констатацией того, что весь советский уголовный процесс есть система гарантий, обеспечивающих правильное расследование и разрешение уголовных дел, все последующие суждения о гарантиях связывали с обеспечением прав личности ⁵⁹.

В сущности, к этому выводу приходят и авторы «Очерка развития науки советского уголовного процесса» ⁶⁰.

Только в последние годы в связи с исследованием проблем уголовно-процессуального принуждения (Коврига 3. Ф.) и уголовно-процессуальных правонарушений в российском судопроизводстве (Ольков С. Г.) была более или менее обстоятельно исследована система средств, которые могут быть отнесены к гарантиям правосудия.

Итак, процессуальные гарантии могут быть классифицированы применительно к задачам судопроизводства или к его участникам. В общем плане речь может идти о двух типах гарантий — гарантиях правосудия (или иначе — гарантиях публичного интереса) и гарантиях прав личности. Они в какой-то, иногда значительной, части могут совпадать, но их отождествление недопустимо.

Так, меры процессуального принуждения (задержания, аресты, обыски, принудительные освидетельствования, допросы и т. д.) есть гарантии успешного расследования и рассмотрения дел, т. е. гарантии правосудия. Но их едва ли можно рассматривать как гарантии прав личности, в частности, — обвиняемого, если не впадать в абстрактные умозрительно-философские рассуждения.

Условием реализации процессуальных гарантий является точное исполнение обязанностей должностными лицами и органами, осуществляющими уголовно-процессуальную деятельность, на основе процессуальных принципов и норм.

К числу гарантий правосудия относится принцип состязательности, который одновременно служит и инструментом защиты личности. Идея состязательности имеется на вооружении всех авторских коллективов и, следовательно, вроде бы объединяет подготовленные проекты УПК.

Являясь очень емким принципом судопроизводства, состязательность одновременно есть способ исследования и оценки доказательств, способ отстаивания участниками процесса своих или представляемых интересов и способ реализации трех самостоятельных процессуальных функций: обвинения, защиты, разрешения дела.

Некоторые авторы проектов УПК склонны переоценивать значение состязательности, считая ее главным гарантом «подлинного правосудия», т. е. и истины и справедливости. Но ведь это не так. Спор сторон может обнажить истину, а может и похоронить ее в зависимости от того, совпадает ли истина с их интересами или им противоречит. Объективность, стремление к установлению истины защитнику противопоказаны, если в этом кроется угроза подзащитному. Равным образом и государственный обвинитель, освобожденный от функции надзор а за законностью, едва ли станет подрывать свои позиции в погоне за истиной.

Следовательно, состязательность лишь инструмент судебного познания, обеспечивающий далеко не однозначный результат. Все зависит от того, в чьих руках инструмент — т. е. от судей, их воли, инициативы, активности.

Такой вывод пугает авторов «Концепции судебной реформы», ибо активность суда они отождествляют с обвинительным уклоном. Но ведь это натяжка, и — довольно грубая. Обвинительный уклон преследовал иные цели и диктовался совсем другими причинами. Подлинная активность суда — должна быть связана с реализацией требования объективности и всесторонности исследования обстоятельств дела, с поиском истины. В этом случае активность спасительна. Анемичный суд — это анемичная власть, при которой расцветает алчность и произвол сильного, но не торжество правого.

Не надо думать, что активность суда в исследовании доказательств есть изобретение советского периода, — это свойство континентальных систем судопроизводства и русского пореформенного правосудия (см. Устав уголовного судопроизводства. 1864 г., статьи 613, 724 и др.).

Таким образом, состязательность — это не анархический диспут, а контролируемая судом (судьей) процессуальная деятельность. Закон определяет и направление этой деятельности — объективное и всестороннее исследование обстоятельств дела в границах обвинения и предмета доказывания. Все это — привычные нормы действующего УПК (ст. 20, 68, 243, ч. 2 и др.).

А теперь сравним три проекта УПК РФ, вынесенные на обсуждение к концу 1994 г., с точки зрения условий процессуальной состязательности ⁶¹.

Проект УПК НИИ Прокуратуры РФ обязывает суд, судью, прокурора, следователя, орган дознания «принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела в целях установления истины» (ст. 23 и отдельно о председательствующем в суде — ст. 278).

Проект УПК МЮ РФ лишь декларирует безадресный призыв: в процессе дознания, предварительного следствия и разбирательства дела в суде должны быть объективно и всесторонне исследованы все обстоятельства дела» (ст. 18). Правовые обязанности отсюда не вытекают и цель установления истины, как видим, отсутствует.

Проект УПК ГПУ Президента РФ вообще не содержит требования объективности и всесторонности исследования обстоятельств дела и установления истины. Здесь победила точка зрения о том, что истина известна только Богу, а судье лучше ни во что не вмешиваться, довольствуясь ролью стороннего наблюдателя или спортивного рефери.

Правосудие без истины — это действительно ново!

Пассивность суда — есть поощрение сильного, но не правого. Да и в какой стране мира правосудие строится по такому образцу? Известно, что принцип состязательности в его классической форме наиболее полно реализован в американской системе правосудия. Отсюда вполне естественен наш интерес к положению судьи как субъекта доказывания именно в этой системе.

Так вот в ней, несмотря на то, что главная обязанность по представлению доказательств возложена на заинтересованные стороны как правовой доктриной, так и прецедентами и законом подчеркивается активная роль судей судов первой инстанции в установлении истины по делу.

Правило 614 Федеральных правил использования доказательств (США) подчеркивает, что судья не ограничивается фактами и доказательствами, представленными по выбору сторон. Закон не требует от председательствующего судьи быть пассивным рефери. Более того, судья имеет право вмешиваться в представление доказательств сторонами — право, к которому можно прибегнуть, чтобы способствовать окончательному установлению истины.

Судья, рассматривает ли он дело единолично или с участием присяжных, имеет право вызывать и допрашивать свидетелей, в том числе и для повторного допроса свидетеля, уже допрошенного сторонами в ходе прямого или перекрестного допроса.

Так, по делу, известному как «Уотергейтское», судья задал свидетелю обвинения более сорока вопросов. Апелляционный суд по этому поводу указал, что судья может допросить свидетеля «когда он считает, что дополнительные показания в суде будут полезны присяжным для установления истины и выполнения их функции по установлению фактов».

Для континентальной судебной процедуры активность судей, как участников доказывания, признается естественной, и сомнений не вызывает.

Отсюда позиция авторов проекта УПК, подготовленного в ГПУ Президента, отрицающая обязанность суда по обеспечению объективного и всестороннего исследования доказательств с целью установления истины, а также аналогичная позиция некоторых представителей судейского сообщества России, не есть «отражение мирового опыта», как нас пытаются уверить. Это — доморощенная позиция, направленная на снижение ответственности судей за результаты рассмотрения дел, потакающая, по известному выражению А. Ф. Кони, лености ума.

Зато авторы того же проекта УПК делают все, чтобы довести идею состязательности в ее разрушительном виде до крайних проявлений — до введения параллельного расследования со стороны защиты и частного обвинения.

При этом упускается та «мелочь», что следственные действия (допрос, обыск, освидетельствование, предъявление для опознания, наложение ареста на имущество и др.) всегда включают в себя элементы процессуального принуждения и могут осуществляться только должностными лицами, наделенными властными полномочиями. В печати уже отмечалось, какой вал беззаконий нас ожидает при такой «состязательности сторон» на предварительном следствии.

Авторы проекта УПК ГПУ постоянно и охотно ссылаются на опыт США. Но и в США защита следственные действия не выполняет. Права защитника по ведению «параллельного» следствия не намного шире соответствующих прав журналиста, а важнейшие меры по собиранию доказательств он осуществляет путем заявления ходатайств перед судом.

В том же русле продвигается идея освобождения суда от рассмотрения уголовного дела по существу в случае отказа прокурора от обвинения. Здесь мы видим явное противоречие в позиции некоторых реформаторов. С одной стороны — всячески ослабляется, прокурорский надзор во имя обеспечения судейской независимости, с другой — прокурор ставится над судом, ибо по сути он оказывается вершителем правосудия, а все остальные участники процесса, в том числе судьи и присяжные, оказываются в роли безмолвных статистов. Нелишне напомнить, что при такой конструкции состязательности остаются вне судебной защиты интересы потерпевшего и гражданского истца. Ссылка на то, что для решения их проблем есть гражданское судопроизводство, не утешает, ибо правовые основания иска оказываются необеспеченными.

Отказ от установления истины как цели судопроизводства, отказ от активной роли суда в обеспечении принципа объективности и всесторонности исследования обстоятельств дела, преувеличение роли состязательности, переложение ответственности за судьбу дела на обвинителя, — это и есть способ разрушения гарантий правосудия.

Тому же служат попытки дезавуировать принцип законности, о чем речь пойдет ниже.

Важной гарантией правосудия и вступления в законную силу только правосудного приговора является право сторон по его обжалованию и опротестованию. И здесь также наметились существенные расхождения в разных проектах УПК.

Была предпринята попытка ограничить право опротестования приговора только тем прокурором, который участвовал по делу в суде первой инстанции в качестве государственного обвинителя, и только в случаях, когда приговор не соответствует его позиции.

Что же касается возможности устранения судебных ошибок в порядке надзора, то их предлагалось свести до минимума: основанием такого пересмотра приговоров предлагалось оставить случаи принятия нового закона, устраняющего наказуемость деяния или смягчающего наказание, и признание Конституционным Судом примененного закона противоречащим Конституции.

Такого рода новеллы, ограничивающие гарантии правосудия, активно оспаривались при обсуждении вариантов проекта УПК. Но вовсе не исключено, что принятый УПК будет свободен от них.

Можно привести и другие примеры, показывающие и недостаточность гарантий правосудия на отдельных стадиях судопроизводства, и большой разброс мнений по поводу некоторых из них в ходе подготовки законопроектов, направленных на совершенствование процессуальной формы. Следует признать, что причиной тому не только несовпадение позиций отдельных ученых или их желание утвердить свою личную точку зрения.

Причины глубже. Некоторые из них можно отнести к недостаткам развития процессуальной науки, в частности, тех ее разделов, которые касаются прав и процессуальных гарантий.

Гарантии правосудия, в отличие от гарантий субъективных прав личности, не подвергались глубокому монографическому исследованию. Они не названы и не систематизированы, перспективы их развития не определены ни в теории, ни в законотворческом процессе.

Видим в том вину и бюро по координации научных исследований в уголовном процессе и судоустройстве, которое готовя рекомендации об актуальных направлениях исследования, мало привлекало внимание к этой проблеме.

Удивляет позиция некоторых учёных-юристов, охотно и не всегда основательно берущих на себя роль верховных жрецов науки, особенно тогда, когда речь идет о принципиальных спорах.

«Наличие трех различных вариантов проекта УПК, — пишет проф. Савицкий В. М., — явление абсолютно ненормальное с позиции интереса судебной реформы и здравого смысла. Такая состязательность ведомств обернется волокитой при прохождении проекта в Госдуме» (Куранты, 1994, 25 окт.).

Да, конечно, наличие различных позиций затрудняет выбор и обоснование принятого решения. Проще и быстрее решать, когда выбора нет. Но будет ли это лучшее решение? Напомним, что работа над «Каролиной» — Уголовно-судебным уложением императора Карла V — велась несколько десятилетий. Но и действовал кодекс в течение трех веков.

Теперь другие времена, и темп жизни не тот, и правовая культура стала куда как изощреннее. Не можем мы ориентироваться на столь льготные сроки подготовки законопроектов. Но скажите, коллеги, не надоело ли нам быть свидетелями законов-однодневок, изначально ущербных, неисполнимых и неисполняемых? И идет это не столько от непрофессионализма законодателя, сколько от трудности задачи. Давно сказано, что создать хороший закон не проще, чем вырастить ребенка.

Чтобы не возвращаться более к проекту УПК ГПУ, работа над которым пока не завершена, и неизвестно, будет ли когда-нибудь окончена, отмечу еще некоторые его «достижения», представляющиеся более чем одиозными.

Так, вводится новая процессуальная фигура, именуемая «доноситель» (ст. 133). Общественная мораль, как известно, никогда не жаловала доносителя. В годы сталинских беззаконий доносительство расцвело махровым цветом, превратившись в источник дохода и способ выживания. Но и тогда доносители так откровенно не обнажались, маскируясь понятием тайного осведомителя — сексота.

Истории известны подобные рассогласования морали и права. Разложение гелиэи (V–IV в. до н.э.) связывается с засильем доносителей, по инициативе которых возбуждалось судебное преследование. Они превратились в ябедников (сикофантов), извлекавших доход, шантажируя намеченную жертву. Одной из таких жертв стал, как отмечалось выше, философ Сократ, приговоренный к смерти по частному обвинению.

Весьма странной представляется фигура «особого прокурора» (ст. 70), не предусмотренная Конституцией. Особый прокурор, как можно понять, креатура исполнительной власти. Он назначается Президентом для ведения уголовного преследования высокопоставленных должностных лиц и находится на материальном обеспечении администрации Президента. Словом — президентский уполномоченный, дающий возможность освободиться от единой законности, когда она становится обременительной для исполнительной власти.

Наконец, едва ли нуждается в критике такая процессуальная находка, как «удержание свидетеля» в течение 48 часов по постановлению органа уголовного преследования и до 50 дней по решению суда (ст. 204). Не приходилось, признаться, до сих пор встречать подобные рекомендации в международных пактах о правах человека, активными сторонниками которых объявляют себя авторы проекта УПК ГПУ.

С опубликованием проектов УПК споры в печати о путях развития уголовного судопроизводства весьма оживились.

Наибольшую оперативность в публичной оценке всех трех проектов проявил профессор Института права Российской Академии Наук И. Петрухин. Нам бы радоваться, да только вместо научной экспертизы мы столкнулись с грубой раздачей оплеух товарищам по профессиональному цеху.

Проект УПК Минюста РФ он характеризует как «недоношенного ребенка», а проект НИИ Прокуратуры — как старый, т. е. ныне действующий УПК, «увешанный демократическими побрякушками» ⁶².

Можно было подумать, что весь этот критический запал связан с желанием устранения конкурентов, ведь И. Петрухин — один из авторов проекта УПК, разработанного в ГПУ Президента. Но нет, и вариант проекта УПК ГПУ рецензент разделал, что называется «под орех» ⁶³.

Это не только удивляет, но и заставляет вспомнить о профессиональной этике ученого.

В действующем УПК РСФСР для подобной ситуации есть мудрое, высоконравственное правило: судья, оставшийся при вынесении приговора при особом мнении, обязан тоже подписать приговор. Особое мнение он вправе изложить в письменном виде, приобщив его к делу. При провозглашении приговора оно не объявляется (ст. 307, 312). Это значит, что судья, оказавшийся в меньшинстве, не может тут же при оглашении приговора затеять бестактный диспут о его правосудности. Профессиональная этика и право обязывают его воздержаться от публичных заявлений.

И. Петрухин знает это правило. Но он не пошел по пути приобщения к проекту своей записки для законодателя. Ему важно было как можно громче заявить о себе, воспользовавшись общественным интересом к судебной реформе. Как при этом будут чувствовать себя его соавторы по проекту, которые тоже могут в чем-то расходиться с руководителем группы и даже с самим И. Петрухиным — не столь важно.

Если можно причинить вред делу судебной реформы с использованием печати, то проф. Петрухин для этого сделал все от него зависящее. Его вкусовая и безапелляционная критика — это не способ устранения разногласий авторов законопроектов — это палка в колеса судебной реформы, повозка которой и без того двигается и медленно и со скрипом.

Попробуем, читатель, вникнуть в суть суждений нашего оппонента, условившись, что серьезные вопросы требуют взвешенного разговора и не могут решаться путем лихих кавалерийских атак.

Проект УПК НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ готовился на протяжении многих лет, начиная с января 1991 года, когда Генеральный прокурор еще имел право законодательной инициативы. В 1992 году вариант нашего проекта по просьбе министра юстиции был представлен в распоряжение рабочей группы Минюста, в которую влились частично и наши разработчики. Этим объясняется родство двух проектов УПК — нашего и Минюста. Однако мы продолжали работу параллельно и над совершенствованием своего варианта, учитывая появившиеся разногласия в решении отдельных принципиальных вопросов. И теперь охотно идем на сближение позиций. Можно ли здесь усмотреть «перетягивание каната»?

К обвинению И. Петрухиным нашей авторской группы в том, что она «приняла за основу прежний текст УПК» мы относимся спокойно. Стабильность закона — одно из важных его достоинств; уголовно-процессуального — тем более. Его применяют сотни тысяч людей: от дознавателя океанского парохода, находящегося вдали от Родины, до следователя по особо важным делам и Пленума Верховного Суда России.

Процессуальный закон вообще более консервативен, чем материальное гражданское или уголовное право. Победа рыночных отношений или их поражение сами по себе не влияют и не могут влиять на процедуру допроса, очной ставки, обыска, следственного эксперимента и т. д. Эти процессуальные действия могут совершенствоваться лишь с точки зрения методики их проведения и гарантий прав их участников.

Если в действующем УПК есть нормы и институты, которые обеспечивают достижение законного и справедливого результата, не противоречат при этом новой Конституции и в полной мере отвечают общепризнанным принципам и нормам международного права и международным договорам Российской Федерации — менять такие нормы и институты во имя показной активности авторов и мнимой новизны — дело неблагодарное и, не побоимся этого слова, — безответственное. Тем самым мы только дезориентируем правоприменителя. Отказ от собственных традиций и опыта — а он не всегда был плохим, — и слепое копирование чужих образцов — свойство нищих духом людей. Нам ведь предлагают перечеркнуть отечественную процессуальную систему, основы которой были заложены судебной реформой 1864 г., игнорировать достижения родственных континентальных систем (Германия, Франция, Италия и др.) и переписывать институты англо-американской формы судопроизводства. А это ничто иное, как путь от статутного, систематизированного права к праву фрагментарному, прецедентному, т. е. — движение не вперед, а вспять. При этом полностью игнорируются особенности национальной психологии, российского менталитета, не приемлющего даже в официальных отношениях судопроизводства холодной отстраненности, безразличия, индивидуализма. Народные заседатели в суде вроде бы и не имели видимого существенного веса, но они олицетворяли надежду на справедливость. И это мы заметим очень скоро, столкнувшись с новым видом правосудия единоличного судьи, — то ли судьи, то ли чиновника от судебного ведомства. В нашем проекте УПК мы старались сохранить, хотя бы в урезанном виде институт народных заседателей (там, где не будет суда присяжных) и это нам ставится в вину как проявление консерватизма.

Начав подготовку УПК на несколько лет ранее других авторских коллективов, мы первыми сформулировали гуманистические задачи уголовного судопроизводства, направленные на защиту граждан и общества от преступных посягательств, поставили в качестве приоритетной задачи обеспечения интересов жертв преступлений, существенно расширив способы защиты потерпевшего. Мы разработали процедуру обжалования в суд важнейших решений органов предварительного расследования и порядок деятельности суда по этим жалобам; новую процедуру предания обвиняемого суду, ограждающую обвиняемого и потерпевшего от произвольных усмотрений единоличного судьи; процедуру деятельности мирового судьи и порядок подготовки материалов для его рассмотрения; разработали формы рассмотрения дел по применению принудительных мер медицинского характера, устраняющих позорную практику «заточения в психушки» невиновных людей; расширили гарантии прав несовершеннолетних обвиняемых; предложили свою версию процедуры деятельности суда присяжных и апелляционной инстанции. Разумеется, мы опирались и на достижения отечественной правовой науки, и на зарубежный опыт.

Это сделано и послужило толчком для разработки соответствующих разделов в других проектах УПК. Теперь есть возможность искать лучший вариант, но нет никаких оснований относить все это к разряду «демократических побрякушек». Речь ведь идет о многолетней работе большой группы ученых, в свое время прошедших суровую школу в качестве следователей, прокуроров, судей, адвокатов.

Однако, перейдем от огульных обвинений к более конкретным.

Первый суровый окрик И. Петрухина в наш адрес (здесь и далее имеется в виду его статья «Перетягивание каната») связан с нормой о применении меры пресечения в отношении подозреваемого, обвинение которому должно быть предъявлено не позднее 10 суток (ст. 84).

Критик наш видит в этом грубейшее нарушение права на защиту, ибо «где не сформулировано обвинение, нет почвы для защиты». Однако, если внимательно читать проект УПК, легко убедиться, что подозреваемый рассматривается нами как полноценная процессуальная фигура, которой гарантируется право на защиту: подозреваемый вправе знать в чем подозревается, давать объяснения, заявлять ходатайства, иметь защитника, знакомиться с материалами дела, направляемыми в суд в обоснование его заключения под стражу и т. д. (ст. 33). Нужно ли объяснять профессионалу, что субъектом права на защиту может быть не только обвиняемый, но и подсудимый, и осужденный, и подозреваемый на ранних этапах расследования? Нужно ли объяснять, что в момент появления подозреваемого не всегда можно сформулировать и обосновать доказательствами обвинения, что на различных этапах движения уголовного дела допускается различная степень доказанности вины, что и священный принцип презумпций невиновности не возбраняет применение мер принуждения до постановления приговора? Или мы должны создавать такой УПК, который бы вооружал только преступника и выбивал оружие из рук тех, кто призван с преступностью бороться?

«В проекте воспроизводится давно развенчанная псевдонаучная идея — пишет критик, — согласно которой ни один невиновный не может быть привлечен к уголовной ответственности». Но ведь это явная передержка. В ст. 4 проекта, на которую автор ссылается, речь идет о том, что уголовно-процессуальное производство в целом, включая и правосудие, должно обеспечить права участников процесса, правильное применение закона с тем, «чтобы каждый виновный в совершении преступления был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности…» Или критик считает, что на предварительном следствии все должно быть наоборот и к следователю не нужно предъявлять требования быть убежденным в правильности принимаемых решений во имя последующего увеличения числа оправдательных приговоров? Слышали мы о таких взглядах некоторых ученых, взглядах и псевдонаучных и давно развенчанных. Недоказанность участия обвиняемого в совершении преступления, как основание к прекращению уголовного преследования, объявляется И. Петрухиным в качестве «рудимента инквизиционного процесса». По его мнению для УПК правового государства в этих случаях более пристало говорить о «непричастности» к преступлению. Можно, конечно, и так, но надо будет признать, что подлинную процессуальную ситуацию мы в этом случае подменяем очередной юридической фикцией, ведь непричастность тоже может быть или доказанной, или недоказанной. И дознавателю и следователю да и судье не легко будет объяснить, во имя каких труднодоступных здоровому сознанию идеалов их толкают на явную ложь.

И действующий закон и все три проекта УПК знают случаи, когда суд может признать участие прокурора в разбирательстве дела обязательным (с одновременным обеспечением участия защитника). Это возмущает рецензента. «Привлекая прокурора, суд (судья) усиливает сторону обвинения и тем самым ослабляет шансы защиты» («Перетягивание каната»). Очень любопытно. По этой логике и следователь ухудшает шансы защиты. И вообще лучший способ обеспечения прав обвиняемого — отказаться от любых обвинений и от борьбы с преступностью!

Не совсем ясно, что наш критик понимает под «инквизиционным процессом», но ему очень хочется намертво приклеить этот ярлык к проекту УПК НИИ Прокуратуры.

«Надо полагать, — пишет он, — что и судья и заседатели вправе первыми задавать вопросы подсудимым, потерпевшим, свидетелям, экспертам…».

Зачем же полагать, если есть нормы о порядке проведения допросов в судебном разбирательстве: «после свободного изложения подсудимым своих показаний, его допрашивает обвинитель, потерпевший, гражданский истец» и т. д. (ст. 320). То же правило касается допроса свидетелей, потерпевших, эксперта и др. (ст. ст. 322, 323, 328).

Вообще свободный полет обличительной фантазии и приблизительность суждений — особенность стиля этой публикации. Подвергнув уничтожающей критике идею проекта УПК ГПУ о параллельном адвокатском расследовании, И. Петрухин критикует наш проект за отсутствие адвокатского расследования.

Не нравится ему предложенный нами порядок апелляционного производства, которое он пытается представить как производство «по письменным материалам дела».

Однако ст. 391, п. 2 говорит о другом: «Объем доказательств, подлежащих непосредственному исследованию в судебном заседании, определяется исходя из необходимости обеспечить надлежащую проверку законности и обоснованности приговора. Исследование доказательств в полном объеме производится лишь в случаях, когда суд признает это необходимым или когда об этом ходатайствуют лица, подавшие жалобы или протест…».

Эта норма, признающая достаточно широкие полномочия суда в определении предмета апелляционной проверки, рождалась не просто: учитывались и необъятные просторы России, и организационные трудности, и размеры затрат. Здравый смысл подсказывал: нет нужды вызывать в Москву в Верховный Суд при апелляционной проверке приговора, к примеру, Южно-Сахалинского облсуда несколько десятков допрошенных там свидетелей, если стороны в жалобах ставят под сомнение показания двух-трех. Ну а если этих двух-трех свидетелей окажется недостаточно для обоснования приговора, действует принцип непосредственности исследования доказательств, как в любом суде первой инстанции.

Так что и здесь не просматривается злонамеренных покушений создателей проекта УПК на принципы правосудия.

Думаю, сказанного достаточно, чтобы понять, что подводные камни на пути реформы уголовного судопроизводства действительно есть и видеть их надо не только в агрессивном полупрофессионализме отдельных авторов, пытающихся эклектически соединить две процессуальные системы (континентальную с англо-американской), но и в амбициозности некоторых специалистов, отвергающих с порога любые идеи и решения, которые принадлежат не им и не служат возвеличению их личности.

Каждый из проектов УПК имеет те или иные достоинства и удачные решения, хотя бы в частностях. Выявить их и соединить в одном варианте — задача наступившего этапа работы. Так, видимо, и будет.

Именно с этой целью нами вместе с МЮ РФ, ГПУ Президента РФ и Правовой академией была проведена научно-практическая конференция в декабре, 1994 г., на которой были обсуждены наиболее принципиальные разногласия разработчиков трех проектов УПК ⁶⁴.

Общепризнано, что сближение позиций — сложнейший этап работы. Но его нужно пройти, ибо речь идет о создании отрасли права, определяющей взаимоотношения личности и государства в наиболее острой и конфликтной сфере — сфере уголовного судопроизводства.

От законности социалистической — к законности правового государства

Рассмотрение проблем законности в связи с деятельностью правоохранительных органов, в частности органов уголовной юстиции, требует уточнения ряда понятий.

Так, мы видим существенное различие таких явлений, как общее состояние законности в стране и состояние законности в деятельности правоохранительных органов. Если состояние законности в стране в целом в рассматриваемый период характеризуется глубоким кризисом, то подобная оценка применительно к сфере правоохраны и, в частности, деятельности уголовной юстиции, нуждается в оговорках и уточнениях: требуются разные подходы к показателям и критериям оценки.

О законности в стране принято судить по состоянию правопорядка, уровню преступности, степени легальности экономических отношений, общей защищенности гражданского общества и личности, установкам общественного правового сознания, нравственному климату и т. п. Состояние же законности в правоохранительной системе характеризуется прежде всего законностью, обоснованностью и справедливостью решений суда, органов предварительного расследования и прокурорского надзора, соблюдением процессуальной формы правоприменительной деятельности.

Есть тесная связь и взаимная зависимость этих двух явлений, но отождествление их неправомерно, ибо появляется опасность необоснованного возложения ответственности на правоохранительные органы за те социальные явления и процессы, на которые их воздействие может быть лишь косвенным и ограниченным.

Это необходимо четко представлять при разработке очередных программ борьбы с преступностью и юридических актов о защите прав человека.

Нуждаются в разведении такие понятия, как «социалистическая законность» и оказавшийся в ее негативной тени употребляемый ныне «принцип законности».

Требование социалистической законности было характерно для советской правовой системы, ориентированной не на защиту личности, а на укрепление определенного государственного строя, опирающегося на коллективистскую экономику, централизованное плановое ведение хозяйства, необходимость жесткой дисциплины труда, лишенного экономических стимулов.

Этими требованиями определялись и приоритеты защиты советской правоохранительной системы.

Предмет защиты принципа законности в его современном понимании существенно изменился с изменением правовой идеологии и законодательства в ходе судебно-правовых реформ. Ориентир на построение правового государства в центр защиты ставит личность, ее права и законные интересы, не противоречащие интересам гражданского сообщества (не государства, как прежде). Эта очевидная тенденция уже нашла отражение в изменениях процессуального и материального права. Она четко прослеживается и в обсуждаемых ныне проектах УПК РФ.

Главные пороки социалистической законности — ее дегуманизация, и игнорирование личности, избирательность, нарушение требования всеобщности, выводящее из-под действия Закона целые социальные группы, должны быть преодолены в соответствии с идеологией правового государства. И тогда законность станет реальной гарантией подлинного правосудия и прав человека.

В ходе реформ меняется профессиональное правосознание и психология работников правоохранительных органов. Пусть постепенно, но вырабатывается привычка рассматривать требование неукоснительного соблюдения закона как гарантию прав личности и как гарантию правосудия. Законность, в соответствии с процессуальным законодательством — один из главных критериев правосудного приговора и решения по гражданскому спору.

Однако в последнее время и в теории и в законопроектной практике все явственнее просматриваются попытки дискредитировать принцип законности.

Делается это не только путем перенесения на него пороков «социалистической законности», но и путем противопоставления Закона праву. При этом право понимается не как совокупность фиксированных норм, определяющих правила поведения, а как некое интуитивное представление об идеальном правовом поле, формируемом под воздействием международных правовых актов, судебных прецедентов и — в последнюю очередь — национального законодательства. Последнее можно игнорировать если оно, по мнению правоприменителя, не вписывается в складывающееся представление. Распространению этой, отнюдь не новой идеи, немало способствовала формула ст. I Российской Декларации прав и свобод человека и гражданина (22 ноября 1991 г.) о преимущественном перед законами РСФСР действии «общепризнанных международных норм, относящихся к «правам человека».,

Авторы проекта УПК ГПУ при Президенте РФ пошли дальше, записав в статье о законности уголовного судопроизводства: «Дознаватель, следователь, прокурор, суд, установив при рассмотрении дела несоответствие акта государственного или иного органа общепризнанным принципам и нормам международного права, международному договору РФ…, принимает решение в соответствии с правовыми положениями, имеющими наибольшую юридическую силу». Речь здесь ведется уже не о правах человека, а о любой правовой норме.

Странная и безусловно нежизненная рекомендация для следователя, дознавателя и судьи по вопросам, в которых Министерство иностранных дел часто не в состоянии ориентироваться !

И еще один шаг сделан в том же проекте в направлении размывания принципа законности; закон предлагается применять не в строгом соответствии с его содержанием, а «в соответствии с собственным правопониманием».

Правопонимание — новый термин для УПК. Его разъяснение можно встретить в некоторых эйфорических статьях о суде присяжных, характерных для 1993 года: «суд профессионалов не может не следовать закону, присяжные могут, ибо их решение — отражение народного правосознания. Присяжные раздвигают горизонты милосердия до пределов, недоступных профессиональному судье…» ⁶⁵.

Автор, естественно, умалчивает, что «народное правосознание» в суде присяжных нередко оборачивается групповыми пристрастиями, а неограниченное милосердие к подсудимому чревато дополнительными издевательствами над жертвой преступления.

Субъективное правопонимание правоприменителя — опасный инструмент, особенно в руках небрежных, недобросовестных или некомпетентных судей, дознавателей, следователей.

Характеризуя современное понимание принципа законности, мы, наряду с изменением предмета защиты, отмечаем официальный отход от абсолютизации закона. Правоприменитель обрел свободу в оценке законодательных норм с позиции их конституционности. Устранена закрытость отечественной правовой системы от зарубежных систем права. Это выражается в признании составной частью отечественной правовой системы «общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» (ст. 15, ч. 4 Конституции РФ).

На вопрос, не означает ли это подрыв самой идеи единой для всех обязательной законности, трудно ответить однозначно. С одной стороны, обозначился вход России в единое правовое поле цивилизованных государств. С другой — явно наметился отказ от национальной самобытности, а в некоторых случаях — и суверенитета, о чем нетрудно судить, анализируя условия вхождения России в Совет Европы.

Требуют уточнения также понятия правоохранительной системы и системы уголовной юстиции. Вопрос, казалось бы, тривиальный. Однако ответы на него обретают все новые оттенки в связи с изменяющимися представлениями о роли суда.

В советский период отношение к суду по уголовным делам вполне укладывалось в оценку его как ординарной части уголовной юстиции, выполняющей функцию борьбы с преступностью наряду с органами предварительного расследования и прокуратуры. Критики суда видели в этом, иногда не без оснований, причину его предвзятости и обвинительного уклона. Однако попытки оторвать суд от системы уголовной юстиции приводят к крайностям, которые едва ли можно оправдать и с позиции отечественных традиций судопроизводства и с позиций здравого смысла.

Так, в отдельных проектах УПК РФ делаются попытки под предлогом расширения правового значения состязательности полностью освободить суд от обязанностей по участию в доказывании и установлении истины. Суд, разумеется, не должен рассматриваться как орган, ответственный за состояние борьбы с преступностью. Но и нельзя превращать его в равнодушного наблюдателя состязания сторон. Бесконтрольные состязания не всегда прокладывают дорогу к истине. А суду не должны быть безразличными ни состояние общественной нравственности, ни результаты преодоления преступности. Законный и справедливый приговор суда должен венчать труд органов расследования по разоблачению преступника и пресечению преступления. Воспитательно-профилактическое значение правосудного приговора не должно ставиться под сомнение. Независимость же суда, его самостоятельное место в ряду органов уголовной юстиции призваны повышать престиж и роль приговора.

Отсвет этих споров наложил свой отпечаток и на представление о месте суда в правоохранительной системе.

Гражданский процессуальный кодекс советского времени, пока еще действующий и ныне, на первое место в числе задач судопроизводства ставил охрану общественного строя, социалистической системы хозяйства и социалистической собственности (ст. 2 ГПК РСФСР). Ныне мы делаем акцент на судебную защиту прав и свобод каждого, что нашло отражение в ст. 46 действующей Конституции РФ. Но устраняет ли это правозащитную роль суда? Напротив. Если суд не защищает право и правду, то что же он защищает? И как в этой связи относиться к содержащемуся в Послании Президента Федеральному собранию РФ от 16 февраля 1995 г. утверждению, что суд к правоохранительным органам не относится. Печально, если составители Послания станут определять правовую политику Президента. Опасность такая есть, и мы это наблюдаем на законотворческой практике ГПУ при Президенте Российской Федерации.

В своих исследованиях мы исходим из непреложного постулата, что активная, отвечающая духу и букве закона деятельность правоохранительных органов, включая суд, способна оказывать существенное влияние не только на обеспечение прав личности, но и на состояние правового климата в обществе, формировать уважительное отношение к праву, укреплять режим законности, так необходимый для успеха экономических реформ и демократических преобразований в стране.

Примечания

1. Монтескье Ш. Избранные произведения. — М., 1955. — С. 318.
2. Кони А. Ф. Нравственные начала в уголовном процессе. Избранные произведения. — М., 1956. — С. 20.
3. Там же.
4. Чельцов-Бебутов М. А. Курс советского уголовно-процессуального права. — Т. I. — М., 1957. — С. 97.
5. Из книги Беко «Организация уголовной юстиции в главнейшие исторические эпохи». — СПб., 1867. — С. 22.
6. Философский энциклопедический словарь. — М., 1989. — С. 599.
7. Чельцов-Бебутов М. А. Указ. соч.; Нажимов В. П. Курс советского уголовного процесса. — Т. 1. — М., 1989. — С. 352–369, и др.
8. Евангелие от Луки, гл. 22.
9. Евангелие от Матфея, гл. 27.
10. Подробнее см.: Чельцов-Бебутов М. А. Курс советского уголовно-процессуального права. — М., 1957. — С. 628–644.
11. См.: Теория доказательств в советском уголовном процессе. Часть общая. — М., 1966. — С. 332–333.
12. Каролина. Ст. XXXIII. — Алма-Ата, 1967.
13. Гилберт Грин. Забытый враг — М., 1958. — С. 187.
14. Цитируется по книге «Правовая культура и вопросы правового воспитания». — М., 1974. — С. 201.
15. См.: Известия, 1993, 11 сент.
16. Кони А. Ф. Указ, соч. — С. 26
17. См. Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 36. — С. 163.
18. Можно было бы взять любой учебник о суде, прокуратуре и адвокатуре, любую статью о гражданском и уголовном судопроизводстве или прокурорском надзоре, чтобы убедиться в обильном цитировании высказываний Ленина, подкрепляющих авторские позиции. Здесь мы приведем перечень наиболее известных работ, посвященных ленинским идеям о суде.
    • Крыленко Н. В. Ленин о суде и уголовной политике. К десятилетию со дня смерти. — М., 1934.
    • Фарбер И. Е. В. И. Ленин о суде и правосудии // Ученые записки АОН при ЦК КПСС. — 1955. — Вып. 20.
    • Галкин Б. А. Вопросы суда и уголовного процесса в работах В. И. Ленина // Ученые записки ВЮЗИ. — Вып. 6. — М., 1958.
    • Ривлин А. Л. Учение Ленина о суде и правосудии // Радяньске право. — 1960. — № 2.
    • Рахунов Р. Д. В. И. Ленин о социалистической законности и советской прокуратуре // Вопросы криминалистики. — 1967. — №№ 6–7.
    • Радьков Ш. Р. Вопросы организации и деятельности советского суда в работах В. И. Ленина // Вопросы государства и права в трудах В. И. Ленина. — Душанбе, 1963.
    • Алексеев Н. С., Лукашевич В. З. Претворение ленинских идей в советском уголовном судопроизводстве. — Л., 1979.
19. Бойков А. Суд народный // Вестник Верховного суда СССР. — 1991. — № 1. — С. 32–34.
20. Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 44. — С. 398.
21. Там же.
22. Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 36. — С. 163.
23. Там же, С. 549.
24. Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 35. — С. 270.
25. Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 36. — С. 53.
26. Смирнов Л. Н. Ленинские идеи о суде и правосудии // Суд в СССР. — М., 1977. — С. 11.
27. Резолюция XIX Всесоюзной конференции КПСС // Коммунист. — 1988. — № 10. — С. 65.
28. Там же, С. 86.
29. Там же, С. 87.
30. Первоначальное отрицание презумпции невиновности опиралось на идею ниспровержения «буржуазных» принципов правосудия в связи с задачей создания права и суда «нового исторического типа». Это можно видеть в работах: Тадевосян В. С. К вопросу об установлении материальной истины в советском процессе // Сов. государство и право. — 1948. — № 6; Мокичев К. А. Прорыв ревизионистских извращений марксистско-ленинского учения о государстве и праве. — М., 1959; Голунский С. А. Вопросы судопроизводства и судоустройства в новом законодательстве Союза ССР и союзных республик. — М., 1959. — С. 131–135.

    Затем следует длительный период «отстаивания» презумпции невиновности, причем с тем большим рвением, чем меньше оставалось оппонентов. Делалось это, разумеется, в отрыве от реальной судебной практики, что вполне отвечало идее «социалистического реализма», т. е. без четкого разделения должного и сущного. Характерны в этом отношении работы Строговича М. С., Добровольской Г. Н., Перлова И. Д. и др. К поздним работам по проблеме презумпции невиновности можно отнести: Либус И. А. Презумпция невиновности в советском уголовном процессе. — Ташкент, 1981; Касумов Ч. В. Презумпция невиновности в советском праве. Баку, 1984; Ларин А. М. Презумпция невиновности. — М., 1982.

31. Концепция судебной реформы в РФ. — М., 1992. — С. 8.
32. Там же. — С. 9.
33. Там же. — С. 19.
34. Там же. — С. 18–28 и др.
35. Имеются в виду многочисленные журнальные публикации правоведов, серии «Научная информация по вопросам борьбы с преступностью» и «Вопросы борьбы с преступностью» ВНИИ проблем укрепления законности и правопорядка, а также такие коллективные исследовательские работы, как«Эффективность правосудия и проблема устранения судебных ошибок». — М., 1975 (в двух томах); «Воспитательная роль социалистического правосудия». — М., 1982 и др.
36. См. Мизулина Е. Уголовный процесс: концепция самоограничения государства. — Тарту, 1991. — С. 43–63.
37. См., напр., двухтомник «Эффективность правосудия и проблема устранения судебных ошибок». — М., 1975.
38. Михасевич был осужден Верховным судом СССР 22 января 1987 г. к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение.
39. Частично результаты одного из таких исследований отражены в книге: Эффективность правосудия и проблема устранения судебных ошибок. — Том II — М., 1975. — С. 57.
40. Имеются в виду случаи давления на суд при рассмотрении конкретных уголовных дел со стороны заинтересованных лиц путем организации митингов.
41. См.: Сов. юстиция — 1993. — № 15. — С. 2.
42. Известия, 1993, 18 нояб.
43. Одинцова Г. Свободен — иди воруй // Российская газета, 1993, 18 нояб.
44. Российская юстиция. — 1994. — № 6. — С. 2–5.
45. Опубликован в Российской газете 26 апреля 1995 г.
46. I съезд советских социологов, проведенный в начале 1991 года, был посвящен поискам «парадигмы подлинно обновленной социологии». (Государство и право. — 1992. — № 7. — С. 19.)
47. Парламент России утвердил, как известно, «Концепцию судебной реформы» — плод деятельности нескольких кабинетных единомышленников.
48. См.: Цветков В. Общество без идеалов — муравейник // Российская газета, 1993, 20 янв.
49. См.: Варламова В. В., Пархоменко Н. Б. Общественный консенсус: подходы к проблеме // Государство и право. — 1992. — № 9. — С. 5.
50. Полосин В. Не превратить орла в одноглавого // Российская газета, 1993, 2 марта.
51. Концепция судебной реформы в Российской Федерации. — М., 1992. — С. 33.
52. Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 35. — С. 270.
53. См.: Концепция судебной реформы. — С. 31.
54. Там же. — С. 8.
55. Мизулина Е. Б. Независимость суда еще не есть гарантия правосудия // Государство и право. — 1992. — № 4. Сожаления достойно, что набор малограмотных, но громких умозрительных парадоксов автора открыл ей сначала путь к ученой степени доктора юридических наук, а затем и в депутатский корпус. Впрочем, для нашего времени всеобщего разрушения — это типичный процесс.
56. К публикациям мы относим не только научные статьи о способах проведения судебной реформы, но и законопроекты, чаще всего инициативные и потому еще не ставшие законами. В частности, имеются в виду следующие работы:

    «О проекте Основ законодательства о судоустройстве и Закона о статусе судей в СССР» — доклад проф. А. Д. Бойкова и проекты этих законов // Научная информация по вопросам борьбы с преступностью, № 113;

    «О проекте Основ уголовного судопроизводства» и «О судебной власти» — его же // Научная информация по вопросам борьбы с преступностью, № 124, № 127;

    Проект Основ уголовного судопроизводства — коллектива авторов ВНИИ Прокуратуры // Соц. законность. — 1990. — № 3;

    Бойков А., Демидов И. О концептуальных вопросах совершенствования уголовно-процессуального законодательства // Там же. — 1990. — № 1; Проект Закона об адвокатуре // Сов. юстиция. — 1990. — № 22;

    Проект Закона «Об устройстве и полномочиях судебной власти» и статья А. Бойкова и И. Карпеца к этому проекту // Там же. — 1992. — №№ 11–12;

    К Проекту УПК РФ — доклады А. Бойкова // Научная информация по вопросам борьбы с преступностью, № 139; Научное обеспечение судебной реформы // Там же, № 130;

    Ершов В. В. Статус суда в правовом государстве. — М., 1992;

    Феофанов Ю. Почему суд не становится третьей властью? // Вестник Верховного Суда СССР. — 1991. — № 1;

    Проект раздела VII Конституции СССР «Судебная власть» // Там же. — 1992. — № 2.

    Бойков А. Конституционные проблемы судебной власти // Там же. — 1991. — № 7;

    Боннер А. Т. Установление истины в правосудии и социально-нравственная оценка фактов // Гос-во и право. — 1990. — № 1;

    Власенко Н. А. Личность и социалистическое правовое государство // Там же. — 1990. № 12;

    Петрухин И. Л. Правовое государство и правосудие // Там же. — 1991. — № 1;

    Ковалев М. А. Судебная власть — начало пути // Там же. — 1991. — № 10;

    Бедняков Д. И. Необходимые аспекты судебно-правовой реформы в РСФСР // Там же. — 1992. — № 1;

    Бойков А., Карпец И. О законотворчестве, судебной власти и правосудии // Там же. — 1992. — № 3.

57. Сов. юстиция. — 1993. — № 16. — С. 6–7.
58. Кодекс чести судьи Российской Федерации пока еще в проекте. См. Сов. юстиция. — 1993. — № 15.
59. См. соответствующие публикации Э. Ф. Куцевой, В. З. Лукашевича, В. М. Савицкого, Е. Е. Юрченко, М. Л. Якуба, П. С. Элькинд и др.
60. Алексеев Н. С., Даев В. Г., Кокорев Л. Д. Очерк развития науки советского уголовного процесса. — Воронеж, 1980.
61. См.: Проблемы реформы уголовно-процессуального законодательства в проектах УПК РФ. Материалы научно-практической конференции. — М., 1995.
62. Петрухин И. Перетягивание каната // Московская правда, 1994, 1 нояб.
63. Петрухин И. Осторожно, президентское ГПУ! // Независимая газета, 1994, 15 окт.
64. Стенограмма конференции опубликована НИИ проблем укрепления законности и правопорядка в виде упомянутого выше сборника «Проблемы Реформы уголовно-процессуального законодательства в проектах УПК РФ. — М., 1995.
65. Тропин С. Суд присяжных может изменить страну и народ // Известия, 1993, 27 окт.