|
|
Раздел второй
Важнейшие акты судебной реформы 1991–1996 годов
Глава IV. К становлению судебной власти
Что такое судебная власть
В нашем юридическом лексиконе последних лет прочно обосновалось словосочетание «судебная власть». Оно употребляется или наряду с такими традиционными понятиями, как суд, судебная система, или вместо них, создавая иллюзию того, что главная цель судебной реформы уже достигнута.
Признаем, что эта иллюзия отнюдь не беспочвенна. Существенное расширение сферы судебной юрисдикции, утверждение новых видов судопроизводства — конституционного и арбитражного, расширение демократических принципов правосудия, создание системы правовых гарантий судейской независимости — все это достижения судебной реформы 1991–1995 годов. И хотя главные преобразования отраслей материального и процессуального права еще впереди, на статус судебной власти они едва ли окажут существенное влияние. Это относится и к преобразованиям внутри судебной системы: приближение ее к федеральному идеалу или сохранение черт унитарного судоустройства имеет скорее политическое значение, не затрагивая ни сущности судебной функции, ни форм деятельности суда, ни социального значения результатов этой деятельности.
И все же ощущение не подлинных достижений, а лишь иллюзии остается. Судебная власть реализовалась с очевидностью скорее в правовых актах, нежели в действительности, скорее в профессиональном правосознании юристов, нежели в обыденных представлениях граждан России. Качественных сдвигов в деятельности судов они не заметили, что не противоречит и объективному анализу результатов правоохранительной деятельности.
Судебная власть, как власть «равновеликая» законодательной и исполнительной, как одно из условий обеспечения «равновесия» властей в государстве, объявившим себя правовым в пику прежнему «тоталитарному режиму», была дискредитирована президентскими акциями 1993–1994 гг.
Удар был направлен против Конституционного Суда под благовидным предлогом обвинения его в «политизированности». Это обвинение выглядело странным: ведь в том и состоит качественное отличие судебной власти от традиционного суда и судебной системы, что судебная власть функционально выходит за пределы правосудия по частным правовым конфликтам и поднимается до уровня государственного органа, участвующего в обуздании абсолютистских амбиций других ветвей власти. А это уже сфера политической борьбы 1. И то, что судебная власть участвует в ней в форме конституционного судопроизводства, отнюдь не лишает политической окраски ее деятельности, непосредственного политического значения ее правовых решений.
Странно и то, что на стороне антиконституционных решений Президента, расправлявшегося и с КС и с Парламентом, оказалась наша «демократическая» пресса, ратующая за правовое государство и права человека. Уже один этот факт заставляет думать, что права человека «демократами» понимаются как право криминальной растащиловки госсобственности и бессовестной, торгашеской идеологии, утверждающей свободу рыночных отношений … от нравственных и правовых ограничений. Любопытно, что и Верховный Суд РФ, возглавляющий систему общих судов, и Высший Арбитражный Суд, не явили себя в этой ситуации как части судебной власти, то ли потому, что еще не осознали себя в новой роли, то ли потому, что опасались конфронтации с исполнительной властью.
Впрочем, исполнительной властью мы именуем президентскую рать по инерции, под гипнозом идеи разделения властей. На самом деле — это пока еще административная власть, явно подавляющая другие ветви власти, провозглашенные в Конституции РФ 1993 г. как «самостоятельные». Это ведь в условиях демократического правового государства административная власть становится вторичной, подзаконной, исполнительной. А пока мы видим иное.
«Другие ветви власти оказываются в зависимости от административной власти — они создаются позднее, их аппараты малочисленны, а финансовая база слаба. Администрация активно участвует в подборе кандидатов в депутаты и на судебные должности, обеспечивает материальные и информационные условия деятельности других властей, соблазняет их льготами, обеспечивая материальные и культурные запросы» 2.
Для того, чтобы представить себе отнюдь не радужные перспективы судебной власти в современной России, сопоставим два факта, иллюстрирующие реальную роль «соблазнов» Президента.
31 июля 1995 года решением КС РФ были признаны соответствующими Конституции РФ указы Президента, определявшие меры по восстановлению законности и правопорядка и пресечению деятельности незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики.
Хотя это решение сопровождалось небывалым доселе обилием особых мнений членов КС (восьми судей из 18 голосовавших), оно было принято, придав конституционную легитимность сомнительным акциям исполнительной власти 3.
Спустя всего лишь полтора месяца после этого воодушевляющего документа Президент РФ подписывает Указ «Об обеспечении деятельности Конституционного Суда Российской Федерации» 4.
На членов Конституционного Суда и работников его аппарата пролились материальные дары Президента. На зависть другим судам нищающей российской Фемиды Президент возлюбил КС, еще вчера им гонимый.
Вопрос «с чего бы это?» в такой ситуации кажется наивным.
Глава VIII нашей теперь уже самой-самой демократической Конституции называется «Судебная власть». Однако объявить о создании судебной власти и создать ее — совсем не одно и то же. Ибо судебная власть — это не новая вывеска на существующей и даже усовершенствованной судебной системе. Создание судебной власти — это качественный скачок, означающий появление независимого, суверенного, равновеликого законодательной и исполнительной властям органа, осуществляющего наряду с правосудием по гражданским, уголовным и административным делам функцию конституционного контроля нормотворческой деятельности других ветвей власти и тем влияющего на обеспечение прав личности, интересов гражданского сообщества, демократических форм правления делами государства.
Основная функция судебной власти — правоохранительная; важнейший способ ее реализации — правосудие, осуществляемое специально созданными государственными органами в строго определенной процессуальной форме. Решения органов судебной власти общеобязательны, они имеют силу закона и обеспечены принудительным исполнением.
Такая судебная власть необходима гражданскому обществу, но она неприемлема для административной власти. Об этом свидетельствует история.
Извилистый путь к судебной власти в России
Существует жесткая связь между социально-экономическими преобразованиями и судьбой институтов государственной власти, в нашем случае — судьбой суда.
Какие ценности будет защищать суд и какими средствами — вот центральная проблема судебной реформы.
Судебной реформе России 1864 г. предшествовали глубокие социально-экономические преобразования, вызванные отменой крепостной зависимости крестьян (1861 г.), земельной реформой, рождением новых экономических отношений свободного предпринимательства.
В этих новых условиях не могла сохраниться административно-судебная юрисдикция полиции (земские суды), губернаторов, воевод и помещиков, возглавлявших феодальные судебные учреждения. Требовалась устойчивая, единая для всего государства система права и правосудия. И она появилась сначала в виде правовых актов об учреждении судебных установлений, уставов уголовного и гражданского судопроизводства и о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. Затем появились и соответствующие учреждения судебной системы в виде выборных мировых судей, окружных судов, включавших суд присяжных, судебных палат и Сената.
Утверждая акты реформы, император Александр II запишет в Указе Правительствующему Сенату 21 ноября 1864 г.: «Рассмотрев сии проекты, мы находим, что они вполне соответствуют желанию нашему водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность и вообще утвердить в народе нашем то уважение к закону, без коего невозможно общественное благосостояние и которое должно быть постоянным руководителем действий всех и каждого, от высшего до низшего» 5.
Мы привели столь пространную выдержку из резолюции государя чтобы показать, какова была цель судебной реформы 1864 г. и как она осознавалась высшей властью.
К сожалению, благие пожелания даже самодержцев редко сбываются. Рост революционного движения, убийство царя-реформатора привели к сворачиванию реформ, а затем и к контрреформам реакционного характера.
Октябрьская революция 1917 года привела к уничтожению старых государственных институтов. В течение пяти лет (1917–1922) велись поиски новых судов с опорой на «революционное творчество масс» и ленинские декреты о суде. Только в 1922 году были созданы более или менее отлаженная судебная система, прокуратура и адвокатура. Эта система существует и поныне, пережив известные зигзаги периода массовых репрессий (создание органов внесудебной расправы с классовыми противниками: ВЧК 20-х годов, троек и особых совещаний НКВД 30–40-х годов). Несмотря на идеологические различия, лежавшие в основе судебных преобразований прошлого и нынешнего веков, — монархический абсолютизм с первыми ростками буржуазной демократии и большевистско-коммунистический тоталитаризм, — есть нечто общее, что объединяет эти преобразования: ни в XIX веке (1864 г. и далее), ни в XX веке (1917 г. и далее) речь не шла о создании независимой судебной власти. Создавался суд, приспособленный к защите ценностей данной политической системы, тоталитарной по своей сущности.
«Обещаюсь и клянусь … хранить верность его императорскому величеству государю императору, самодержцу всероссийскому…» присягали чиновники судебного ведомства после 1864 г.
Ленинские принципы правосудия нового типа, которые были незыблемыми на протяжении всего периода отечественного социализма, также не преследовали цели формирования независимой судебной власти. Главное назначение суда, по Ленину, как уже отмечалось, сводилось к обеспечению репрессивной функции государства, устрашению, воспитанию граждан к дисциплине и самодисциплине. Эти ленинские принципы правосудия последовательно реализовывались в законодательстве о суде и его задачах.
Соратники и последователи Ленина и в теории и на практике развивали эти идеи, определяя вполне откровенно прислужническую роль суда по отношению к государству, не допуская мысли о возможности разделения властей.
«Власть, в данном случае советская, естественно должна быть единой властью, включая в себя и законодательную, и исполнительную и, наконец, судебную… Всякая пролетарская революция начинается с того, что она на деле разбивает теорию Монтескье о разделении властей», — писал П. И. Стучка 6.
Надо думать, идеолог права нового типа хорошо усвоил практику, но не уроки, вытекающие из трагедии французской революции. Якобинская Конституция 1793 г. не допускала разделение властей, а коллективный деспотизм Конвента был ничем не лучше деспотизма самовластного монарха.
Н. В. Крыленко — легендарный нарком советской юстиции и ее жертва — считал вполне естественным видеть в любой государственной власти орудие социального насилия, а в суде — не более как упорядоченную форму расправы 7.
Перед органами советского правосудия не стояла задача защиты гражданского общества, автономного по отношению к государству, ибо такого общества не было; не стояла, как приоритетная, задача защиты прав человека, ибо личность в тоталитарном государстве не является самодовлеющей ценностью; не стояла перед судом и задача воздействия на законодательство и ограждения произвола исполнительной власти.
Только теперь, переживая трудный процесс освобождения сознания от догматов большевистской идеологии, мы приходим к пониманию того, что наше правосудие, как и наша политическая система, не были «самыми демократическими в мире».
Нынешняя судебная реформа обусловлена крупнейшими преобразованиями во всех сферах нашей жизни и коренными изменениями общественного сознания. Формирование правового государства, в котором право не должно корректироваться привилегиями; замена мифических идеалов светлого будущего сознанием самоценности личности уже теперь, а не в отдаленной перспективе; поиск надежных способов защиты прав человека; ослабление государственного монстра путем реализации идеи разделения властей и создание контроля за деятельностью каждой ветви власти — вот те отправные позиции, которые должны определять идеологию судебной реформы.
Соответственно этому цель судебной реформы мы видим в создании независимой судебной власти, способной решать задачи ограничения произвола других ветвей государственной власти, надежно защищать права человека и гражданского общества.
Научное обеспечение такой реформы требовало разработки концепции судебной власти, определения новых подходов к задачам и видам правосудия; осознания и последовательного проведения в законодательстве идеи расширения судебных гарантий прав человека и недопустимости их снижения от достигнутого уровня. Обеспечение подлинной независимости суда предполагает внедрение новых способов социального контроля за его деятельностью, ибо бесконтрольность любой ветви власти есть начало движения к произволу.
Официальная «Концепция судебной реформы в Российской Федерации», одобренная Верховным Советом РФ 24 октября 1991 г., не решает этих вопросов. Существенный ее недостаток мы видим в отсутствии разработанной концепции судебной власти, ее структуры и способов функционирования; в игнорировании национальных традиций; эклектическом соединении институтов англо-американской системы с системой отечественного правосудия, построенного по континентальному типу.
Впрочем, судебная реформа осуществляется не всегда в соответствии с «Концепцией» — законодательство являет и образцы спонтанных решений, принимавшихся то ли в силу складывавшейся ситуации, то ли в угоду групповым интересам.
И все же несмотря на относительно вялое протекание реформы и наличие отдельных деструктивных решений, что, видимо, неизбежно в условиях обновления всей правовой системы на фоне политической и экономической дестабилизации и деградации культуры, определенные достижения налицо.
Это касается не только создания новых видов судопроизводства, дополнительных социальных и правовых гарантий судейской независимости, но и расширения судебной юрисдикции, правового закрепления таких важных для судебного познания принципов, как презумпция невиновности и состязательность, введение судебного контроля за законностью арестов на предварительном следствии, участие защитника на ранних этапах расследования и др.
По многим из этих направлений начало судебной реформы было положено законодательными актами, принятыми Верховным советом СССР; забывать об этом и приписывать все достижения только республиканскому парламенту было бы несправедливо.
Декларация прав и свобод человека, принятая Съездом народных депутатов СССР 5 сентября 1991 г., впервые в нашем отечественном законодательстве закрепила принципы, являющиеся фундаментальными для создания условий реальной защищенности личности и становления судебной власти. «Все права и свободы, закрепленные в Декларации, подлежат судебной защите» (ст. 2); «Каждый имеет право судебного обжалования незаконных действий должностных лиц, государственных органов и общественных организаций, а также право на возмещение материального и морального ущерба» (ст. 22).
Эти, как и многие другие положения, найдут затем развитие в Декларации прав и свобод человека и гражданина, принятой Верховным Советом РСФСР 22 ноября 1991 г., и других законодательных актах.
Основы законодательства Союза ССР и союзных республик о судоустройстве (13 ноября 1989 г.) предприняли первую попытку расширить перечень прав граждан, защищаемых судом, отнеся к ним «социально-экономические, политические и личные права и свободы» (ст. ст. 2, 7); впервые закрепили участие защитника на предварительном следствии с момента задержания, ареста подозреваемого или предъявления обвинения; предрешили образование суда присяжных и перенесли из области теоретических споров в правовую норму принцип презумпции невиновности (ст. ст. 11, 14).
Союзным законодателем приняты также Закон «О статусе судей в СССР» (4 августа 1989 г.), Закон «Об ответственности за неуважение к суду» (2 ноября 1989 г.), Закон «О порядке обжалования в суд неправомерных действий органов государственного управления и должностных лиц, ущемляющих права граждан (2 ноября 1989 года), Закон «О внесении изменений и дополнений в Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик» (10 апреля 1990 года), существенно расширивший права подозреваемого и обвиняемого на защиту.
Аналогичные акты несколько позже будут приняты и Парламентом России, который, развивая и дополняя положения союзного законодательства, введет их в законодательство Российской Федерации, что окажется и важным и своевременным в связи с распадом Союза ССР.
Расширению судебной юрисдикции и повышению престижа суда способствовали и многие отраслевые законодательные акты Союза, а затем и РФ, предусматривавшие судебный порядок защиты прав граждан и юридических лиц. Назовем в этой связи следующие союзные законы, дабы не допустить их несправедливого забвения: Основы законодательства Союза ССР и союзных республик о земле (28 февраля 1990 г.), Закон о собственности в СССР (6 марта 1990 г.), Закон СССР о печати и других средствах массовой информации (12 июня 1990 г.) и др.
Теперь это уже история, ибо в России приоритетно действуют российские законы, но они, как видим, создавались не на пустом месте, а имели свои аналоги в союзном законодательстве. Подчеркиваем это не для того, чтобы умалить законодательную роль Верховного Совета РФ, насильственно упраздненного в сентябре-октябре 1993 г., а для того, чтобы напомнить, что единое правовое поле для союзных республик, а теперь — стран СНГ, как и первые шаги в направлении к судебной власти, создавалось союзным законодателем, и как бы ни развивалось государственное устройство бывших братских республик, а теперь суверенных государств, их объединяла и будет объединять общность истории, культуры, правовых принципов. Это — те ценности, которые нуждаются в сохранении даже и при утрате государственно-политического единства.
Оценивать результаты судебной реформы в России 1991–1996 гг. не дистанцировавшись от нее, непосредственно участвуя в подготовке отдельных ее актов и ожесточенных научных дискуссиях правоведов — дело достаточно сложное. Обвинения автора в субъективизме неизбежны, и они уже были.
Однако субъективны, как известно, любые оценки, от кого бы они ни исходили. Сталкиваясь и переплетаясь, утверждая и ниспровергая, они прокладывают дорогу к истине.
Таков тяжкий путь познания.
Лозунг «Все действительное разумно» оспаривается давно, ибо он не более чем способ оправдания человеческой глупости и подлости, если это не проявление лености ума.
Наряду с очевидными достижениями судебной реформы были и решения неудачные, отрицательные последствия которых наступали или незамедлительно и явно или скрыто подтачивали надежды на радужные перспективы.
Последующий анализ отдельных актов судебной реформы — это попытка разобраться в значении состоявшихся законодательных решений, попытка не первая и, надо думать, не последняя 8.
Нетрудно было предвидеть, что создание Конституционного Суда и органов правосудия по экономическим спорам хотя и продвинет нашу правоохранительную систему в направлении по пути формирования судебной власти, но проблему не решит.
Понимание новой роли суда в обществе, поиски способов расширения социальных функций судебной власти, как гаранта законности и правопорядка, как фактора, стабилизирующего механизм государственной власти в целом, требовало серьезных теоретических разработок, которые в нашей юридической литературе отсутствовали 9.
Между тем именно в переживаемый страной переходный период в условиях падения престижа закона, усиливающегося правового нигилизма, очевидной беспомощности административно-управленческого аппарата можно было рассчитывать на эффективную роль судебной власти. Обладая жесткой организационной структурой, опираясь на отработанную веками процессуальную форму деятельности, имея на вооружении традиционно авторитетные общеобязательные решения, подлежащие принудительному исполнению, суды как никакие другие государственные учреждения были способны оказывать упорядочивающее влияние на правовую жизнь общества. Только судебная защита могла обеспечить действенность законов.
Этими возможностями правосудия не сумели воспользоваться реформаторы. Их красочные декларации о престиже суда, как увидим, плохо подкреплялись конструктивными решениями, которые реально поднимали бы роль судебных учреждений и судебной власти.
Вакуум, образованный в правовой жизни с устранением партийных комитетов и Советов депутатов трудящихся, как органов, в значительной мере обеспечивающих исполнение правовых предписаний, оказался незаполненным. Оптимальные границы соотношения прерогатив судебной власти с прерогативами властей законодательной и исполнительной до сих пор не определены, ни в теории, ни в актах государственного строительства.
Увидеть это нетрудно на примере традиционного для нашей правовой системы принципа независимости суда и подчинения его только закону. С позиций сегодняшнего дня он содержит явные натяжки и неточности.
Положение о безусловном подчинении суда закону (а значит, видимо, и законодательной власти, в конечном счете) не выдерживает критики, если исходить из того, что суд не только применяет право, но и участвует в правотворческом процессе. Это связано не только с идеей Конституционного Суда, но и с легальной возможностью критического отношения к Закону в процессе судопроизводства. Такая возможность начисто отвергалась священным принципом социалистической законности. Теперь же мы думаем и действуем иначе: любые законы и подзаконные акты могут быть проверены на соответствие Конституции по запросам судов и по жалобам граждан.
Проблема независимости суда ныне ставится шире — речь идет уже не только о независимости и неприкосновенности судей, но и о границах суверенности каждой из трех властей, об их прерогативах, призванных обеспечить стабильность государственной власти и ее подчинение интересам гражданского общества, а не исключительно «государственной политике», как это, к сожалению, было прежде, как бывает и сейчас.
Немаловажной проблемой становления судебной власти становится ее структура, организация, которая может обеспечить создание мощного государственного института, а может изначально обречь его на положение зависимое, подчиненное. Предостережения такого рода у истоков реформ звучали 10, но реформы, к сожалению, пошли не по оптимальному пути.
В результате реформы судебная власть приобрела в Российской Федерации вид механического соединения трех самостоятельных структур: Конституционного Суда и не связанных с ним КС отдельных республик в составе РФ, Высшего Арбитражного Суда и системы арбитражных судов, Верховного Суда РФ с системой общих судов. Не хотелось бы думать, что при этом копировался германский образец или народные депутаты, дробя судебную власть, сознательно стремились к ограничению ее влияния в будущем. Скорее всего, — это результат стихийного творчества, как и многое другое в области реформ.
«Концепция» восприняла такую организацию судебной власти как должное. Да и мы, готовя в 1992 — начале 1993 г. проект Закона «Об устройстве и полномочиях судебной власти» 11, вынуждены были под давлением принятых поправок к Конституции РСФСР, предусмотревших создание Конституционного Суда РФ, отказаться от своей прежней позиции 12 и исходить из сложившегося «полисистемного» характера судебной власти. Недостатки ее такого устройства для нас были очевидны и состоят в следующем.
Первое — существование трех самостоятельных, не связанных друг с другом структур ослабляет судебную власть как стабилизирующий фактор в государстве и как орган защиты прав и свобод личности. В условиях противостояния законодательной и исполнительной властей на авансцене — Конституционный Суд. Но что за ним, на кого он может опереться? Только на авторитет своих судей, выбранных в основном из преподавателей права и ученых НИИ, оторванных от судебной системы страны, от ее опыта и традиций, озабоченных индивидуальным имиджем более, чем судьбой самого КС 13.
Второе — Верховный Суд РФ и стоящая за ним судебная система являются естественными держателями информации о недостатках и достоинствах права, ибо они суть повседневные правоприменители. Эта информация используется Верховным Судом в его руководящих разъяснениях и теоретически — в законодательной инициативе.
Можно утверждать, что эффект усилий двух судебных органов умножился бы многократно при их объединении, а это возможно либо при слиянии КС с Верховным Судом РФ, либо путем установления процессуальных форм взаимодействия различных структур судебной власти.
Третье. Роль арбитражной системы с ростом рынка будет возрастать. Полный отрыв ее от Верховного Суда РФ и КС РФ создает самостоятельные и пока нерешенные проблемы контроля за законностью и соблюдением прав человека в этой системе.
Четвертое. Создание новых самостоятельных судебных ведомств в государстве тяжким бременем ложится на бюджет и, значит, на налогоплательщика. Их организационная интеграция была бы благом и с экономической точки зрения.
Пятое. Появился и начал проявлять свое действие фактор нравственной дестабилизации: соревнование структур судебной власти в погоне за привилегиями, за политическим весом их лидеров. С повестки дня не сходит вопрос: какой из судов главнее? Доказательством этого соперничества явилось экстренное (т. е. в отрыве от собственно судебной реформы и в ущерб ей) принятие Закона «О статусе судей», преследовавшее прежде всего цель приблизить их экономический статус к статусу членов КС.
Процесс соперничества грозит стать хроническим. Упомянутый выше Указ Президента РФ, «Об обеспечении деятельности КС РФ» не может не искушать судей общих и арбитражных судов, что позже найдет отражение в Законе «О дополнительных гарантиях социальной защиты судей и работников аппаратов судов Российской Федерации».
Если целью судебной реформы действительно является создание Судебной власти — авторитетной, способной выполнять свои правозащитные функции, обладающей реальной возможностью корректировать действия других ветвей власти, — есть смысл поразмыслить о ее внутреннем устройстве. По нашему мнению, это должна быть некая единая система, а не конгломерат разрозненных органов, объединяемых лишь названием.
Отметим, что на это обстоятельство указывают не только отдельные научные публикации. Оно нашло, как ни странно, отражение и в директивных актах Президента, и в одном из проектов Конституции РФ 14. Сказалось оно и в превратностях судьбы Конституционного Суда Российской Федерации в условиях обострения борьбы исполнительной и законодательной властей за приоритет и верховенство периода 1993–1994 гг.
К этим вопросам мы и обратимся в разделе о КС и конституционном судопроизводстве.
Глава V. Конституционный суд России
Начало пути
Одним из немногих, но важных достижений судебно-правовой реформы в России является создание Конституционного Суда РФ и появление конституционного судопроизводства как формы конституционного контроля. Этим решением начиналось формирование независимой судебной власти, занимающей самостоятельное место в системе ветвей государственной власти в Российской Федерации, что нашло подтверждение в соответствующих нормах Конституции РФ 1993 года.
29 октября 1991 г. Пятый (внеочередной) Съезд народных депутатов РСФСР избрал первый состав Конституционного Суда РСФСР числом 13 из 23-х кандидатур, предложенных Верховным Советом РСФСР.
«Значение этого события трудно переоценить, — будет справедливо сказано спустя около двух лет в «Вестнике КС». — Впервые в нашей истории, столь богатой «традициями» беззакония и несправедливости, создан орган, призванный защищать права человека, пресекать произвол высших властей» (подчеркнуто мной — А. Б.) 15.
Общественность с воодушевлением приняла рождение этого органа, как подтверждение началу формирования правового государства, в котором господствует Закон, равный для всех — и для Президента, и для рядового гражданина.
Первыми же решениями, достаточно смелыми и принципиальными, КС подтвердил свое высокое назначение. Напомним в этой связи решения от 14 января 1992 г. о признании неконституционным Указа Президента «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел РСФСР»; от 4 февраля 1992 г. о неконституционности обыкновения правоприменительной практики расторжения трудового договора по достижении работником пенсионного возраста; от 27 января 1993 г. о неконституционности ограничения прав граждан на полное возмещение ущерба, причиненного вынужденным прогулом при незаконном увольнении, определенным сроком оплаты; от 31 мая 1993 г. о проверке неконституционности Закона РСФСР «Об индексации денежных доходов и сбережений граждан в РСФСР» (решение в защиту интересов вкладчиков гострудсберкасс) и др.
Казалось бы, Россия твердо вступила на путь демократического развития (без кавычек и привычной теперь иронии), и КС вносит существенный вклад в этот процесс.
Однако деятельность КС показала, вместе с тем, и несовершенство его собственной нормативной базы, и известную слабость его состава, не обремененного опытом судебной работы, и явное нежелание Президента, объявившего себя гарантом Конституции, считаться как с самой Конституцией, так и с созданными на ее основе государственными институтами, в частности с Конституционным Судом.
Нарождающаяся в России судебная власть к концу 1993 г. получила урок, поставивший под сомнение реальную ценность «великих демократических завоеваний».
Указом Президента РФ «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» от 21 сентября 1993 г., прерывается деятельность Съезда народных депутатов и Верховного Совета РФ. Конституционному Суду РФ этим Указом предложено «не созывать заседания до начала работы Федерального собрания Российской Федерации». А спустя несколько дней глава администрации Президента заявит: «Конституционный суд в его нынешнем составе — несчастье нашего общества, ибо он превращается в политический орган» (Известия, 1993, 5 окт.). Так началась обработка общественного сознания.
В нашу задачу не входит оценка политических интриг, захлестнувших во второй половине 1993 г. все три ветви государственной власти и приведших к пушечным залпам по Парламенту. Такой анализ по силам, пожалуй, политологам и обществоведам, но не теперь, — нужна значительная историческая дистанция, способная нейтрализовать пристрастия. Поставим вопросы и проще и прагматичнее; ответы на них остаются актуальными и сейчас: было ли законным решение о приостановлении деятельности Конституционного Суда; каков срок этого моратория; вправе ли был КС возобновить свою деятельности, не дожидаясь принятия нового закона о нем.
Юридический статус Президента, определенный действовавшей тогда Конституцией РСФСР, не предусматривал его права на приостановление деятельности КС. Напротив, ст. 121, п. 6 подчеркивала, что «полномочия Президента РФ не могут быть использованы для… роспуска, либо приостановления деятельности любых законно избранных органов государственной власти».
Доводы исторического президентского Указа основывались не на Конституции РСФСР, а на политической оценке ситуации, «угрожающей государственной и общественной безопасности», препятствующей проведению реформ. В той экстремальной ситуации это были серьезные доводы. Но время идет, меняя наши представления о должном и допустимом.
Избранное в декабре 1993 г. Федеральное Собрание, как известно, не вдавалось в оценку Указа Президента. Оно ограничилось актом политической амнистии для группы своих предшественников — законодателей и их сторонников. О Конституционном Суде в течение длительного времени не было сказано ни слова. Сам же КС о себе не заявлял на протяжении почти полутора лет — он существовал, но не функционировал (еще один российский исторический феномен).
Между тем не было ни правовых, ни организационных препятствий для возобновления деятельности Конституционного Суда до принятия нового закона о нем.
Федеральное Собрание, до начала работы которого Президентом предложено не созывать заседаний КС, было сформировано в декабре 1993 года. Специальный Указ Президента, посвященный Конституционному Суду (7 октября 1993 г.) в пункте первом констатирует «невозможность деятельности КС в неполном составе» и предлагает не созывать его заседаний «до принятия новой Конституции».
Новая Конституция принята 12 декабря 1993 г. Что же касается «неполного состава» КС, то в нем как было 13 членов, так и осталось. Правда, Конституция РФ определила состав КС из 19 судей (ст. 125). Значит, 6 судей следует избрать дополнительно. Однако для кворума из 2/3 тринадцати судей достаточно и они были правомочны решать многие отнесенные к компетенции КС вопросы.
Не являлся препятствием для деятельности КС и факт отмены Президентом закона о КС, действовавшего с 12 июля 1991 г. (Указ № 2288 от 24 декабря 1993 г.). Дело в том, что новая Конституция достаточно подробно и четко определила полномочия КС и порядок возбуждения в нем производства. Процедура подготовки материалов к рассмотрению и порядок проведения заседания Конституционного Суда определен «Временным регламентом», утвержденным самим Конституционным Судом 24 марта 1993 г. Этот поднормативный акт никем под сомнение не ставился и не отменялся.
Напомним, что Конституция РФ 1993 г., определившая статус и задачи Конституционного Суда, имеет высшую юридическую силу, прямое действие и применяется на всей территории Российской Федерации (ст. 15). А ст. 5 Заключительных и переходных положений (раздел второй Конституции) устанавливает: «Суды в Российской Федерации осуществляют правосудие в соответствии с их полномочиями, установленными настоящей Конституцией.
После вступления в силу Конституции судьи всех судов Российской Федерации сохраняют свои полномочия до истечения срока, на который они были избраны. Вакантные должности замещаются в порядке, установленном настоящей Конституцией».
Все эти соображения дебатировались на страницах печати в период 1994 — начала 1995 г. с тем, чтобы вернуть к жизни Конституционный Суд, активная позиция которого была так важна в тяжелый для страны переходный период 16.
И в судьбе Отечества и в судьбе каждого из вас очень многое зависит от культуры законотворчества и уровня законности. Ее главный критерий — конституционность. И нет другого органа кроме Конституционного Суда, который мог бы обуздать произвол законодателя и других творцов права в период, когда по общему мнению происходит «вакханалия законотворчества».
Но молчал Конституционный Суд, как и высшие суды других структур судебной власти.
Перевернута очередная печальная страница нашей истории, события которой наложили не лучший отпечаток на репутацию и Президента и Суда. И еще много предстоит усилий, чтобы ослабить тягостное впечатление от тех прошедших событий. Членам КС, — тем, тринадцати, — предстоит убедить сограждан в своей принципиальности и профессиональном мужестве 17.
Государствоведов этот печальный опыт возвращает к необходимости разработки системы гарантий норм о разделении властей, их суверенности и гарантий от произвола президентской власти. Не меньший интерес представляют некоторые более частные правовые причины, приведшие к дезавуированию КС первого состава. Это, прежде всего, недостатки закона о КС, отсутствие надлежащей процессуальной формы его деятельности, ослаблявшие авторитет и правовую силу принимаемых решений.
Первый Закон о Конституционном Суде, принятый Съездом народных депутатов 12 июля 1991 г., страдал многими недостатками, свидетельствующими о недальновидности законодателя.
Будучи федеральным органом, КС по своему устройству и порядку деятельности скорее ориентирован на принципы унитарного государства. Так, в нем не нашлось места для представителей субъектов Федерации (как это было, к примеру, в Верховном Суде СССР, в Пленум которого входили по должности председатели Верховных судов республик; в Комитет Конституционного надзора СССР также должны были входить представители всех союзных республик и четырех автономий). Не были определены отношения между КС РФ и КС республик в составе РФ 18, высшие должностные лица этих республик могут лишь «присутствовать» на заседаниях КС РФ, но не участвовать в его работе. Нет и четкого указания в Законе на задачу защиты КС РФ конституционного строя республик, входящих в Федерацию.
В Законе о КС 1991 г. есть раздел, предусматривающий рассмотрение им по индивидуальным жалобам вопроса о конституционности правоприменительной практики в тех случаях, когда оспариваемое решение «принято в соответствии с обыкновением». Казалось бы, это то самое звено, через которое осуществляется взаимодействие КС с системой общих судов, в частности, с Верховным Судом РФ. Но сделано это крайне невразумительно: то ли игнорируется, то ли ограничивается юрисдикция Пленума Верховного Суда, который всегда был призван критически оценивать так называемые «обыкновения» практики и давать по этим вопросам руководящие разъяснения. Трудно понять, о сотрудничестве или о соперничестве двух судебных структур идет речь в данном случае — во всем этом разделе Закона о КС (ст. 66–73) Верховный Суд РФ не упоминается ни разу, как если бы его и не было вовсе, хотя ст. 36 и предусматривает право Председателя Верховного Суда РСФСР участвовать в заседаниях КС РФ.
Если КС создавался как орган судебный, с целью осуществления конституционного контроля в форме правосудия, то его деятельность должна быть подчинена общим демократическим принципам судопроизводства. Вроде бы так и было задумано, что нашло отражение в преамбуле и в разделе о правилах производства в КС, воспроизводящих такие принципы правосудия, как коллегиальность, гласность, устность и проч. Некоторые прошедшие процессы в КС демонстрировали применение и этих, и других принципов судопроизводства. Но почему же в обостряющейся ситуации, 23 марта 1993 г., готовя и принимая в спешном порядке «Заключение по поводу конституционности обращения Президента к гражданам России» от 20 марта 1993 г. 19, члены КС не проявили должной заботы о соблюдении состязательности, прав сторон, объективности, правил об отводах и самоотводах в отношении судей, заранее определивших и не скрывавших свою позицию по делу? Значит традиционные принципы судебной деятельности для КС необязательны? Но тогда суд ли это или нечто другое, не имеющее прямого отношения к судебной власти? Вопрос неожиданный, но за ним многое кроется.
Именно с этого момента начинается дискриминация Конституционного Суда им самим, превращения его политиками в орган оперативного реагирования. Кульминацией явилось Заключение КС о неконституционности Указа Президента РФ «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» от 21 сентября 1993 г. № 1400 и «Обращения к гражданам России» 20. Это заключение КС принято тем же днем (точнее — ночью), что и акции Президента 21.
Можно оценивать это заключение как акт мужества или как проявление узости формально-юридического мышления судей, не сумевших подняться над «крючкотворством противоречивого и насквозь политизированного законодательства, истерзанной… поправками, …отставшей от исторического хода событий Конституции» (Известия, 1993, 25 сент.), но для нас в данном случае важно другое — КС допустил грубое нарушение процедуры, принятой для отправления правосудия.
«Закрытое совещание КС проходило в спешном порядке, без какой-либо подготовки изучения вопросов, без извещения, вызова и выслушивания стороны, издавшей нормативный акт, без выяснения и оценки конкретных обстоятельств, мотивов и аргументов…» — сетуют некоторые члены КС 22. Противозаконной была и инициатива КС в постановке вопроса об импичменте Президента.
Последующее развитие законодательства о Конституционном Суде РФ и совершенствование конституционного судопроизводства сняли многие спорные вопросы о его природе, но далеко не все.
Конституционное судопроизводство как вид правосудия
Расширение юрисдикционных функций суда путем отнесения к ним функции судебного конституционного контроля существенно меняет государственно-правовой и социальный статус судебной власти, меняет и наши традиционные представления о правосудии как исключительном способе рассмотрения гражданских и уголовных дел.
Правда, вопрос о том, является ли конституционное судопроизводство самостоятельным видом правосудия, относится к числу спорных. Во всяком случае, в теории он пока еще не нашел должной разработки.
На научно-практической конференции, посвященной 5-й годовщине существования Конституционного Суда РФ (14–15 ноября 1996 г.), доклад его Председателя был озаглавлен многообещающе: «Конституционное правосудие в России: проблемы и перспективы». Однако автором не было предпринято попытки раскрыть сущность нового вида правосудия. Напротив, то, что им говорилось об упрощении процедуры конституционного судопроизводства, о целесообразности в некоторых случаях отказа от судебных заседаний и письменного производства, находилось в явном противоречии с названием доклада.
Авторы недавно выпущенного учебника по судоустройству относят конституционное судопроизводство к правосудию лишь «в широком смысле», оговариваясь, что деятельность Конституционного Суда, как и арбитражных судов «не связана с судами общей юрисдикции. По существу, Конституционный Суд, арбитражные суды и суды общей юрисдикции — различные, самостоятельные, независимые и обособленные друг от друга ветви судебной власти» 23.
Таким образом, вопрос об отнесении новых видов судопроизводства к правосудию, приобретает не только научное, но и практическое значение: есть ли основания для поисков взаимодействия «обособленных друг от друга ветвей судебной власти», а следовательно — для формирования судебной власти как единого государственного института, занимающего в соответствии со ст. 10 Конституции РФ самостоятельное место в системе властей?
Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть признаки правосудия и соотнести с ними особенности конституционного судопроизводства с учетом тенденций его развития за пять лет существования Конституционного Суда РФ.
Под правосудием мы понимаем вид государственной деятельности, осуществляемой судом путем рассмотрения в судебных заседаниях в специальной процессуальной форме отнесенных к его компетенции правовых конфликтов и принятия общеобязательных решений, подкрепленных государственным принуждением.
Этим требованиям деятельность Конституционного Суда в основном отвечает, если исходить из того, что предметный признак правосудия, обозначенный нами в общей форме в виде правовых конфликтов, включает помимо уголовных, административных и гражданских дел, также дела, отнесенные к судебному конституционному контролю; что процессуальная форма, определяющая порядок деятельности КС, составляет органическую часть Закона о КС; что судебное разбирательство в заседаниях КС подчинено общим принципам отправления правосудия. Цель всех видов правосудия, дифференцирующаяся с учетом характера рассматриваемых судом правоотношений, в конечном счете оказывается единой: обеспечение торжества закона, утверждение правопорядка, защита путем применения и толкования права интересов личности, гражданского общества и государства.
Вместе с тем, есть и основания для некоторых оговорок, которые, на наш взгляд, имеют существенное значение для определения перспектив развития конституционного правосудия.
Хотя его законодательная база развивается достаточно динамично, проблема совершенствования процессуальных форм деятельности КС РФ остается. Разработка процессуального кодекса конституционного судопроизводства является перспективной и, как нам представляется, достаточно актуальной задачей, несмотря на то, что законом о КС РФ 1994 г. в этом направлении сделаны важные позитивные шаги.
Наличие развитой процессуальной формы, как гарантии законности, прав участников процесса, как показатель зрелости демократии является важнейшим признаком правосудия. Именно процессуальная форма делает суд независимым, дает ему возможность избежать суетливости и дистанцироваться от политической повседневности. Но именно эта сторона закона о КС 1991 г. являлась крайне уязвимой, приближая КС РФ по правовой природе к его предшественнику — Комитету Конституционного надзора СССР.
В Законе о КС содержался обширный раздел III, определявший порядок его деятельности, но это, разумеется, не процессуальный кодекс, а лишь зачатки процессуального регламента, несовершенство которого очевидно. Так, далеко не все принципы процессуальной деятельности были отражены в этом Законе. Это касается состязательности, равенства прав сторон, всесторонности, объективности и полноты исследования обстоятельств дела, уважения достоинства личности и т. д.
Можно привести примеры ущербности процедурных норм, которые способны поставить под сомнение законность почти любого решения КС. В частности, не раскрывались с достаточной полнотой права сторон (например — право отвода, подачи ходатайств об истолковании и пересмотре решений по определенным основаниям и т. п.); не предусматривалось проведение распорядительного заседания (одним или тремя членами КС) с участием сторон для решения вопроса о принятии дела (заявления, ходатайства) к производству КС, о мерах по собиранию необходимых материалов и доказательств, проведения экспертиз, назначения дела к слушанию и проч.
Законодательство о гражданском и уголовном судопроизводстве содержит понятие существенных процессуальных нарушений, влекущих безусловную отмену решения и приговора независимо от их истинности и обоснованности. Имеют ли правовое значение нарушения КС правил судопроизводства (скажем, ограничивающие права сторон, свидетельствующие о необъективности судей и т. п.)?
Доказательства, полученные с нарушением процессуальной формы, ничтожны для правоприменителя. А для КС? Судья (судьи), возбудивший уголовное преследование или по иным причинам «прямо или косвенно заинтересованный в исходе дела», не может участвовать в его рассмотрении (правила об отводах). А член КС?
Существуют процессуальные санкции, применяемые за нарушение процедурных правил. Закон о КС их не знает, что делает крайне уязвимой деятельность КС для критики. Так, судья КС в силу ст. 20, ч. 3 не имеет права … публично высказывать свое мнение «о вопросе изучаемом или принятом к рассмотрению КС до принятия им решения». А если это правило нарушено? (см. также ст. ст. 28, п. 7 и 32, п. 6 Закона о КС). Свидетели и эксперты приводятся в КС к присяге (ст. 39, п. 3). А каковы последствия нарушения присяги?
Статья 40 Закона о КС излагает требования к протоколу. А кто контролирует его, кто из участников процесса вправе знакомиться с протоколом и подавать замечания?
Решение КС не подлежит обжалованию (ст. 46, п. 33, 49, 50), оно может быть истолковано по ходатайству участников (ст. 52, п. 1) и пересмотрено только по собственной инициативе КС (ст. 53). Но если установлены нарушения порядка судопроизводства или открылись новые обстоятельства, почему о них не могут сигнализировать заинтересованные стороны в своих заявлениях суду?
Председатель Верховного Суда РФ «участвует в заседаниях КС», а Председатель Высшего Арбитражного Суда РФ лишь «присутствует» (ст. 36, чч. 1, 7). В чем разница и каков их процессуальный статус?
Неудовлетворительна процедура рассмотрения дел о конституционности правоприменительной практики (глава 3): не определено соотношение полномочий КС с полномочиями Пленума Верховного Суда, дающего руководящие разъяснения по вопросам применения законодательства; то же замечание касается и Пленума Высшего Арбитражного Суда. Отсутствие процессуальных форм сотрудничества высших органов судебной власти рано или поздно приведет их к противостоянию, как это происходит с ветвями государственной власти.
Возникли и судоустройственные вопросы: о целесообразности увеличения состава суда; о создании Пленума и коллегий с соответствующим разделением обязанностей; о расширении требований к кандидатам в судьи; о создании исполнительного органа при КС, наделенного определенными властными полномочиями для принудительной реализации решений КС.
Нуждались в уточнении и задачи КС как федерального органа судебной власти.
Для решения всех этих вопросов требовалось или существенное обновление Закона о КС 1991 г., или создание нового закона.
Указ Президента «О Конституционном Суде Российской Федерации» от 7 октября 1993 г., приостанавливая деятельность КС, возложил на его судей и аппарат подготовку предложений для Федерального Собрания «об организационно-правовых формах осуществления конституционного правосудия в РФ, включая возможность создания Конституционной коллегии в составе Верховного Суда РФ».
Задача совершенствования закона о Конституционном Суде в известной мере облегчалась в связи с принятием новой Конституции РФ, ст. 125 которой снимает многие спорные вопросы: сохраняется КС как самостоятельный судебный орган, увеличивается численный состав КС с 15 до 19 судей, четко определяется круг должностных лиц и органов власти, по инициативе которых может возбуждаться производство в КС, уточнены его полномочия. В частности, КС будет рассматривать не «обыкновения правоприменительной практики», а проверять по жалобам граждан и запросам судов конституционность закона, подлежащего применению или примененного в конкретном деле. Это снимало отчасти напряжение, возникавшее между ветвями судебной власти, но и отдаляло КС от системы общих судов. Появилось новое полномочие КС — толкование Конституции Российской Федерации.
В июле 1994 г. палатами Федерального Собрания был принят новый Федеральный закон «О Конституционном Суде Российской Федерации», устранивший многие недостатки прежнего закона.
Полномочия Конституционного Суда РФ приведены в строгое соответствие со ст. 125 Конституции РФ 1993 года. Расширены требования к кандидатам в члены суда: повышен минимальный возраст претендента с 35 до 40 лет, установлено требование стажа работы по юридической профессии (не менее 15 лет). Предусмотрены структурные изменения — наряду с Пленумом действуют две палаты, определена их компетенция. Существенно расширены разделы о правилах производства в Конституционном Суде. В общей сложности они состоят из 82 статей, определяя процессуальную форму конституционного судопроизводства. В частности, полнее представлены принципы конституционного судопроизводства: независимость, коллегиальность, гласность, устность разбирательства, язык судопроизводства, непрерывность судебного разбирательства, состязательность и равноправие сторон (ст. ст. 29–35).
Предусмотрена процедура предварительного рассмотрения обращений и принятия их к рассмотрению (ст. ст. 40–44), назначения дел к слушанию, распорядок заседаний, исследуемые судом доказательства, характер принимаемых решений и требования к ним (ст. ст. 47–74) и т. д.
Многие из этих вопросов так или иначе освещались и в старом законе о КС, но здесь они нашли, как правило, более четкое процессуальное решение.
Так, здесь речь идет уже не об участниках заседания, а об участниках процесса, сторонах и их представителях, о правах сторон, равенство которых является залогом состязательности процесса (ст. ст. 52, 53, 35). Впервые вводятся процессуальные сроки предварительного изучения обращений (ст. 41), принятия обращений к рассмотрению (ст. 42), назначения дела к слушанию (ст. 47), что весьма существенно, если вспомнить, что их отсутствие превращало КС по сути в отряд быстрого реагирования, по стилю работы никак не укладывающегося в статус Высокого Суда.
Но осталось немало нерешенных процессуальных проблем.
Это, прежде всего, проблемы взаимоотношений Конституционного Суда с Верховным Судом РФ и Высшим Арбитражным Судом. Необходим поиск путей их процессуального и организационного взаимодействия, что крайне важно для формирования единой и сильной судебной власти, способной в необходимых случаях оказывать реальное влияние на преодоление противостояний и обеспечение плодотворного сотрудничества ветвей государственной власти. Одно из направлений решения этой проблемы мы видим в определении в процедурах КС процессуального статуса представителей других судебных систем страны.
Новым федеральным Законом о прокуратуре Российской Федерации (17 ноября 1995 г.) установлено право обращения Генерального прокурора РФ в КС РФ по вопросам нарушения конституционных прав и свобод граждан законом, примененном или подлежащим применению в конкретном деле (ст. 36, п. 6). Это должно найти отражение в процедурах КС.
Важнейшей характеристикой любого вида правосудия является право заинтересованных участников процесса на обжалование состоявшегося решения.
Действующий закон о КС РФ такого права не предусматривает, как бы заранее постулируя безупречность и истинность его решений. Хотя обилие особых мнений судей Конституционного Суда по некоторым его решениям такой постулат явно опровергает.
Процедурные правила КС не решают таких вопросов, как юридическое значение и последствия нарушения этих правил судом или отдельными судьями Конституционного Суда.
Не выделены существенные процессуальные нарушения, влекущие в любом случае признание принятого решения юридически ничтожным. Недостаточно разработан процессуальный статус сторон в конституционном судопроизводстве, который отнюдь не тождественен понятию и положению сторон в гражданском и уголовном судопроизводстве.
Весьма своеобразной, если не одиозной, оказалась фигура эксперта в КС. Давая заключение по вопросам права, он опирается на свое представление о предмете спора, свои профессиональный опыт и знания. Его заключение — не более, чем мнение специалиста (кстати — фигура, известная УПК РФ) и остается непонятной декларация ст. 63 Закона о КС РФ о его «ответственности за дачу заведомо ложного заключения». Если бы судьи КС располагали инструментом безошибочной оценки заключений экспертов, потребность в экспертах отпала бы.
Непременным признаком правосудия, как это было отмечено выше, является общеобязательность судебных решений.
Применительно к решениям КС РФ такое их качество предполагается, но оно, к сожалению, не зафиксировано в ст. 79 Закона о КС РФ от 1994 г.
И это обстоятельство уже сказалось отрицательно: суды общей юрисдикции не спешат исправлять свои решения в случаях, когда эти решения основывались на законах, признанных впоследствии противоречащими Конституции.
Недостаточная четкость формулировок о юридической силе решений КС, как видим, становится питательной почвой для разобщения, вместо ожидаемой консолидации ветвей судебной власти.
Мы отдаем себе отчет в том, что суждения о недостатках процедурных норм Закона о КС РФ много выиграли бы, если бы они сопровождались предложениями в виде готовых правовых формулировок. Но это сделать непросто: пока еще невелик опыт работы Конституционного Суда России, складывавшийся к тому же в неблагоприятных условиях противостояния властей. И, что особенно существенно, — пока еще не наработана отечественной правовой наукой теоретическая база для развития конституционного правосудия.
Глава VI. Суд присяжных
Движение вперед или вспять?
К числу важнейших мер судебной реформы 1991–1995 гг. принято относить возрождение суда присяжных. Речь идет именно о возрождении этого института, ибо суд присяжных в России ведет свою историю от реформ 1864 г. Вводился он тогда не повсеместно, а к концу столетия наметились явные ограничения использования этой формы правосудия: подверженный эмоциям и риторическому влиянию ораторов-златоустов он очень часто выходил за пределы не только законности, но и здравого смысла.
Вопрос о целесообразности возвращения к суду присяжных был и до сих пор является предметом острых дискуссий на страницах как юридической, так и массовой печати. Их интенсивность возрастала с принятием реальных мер законодателем по реабилитации суда присяжных. Первым таким актом, как указывалось выше, были Основы законодательства Союза ССР и союзных республик о судоустройстве от 13 ноября 1989 г. с их несколько странной статьей 11: «… вопрос о виновности подсудимого может решаться судом присяжных (расширенной коллегией народных заседателей)». Затем появилась в Конституции РСФСР 1978 г. в результате поправок и дополнений 1991–1992 гг. ст. 166: «Рассмотрение гражданских и уголовных дел в судах осуществляется коллегиально и единолично; в суде первой инстанции — с участием присяжных заседателей, народных заседателей либо коллегией из трех профессиональных судей или единолично судьей».
Здесь, как видим, декларируется суд присяжных и впервые допускается отступление от коллегиальности осуществления правосудия, бывшей в СССР и России его незыблемым принципом с 1917 по 1992 годы!
Особенность суда присяжных состоит в том, что его состав делится на две коллегии: коллегию присяжных заседателей (их число варьируется от пяти до двенадцати, иногда и больше) и коллегию профессиональных судей (как правило, не более трех человек, чаще — один судья — председательствующий). Коллегия присяжных, удалившись в совещательную комнату, отдельно от профессиональных судей решает вопрос доказанности обвинения, виновности подсудимого, признания тех или иных обстоятельств смягчающими ответственность. Профессиональный судья (судьи) жестко связан вердиктом присяжных, исходя из которого применяет уголовный закон и определяет меру наказания.
Цивилизованный мир, отмечали оппоненты суда присяжных, отказывается от этой формы правосудия, как архаической и не эффективной. Ученые и практические юристы США, Англии, Италии указывают на такие недостатки суда присяжных, как ориентация его на групповые интересы, необъективность, чувствительность к риторике и общественным страстям, беспомощность в исследовании доказательств при рассмотрении сложных дел, снижение ответственности профессиональных судей за результаты рассмотрения дел, обилие необоснованных и незаконных вердиктов, крайняя волокита и дороговизна. Приводится и статистика, подтверждающая эти оценки: судом присяжных в Англии рассматривается всего лишь около 2 процентов всех дел, в США — до 4 процентов, в Канаде — 1, Франция отказалась от суда присяжных со времен второй мировой войны. Подчеркивается также, что альтернативой суду присяжных в Англии являются мировые судьи, рассматривающие дела, как правило, единолично. В США — прагматическое, далекое от идеи законности соглашение сторон в результате торга об обвинении, санкционируемое судьей 24.
В проекте закона «Об устройстве и полномочиях судебной власти», подготовленном группой ученых НИИ при Генеральной прокуратуре РФ, предусмотрен суд присяжных, состоящий из двух коллегий — трех профессиональных судей и семи присяжных заседателей (ст. 15) 25. Однако и до подготовки этого законопроекта и после его опубликования руководителем авторского коллектива высказывались опасения о наступлении возможных негативных последствий этой формы судопроизводства. Главное из них — отход от задачи установления истины, снижение ответственности профессиональных судей за принимаемые решения, расшатывание законности путем подмены этого принципа групповыми представлениями о справедливости 26.
Аналогичные опасения со ссылкой на нравственную деградацию общества, отсутствие общепризнанных моральных ценностей, на которые могли бы ориентироваться рядовые граждане, оказавшиеся в роли присяжных, были изложены проф. Г. Хохряковым, а несколько позже и другими авторами 27. Предостережения зарубежных ученых против слепого копирования англо-саксонской формы суда присяжных были изложены в статье проф. Г. Дашкова 28.
Серьезную систему аргументов против введения суда присяжных предложила член Верховного суда РФ Л. Дементьева. Она пишет о трудностях комплектования скамьи присяжных, о дороговизне этого суда и значительном увеличении сроков рассмотрения этих дел, при том, что в следственных изоляторах будет возрастать число обвиняемых, ожидающих суда. «Наконец, — замечает она, — самый важный вопрос — правосудность суда присяжных.
По смыслу закона любое судебное разбирательство призвано установить истину по делу. Насколько отвечает этому требованию рассмотрение дел судом присяжных? Присяжные заседатели должны ответить на три вопроса: доказано ли, что деяние имело место; доказано ли, что это деяние совершил подсудимый; виновен ли подсудимый в совершении этого деяния?
По мнению некоторых сторонников суда присяжных, его преимущество перед профессиональными судьями в том, что присяжные заседатели, не обремененные знанием закона, будут принимать решения на основе эмоционального восприятия полученной в ходе судебного разбирательства информации. Но какое отношение это имеет к установлению истины по делу?
Часто приводимый пример с Верой Засулич, которую суд присяжных оправдал, является примером беззакония, а не торжества законности. Можно понять побудительные мотивы совершенного Засулич террористического акта, но виновность ее в преступлении очевидна.
Это как раз пример того, что законность и правосудность решения, неотвратимость наказания за содеянное зависят от случайности, от эмоционального, не регулируемого законом восприятия присяжными заседателями совершенного обвиняемым деяния. А ведь суду присяжных подсудны дела о наиболее тяжких преступлениях, в том числе об умышленных убийствах, за совершение которых предусмотрена и смертная казнь. При нынешнем росте именно тяжких преступлений, доступности оружия, организованности преступных группировок введение судов присяжных увеличивает шансы истинных преступников остаться безнаказанными.
И еще: на предотвращение преступлений влияет не столько суровость наказания, сколько его неотвратимость. Суд присяжных, на мой взгляд, эту неотвратимость обеспечить не может. Присяжные не несут никакой ответственности за принятые ими решения, нельзя гарантировать их неподкупность, поскольку система отбора кандидатур не исключает попадания в заседатели нужных преступным группировкам людей.
Так кого в настоящих условиях будет защищать суд присяжных, кому он выгоден?» 29.
Еще более решительно против суда присяжных выступают некоторые судьи низовых звеньев судебной системы. Так, П. Мельников (народный суд Киржачского р-на Владимирской области) уверен, что суд присяжных вводить преждевременно, что там, где он действует, он допускал и допускает грубейшие ошибки и произвол, что он не добавит ни законности, ни справедливости в уголовный процесс 30.
Но немало опубликовано и статей, аргументирующих противоположную позицию. Так, газета «Известия» опубликовала ряд статей, в которых противники суда присяжных отнесены к числу чуть ли не махровых реакционеров и ретроградов 31.
А некий С. Тропин публикует восторженную статью под заголовком «Суд присяжных может изменить страну и народ». Автор приводит высказывание А. Ф. Кони: «Суд присяжных укореняет и поддерживает в обществе представление о правде и справедливости как о реальных, а не отвлеченных понятиях». «И в этом, — пишет автор, — конечно, отличие суда присяжных от суда профессионалов. Последний не может не следовать закону, присяжные — могут, ибо их решения — это отражение народного правосознания… Присяжные раздвигают горизонты милосердия до пределов, не доступных профессиональному судье… Никто не понимал и зачастую не понимает сегодня, что суд присяжных — это не просто изменение судопроизводства, а трансляция в наше общество совершенно новой культуры: политической, социальной, а не только правовой» 32.
Трудно удержаться от столь пространной цитаты — уж очень красиво звучит. Так и только так нужно агитировать за нововведения. А что из этого произойдет потом, — это ведь когда еще будет!
Важно отряхнуть пыль скучной и надоевшей законности с ног одряхлевшей Фемиды, опять пуститься в бурное правовое море с единственным компасом — совестью народной; вернуться от упорядоченной системы статутного права к судебным прецедентам.
— Как тебя судить? — спрашивал добрую сотню лет назад известный сатирический персонаж понурого русского мужика. — По закону или по совести? Законов эвон сколько, — показывал он широким жестом на толстые книги.
— По совести, батюшка, по совести.
— Ну и ладно.
Итак, присяжные будут раздвигать горизонты милосердия и транслировать новую культуру без оглядки на правовые принципы… Профессиональные же судьи, напротив, считают в полном соответствии с утвердившейся в нашем обществе правовой психологией, что «никакие ссылки на «высшую справедливость» или целесообразность, интересы общества или конкретного человека не могут признаваться приоритетными по отношению к Закону». Записали они это положение как абсолютно бесспорное не где-нибудь, а в ст. 1 Кодекса чести судьи Российской Федерации (пока еще в проекте).
Назревал, как видим, конфликт между двумя судебными коллегиями еще до создания суда присяжных. Хотелось надеяться, что ситуация столь драматичной выглядит только в теории, что на практике острота противоречий сгладится и «жизнь все снесет», — как говорил Лев Толстой относительно необходимости завышения нравственных требований к человеку. Будем и мы надеяться, что жизнь «несет».
Закон принят
Наконец, Закон о суде присяжных был принят. Произошло это событие 16 июля 1993 г., и назывался закон «О внесении изменений и дополнений в Закон РСФСР «О судоустройстве РСФСР», Уголовно-процессуальный Кодекс РСФСР и Кодекс РСФСР об административных правонарушениях».
Закон установил, что рассмотрение гражданских и уголовных дел в судах осуществляется коллегиально и единолично; в суде первой инстанции — с участием присяжных заседателей, народных заседателей либо коллегией из трех профессиональных судей или единолично судьей.
Подсудность уголовных дел суду присяжных определена статьей 421 Закона применительно к ст. 36 действующего УПК, устанавливающей подсудность краевого, областного, городского суда. Только по этим делам и только по ходатайству обвиняемого, заявленного при окончании предварительного следствия, дело может быть передано на расследование суда присяжных. Участие защитника по делам, которые могут быть рассмотрены судом присяжных, обязательно, причем еще на стадии предварительного следствия с момента объявления обвиняемому о его окончании и предъявлении ему дела для ознакомления.
Обязательно и участие государственного обвинителя в рассмотрении дел судом присяжных. Его отказ от обвинения влечет прекращение дела.
Закон детально урегулировал процедуру отбора присяжных заседателей, особенности назначения судебного заседания и порядок его проведения, содержание напутственного слова председательствующего, условия вынесения вердикта присяжными, способы обжалования приговора суда присяжных, как не вступившего, так и вступившего в законную силу.
Несмотря на сдержанное отношение к этому акту судебной реформы, мы не склонны оценивать его однозначно: справедливыми могут быть любые оценки, в зависимости от того, на чем акцентируется внимание.
Достижение видится в расширении организационных форм правосудия с учетом интернационального опыта, в более широком вовлечении народа в отправление правосудия, в укреплении судейской независимости, в создании дополнительных гарантий прав обвиняемого, в конечном счете — в поиске новых путей и форм совершенствования условий судебного познания.
Априорная критика суда присяжных, даже если она и кажется убедительной, не должна препятствовать накоплению нового опыта в реализации функций судебной власти. Критические оценки должны быть перенесены теперь на сам Закон, его нормативную материю, на условия его реализации и практики функционирования в России возрожденного правового института — суда присяжных.
Закон о суде присяжных влечет многие негативные последствия, представление о которых отчасти дает приведенная выше полемика вокруг этого института. Частично они могли бы быть упреждены или нейтрализованы более осмотрительным законодателем. Например, таким соотношением численности входящих в состав суда коллегий и таким распределением полномочий, которые бы сохраняли ведущую роль профессионального начала. В частности: в качестве альтернативы состава суда присяжных из одного профессионального судьи — председательствующего — и 12 присяжных заседателей (1 + 12) предлагался состав из двух коллегий — трех профессиональных судей и семи присяжных заседателей (3 + 7) 33. Преимущества такого состава в том, что вопросы, решаемые председательствующим — о юридической квалификации деяния и мере наказания, — весьма ответственны по делам о тяжких преступлениях и требуют коллегиального обсуждения. Ситуации, в которых председательствующий один решает вопрос о возможности применения смертной казни (ст. 460, ч. 4), едва ли перевешиваются возможными позитивными результатами введения суда присяжных.
Ограничение коллегии присяжных числом семь имеет не только положительные организационные и экономические последствия. С точки зрения психологии малых групп, принимающих ответственные решения, с ростом их состава не возникает качественное приращение. Может быть наоборот — снижение чувства индивидуальной ответственности. Это с успехом было продемонстрировано и ушедшим в небытие первым демократическим Парламентом РФ, и Моссоветом. Последний, как известно, преобразован в Городскую думу с сокращением численности состава более чем в 15 раз.
Но есть и другие, боле очевидные недостатки рассматриваемого Закона. Это предусмотренный им решительный поворот от принципа коллегиальности в правосудии к единоличному правосудию, отражающему черты административной юрисдикции, и к освобождению суда от обязанности доказывания, активного поиска истины, свойственных традиции российского судопроизводства.
К этим вопросам придется возвращаться еще не раз, ибо только всесторонне раскрыв их, мы увидим за ультрадемократическими восторгами по поводу «возрождения подлинного правосудия», «возвращения России в лоно цивилизации» и т. п. нашу реальную перспективу. А состоит эта перспектива, как это ни горько, в том, что реформаторы скорее разрушают суд, нежели создают судебную власть, как это ими прокламируется. Вместо коллегиального суда, худо-бедно подверженного общественному контролю через участие в нем делегированных трудовыми коллективами народных заседателей, Россия получает единоличных судей-чиновников, бесконтрольных и безответственных в силу гипертрофированных решений о несменяемости, независимости, неприкосновенности. Это очень серьезно. С этим мы уже столкнулись, обнаружив серию безответственных решений отдельных судей об освобождении из-под стражи опасных преступников. В будущем для общественности и прессы эта тема, надо думать, обретет значение перманентной.
Освобождение суда от обязанности доказывания и активного поиска истины — очевидная тенденция судебной реформы, воплощенная в законе о суде присяжных. В концепции судебной реформы эта идея была несколько замаскирована суждениями об освобождении суда от несвойственных функций и обвинительного уклона.
«В пореформенном законодательстве должны отсутствовать все рудименты обвинительной роли суда, а именно:
— право возбуждать уголовные дела;
— обязанность суда направлять подсудимому копию обвинительного заключения;
— обязанность восполнять пробелы предварительного расследования за счет самостоятельного поиска доказательств;
— обязанность продолжать процесс при отказе прокурора от обвинения;
— обязанность направлять уголовные дела на доследование при неполноте расследования» 34.
Доказывание предлагается всецело возложить на стороны, — в этом видится авторами воплощение принципа состязательности.
Закон о суде присяжных пунктуально воплощает эти предписания (см. ст. 429), а в некоторых проектах УПК РФ они находят дальнейшее развитие. Мы видим здесь отход от национальных традиций Российского судопроизводства, реализовавшихся и в законодательной и в судебной практике от 1864 г. до последнего времени.
Господствующая доктрина отечественного судопроизводства, вполне отвечавшая действующему процессуальному законодательству, рассматривала суд как самостоятельного участника доказывания, в полной мере несущего ответственность за законность и истинность своих решений. Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик ставили суд на первое место в числе гарантов объективного исследования обстоятельств каждого дела (ст. 14). Эта норма воспроизводится и в действующем УПК РСФСР (ст. 20).
Выступление в суде сторон, наделенных равными правами — обвинителя, защитника, подсудимого и др. (ст. 245 УПК), — воплощавшее идею состязательности, оказывало суду существенную помощь во всестороннем освещении материалов дела, в оценке доказательств. Но оно не освобождало суд от активного поиска истины.
Велика в этом отношении роль председательствующего в суде (профессионального судьи), который «руководит судебным заседанием, принимая все предусмотренные настоящим Кодексом меры к всестороннему, полному и объективному исследованию обстоятельств дела и установлению истины…» (ст. 243 УПК). Этой же идее подчинена роль вышестоящих судов, которые, руководствуясь ревизионными началами, не связаны доводами жалоб и протестов, а проверяют дело в полном объеме в отношении всех осужденных, в том числе и тех, которые жалоб не подали и в отношении которых не принесен протест (ст. 332, 380 УПК РСФСР).
Есть в действующем законодательстве и нормы, определяющие отношение суда к позициям сторон — они не обязательны для суда и даже отказ прокурора от обвинения «не освобождает суд от обязанности продолжать разбирательство дела и разрешать на общих основаниях вопрос о виновности или невиновности подсудимого» (ст. 248 УПК).
Так было, так есть, но так не должно быть, считают наши радикальные реформаторы, которые, как кажется, не прочь повторить опыт 1917 года — разрушить, «не реформируя», старый суд, и снова начать с нуля.
Закон о суде присяжных, отражая разрушительные идеи Концепции судебной реформы, явно стал на этот путь, игнорируя и достижения отечественной теории доказательств и более чем вековой опыт России.
Напомним об этом.
Авторы фундаментального труда по теории доказательств, подробно анализируя роль суда как участника процесса доказывания, приходят к выводу: «Таким образом, суд активно и самостоятельно собирает, проверяет, закрепляет и оценивает всю совокупность доказательств. Это составляет публично-правовую обязанность суда, гарантированную соблюдением ряда процессуальных правил».
«Исполнение судом обязанности доказывания обеспечивается прежде всего правильным пониманием судьями своего государственного и общественного долга» 35.
Можно, разумеется, дезавуировать эти положения теории ссылками на то, что они опираются на устаревшее законодательство, что свободная мысль всегда в поиске лучших решений. Но, во-первых, эти положения теории не были навязаны отечественной практике судопроизводства, — они отражали реальный опыт правосудия. Во-вторых, ломка устоявшихся традиций не всегда есть благо. Консерватизм, осмеянный революционной теорией большинства, имеет и позитивное содержание — устойчивость, стабильность, которых нам ныне так недостает. В-третьих, освобождение суда от обязанности доказывания чревато для нашего правосудия многими опасностями и главная из них — опасность торжества в суде не правды, а силы.
Это понимают и судьи, хотя, как мы уже указывали, для многих из них сокращение обязанностей — благо (правда, к счастью, не для всех).
Так, в статье А. Бабенко, председателя Самарского областного суда, и Н. Черкасовой, преподавателя Самарского университета, выражена серьезная тревога по поводу последствий снижения активности судей в доказывании. При этом они опираются не только на свой собственный опыт и опыт своих коллег, но и детально анализируют процессуальное законодательство пореформенной России, найдя в Уставе уголовного судопроизводства 1864 года ряд норм, не допускавших пассивности судей, обязывавших их не только проверять уже собранные по делу доказательства, но и расширять и углублять их (ст. ст. 105, 107 Устава).
«Творцы Устава не без оснований полагали, что по делам, подсудным окружным судам, действует публичное начало, по которому «суд уголовный не может принимать в уважение желания сторон — ни того, что сам подсудимый не хочет оправдывать свою невиновность, ни того, что сам обвинитель потворствует виновному…» (Комментарий к ст. 690 Устава)» 36.
Как насилие над судом мы воспринимаем положения Закона о суде присяжных, которые ограничивают властные полномочия суда, лишают его права принимать решения по своему усмотрению, основанному на проверенных им материалах дела, передают судьбу дела в руки сторон.
Так, суд присяжных не может возбудить дело по новому обвинению или в отношении нового лица: не может по своей инициативе направить дело на дополнительное расследование, даже если в судебном заседании выявлены существенные для дела обстоятельства, исследование которых без дополнительного расследования невозможно (из ст. 429). Суд обязан прекратить дело производством при отказе прокурора от обвинения и на предварительном слушании и на любом этапе разбирательства дела судом (ст. 430).
Итак, суд жестко запрограммирован обвинением и обвинителем, он утрачивает свое доминирующее положение в процессе и его публично-правовая функция поставлена под серьезное сомнение.
Во имя чего это делается? Мы не думаем, что таким способом защищаются права личности, — скорее это рабское копирование англо-саксонской идеи уголовного права. Но в системе англо-американского судопроизводства эта идея в течение веков стала органичной, ибо она связана массой процессуальных правил и прецедентов. Для нас — это новая идея, не вписывающаяся в традиционную систему российского судопроизводства, построенного по континентальному образцу. И поэтому эта идея и связанные с нею конкретные процессуальные новеллы несут заряд большой разрушительной силы. Латентная часть современной российской преступности грозит возрасти еще более; государственный обвинитель по сути освобождается от судебного контроля (хотя применительно к предварительному следствию навязываются противоположные идеи подмены судом прокурорского надзора, что однозначно приведет к ослаблению борьбы с преступностью); потерпевший лишается судебной защиты.
На эту проблему можно посмотреть и с позиции разделения процессуальных функций.
Состязательность в суде — это не только выполнение функций обвинения и защиты, но и функции разрешения дела по существу. Последняя функция принадлежит суду и только суду. Его решение по делу должно быть законным и справедливым, и значит, — истинным. Без активного включения суда в процесс доказывания (постановка вопросов, проверка показаний, назначение экспертиз, устранение с помощью сторон и по своей инициативе пробелов в доказательствах и т. п.) обеспечение правильного решения чаще всего невозможно. Стороны пристрастны, их функции «односторонни». Подход к делу с позиции суда — это не поддержание той или иной стороны, а поиск истины. Обвинительный уклон суду противопоказан, так же как и тенденциозная поддержка стороны защиты. Но и анемичный суд, ориентированный на формально-юридические решения, не образец для подражания.
Пафос авторов Закона о суде присяжных, концепции судебной реформы подогревается желанием освободить суд от якобы довлеющей над ним обвинительной функции, но незаметно для себя они освобождают его и от функции правосудия! Какой же это правый суд, если его результат всецело может зависеть от изворотливости и красноречия той или иной стороны?
Здесь уместно указать на противоречивость позиции реформаторов. В Законе о суде присяжных, освобождая суд от бремени доказывания, они невольно возвышают прокурора. Но такое возвышение не вписывается в их концепцию.
Одной из центральных идей «Концепции судебной реформы» является идея освобождения сферы правосудия от прокурорского надзора, который якобы ограничивает независимость суда. При этом не принимались никакие резоны о том, что нынешняя прокуратура совсем не та, что была в «годы культа», что действующее процессуальное законодательство не предусматривает никаких властных полномочий прокурора по отношению к суду, что, напротив, любые решения прокурора, как и защитника, для суда не имеют обязательной силы, что действия прокурора по опротестованию судебных решений не укладываются в функцию обвинения и проч. Нет, прокурор должен быть только обвинителем и никем другим, хотя известен (более того — выстрадан нами) общий принцип, что без внешней оппонентуры в виде профессионального надзора любой орган власти, включая, разумеется, и суд, способен к перерождению.
Постановлением Верховного Совета РФ о порядке введения в действие Закона о суде присяжных (16 июля 1993 г.) означенный закон вводится с 1 ноября 1993 г. в пяти регионах России и еще в четырех — с 1 января 1994 г. с их согласия. Уже увеличена штатная численность работников краевых и областных судов означенных регионов на 198 человек, включая 99 судей, проведено дополнительное финансирование, выделены лица, ответственные за обеспечение условий деятельности суда присяжных.
А практика применения новой формы правосудия запаздывала. То ли суды проявляли нерасторопность, то ли обвиняемые не спешили вверить свою судьбу народным представителям. И лишь 1 декабря 1993 г. «Известия» на первой полосе торжественно сообщили, что некие братья Мартыновы, обвиняемые в тройном убийстве и разбойном нападении, «согласились на суд присяжных», который состоится 15 декабря 1993 г. в Саратовском областном суде. Исторический момент! Жаль только потерпевших не спросили, хотят ли они участвовать в этом многодневном и утомительном для них разбирательстве. Впрочем, закон не предусматривает за ними права голоса.
Первые плоды эксперимента
Итак, дело братьев Мартыновых — первое дело возрожденного суда присяжных. Слушалось оно под обжигающим светом телевизионных юпитеров, при стечении именитой публики — чиновников из ГПУ, журналистов, ученых, преподавателей вузов, нагрянувших в основном из Москвы, наблюдателей из США.
Мартыновы Артур 21 года и Александр 23 лет, лица без определенных занятий, цыгане, 25 января 1993 г. с вечера в ночь пьянствовали со своими знакомыми Волковым, Заступиным и Субботиным. Возникла ссора, в ходе которой Артур нанес каждому из своих противников обухом топора удары по голове, и затем вместе с братом Александром добивали потерпевших с особой жестокостью, нанеся им множественные удары ногами, обутыми в сапоги, в жизненно важные органы: по голове, грудной клетке и животу, подпрыгивали на телах своих жертв.
Потерпевшие скончались на месте происшествия, а победители забросали тела убитых тряпками, подожгли их, забрали кое-какое наиболее ценное имущество потерпевших и скрылись.
В ходе судебного разбирательства государственный обвинитель уточнил свою позицию: Мартынов Артур совершил убийство Субботина топором на почве ссоры (не ради завладения имуществом), а когда Волков и Заступин отобрали у него топор и стали избивать его, вбежавший в комнату Мартынов Александр, считая, что брату грозит опасность, схватил лежавший топор и нанес им удары по голове Заступину и Волкову. Присвоение вещей потерпевших доказано не было.
Хотя вердикт присяжных не сулил подсудимым ничего хорошего, ибо подтвердил факт убийства братьями трех лиц, отметив при этом, что Мартынов Артур снисхождения не заслуживает, их действия были переквалифицированы на ст. 105 УК РФ (со ст. 102 п. «а», «г», «з» и 146, ч. 2, п. п. «а», «б» и «в») и мера наказания определена в полтора и один год лишения свободы общего режима.
Гражданский иск родственников погибших, включавший помимо стоимости исчезнувших вещей также затраты на погребение, суд рассматривать не стал, предложив им обратиться за возмещением ущерба «в порядке гражданского судопроизводства».
Так были «раздвинуты горизонты гуманизма и милосердия» по делу братьев Мартыновых.
Еще более яркую иллюстрацию безразмерному гуманизму представляет решение присяжных Рязанского облсуда по делу Артюхова. Разбирательство по этому делу, проходившее с 22 по 28 марта 1994 г., красочно описано журналистом И. Цыкуновым в статье «Присяжное шоу для иностранцев».
Последуем за автором.
«Путь к месту предстоящей презентации был далек (от Москвы до Рязани около 200 км — А. Б.). Для приглашенных потребовался целый автобус. Компания оказалась очень респектабельной (примерно та же, что успела побывать в Саратове — А. Б.). Французские присяжные из Лиона, любопытствующие американцы, журналисты из газет и теле- и радиокомпаний, чиновный люд из Верховного суда, Генеральной прокуратуры, Минюста. И, конечно же, представители учреждения с гнетущей аббревиатурой ГПУ (Главного правового управления Президента РФ), которые и были организаторами предстоящего действа.
…Свободных мест не было. Конвоиры путались в частоколе микрофонов и видеокамер. Судью слепили софиты. Священник читал молитвы и изливал на собравшихся святую воду. Гомонили переводчики…
Столь повышенный интерес был вызван вовсе не масштабностью дела. Оно-то оказалось весьма заурядным. Подвыпивший тракторист удавил старика-соседа за четыре бутылки водки (потерпевший приторговывал водкой, но Артюхову почему-то отказал. — А. Б.) и для верности утопил труп убиенного в пруду. Таких историй по России тысячи» 37.
На предварительном следствии Артюхов «написал явку с повинной». В суде от прежних показаний отказался, свидетели, включая и тех, кто с Артюховым топил труп в пруду, меняли показания и к концу заявили, что ничего не помнят (пили вместе с Артюховым после убийства). Протокол осмотра места происшествия не был принят в качестве доказательства из-за формальных нарушений.
«При обычном суде с народными заседателями, — резонно замечает автор, — дело было бы отправлено на дополнительное расследование или «дотянуто» самим судом. Промах-то действительно формальный.
…Мало того, известно, что обвиняемый ранее был уже судим за аналогичное преступление (за разбойное нападение, сопряженное с умышленным убийством и хулиганство. — А. Б.). Но это обстоятельство не было известно присяжным, ибо информацию о бывших судимостях обвиняемого им раскрывать не дозволяется».
Большинством голосов присяжные признали Артюхова невиновным «по недостаточности доказательств» 38.
«Довелось услышать и конфиденциальное, — продолжает автор. — Рязанские судебные власти согласились стать для ГПУ подопытными кроликами в надежде выскрести что-нибудь из государства. Мы вам суд присяжных, вы нам — новое здание областному суду, дворец екатерининской эпохи. Сделка состоялась».
Таким образом, труп есть, убийство налицо, виновного нет. А ведь дело происходило в деревне, где каждый на виду и днем и ночью. Надо специально разваливать обвинение, чтобы придти к такому результату. Восторженные почитатели суда присяжных, прибавив к статистике еще один оправдательный приговор, видят в этой ситуации движение к правовому государству, — права человека превыше всего? Но ведь в этой радужной картине можно разглядеть и нечто другое, — безнаказанность преступника, глумление над его жертвой, безответственное отношение некоторых профессиональных участников процесса к своему служебному долгу, преднамеренную дискредитацию материалов предварительного следствия под удобным прикрытием немотивированного вердикта.
Хочется думать, что эти издержки есть следствие первых робких шагов в освоении новой формы правосудия: смущает общественное внимание, непривычна мантия, возложенная на слабые плечи служителей российской Фемиды. К тому же единичные случаи из судебной практики, конечно же, не могут быть основанием для принципиальных выводов, — требуется более обширный опыт применения новой формы судопроизводства. Такой опыт постепенно накапливается.
По достоянию 1 января 1995 г. в суд присяжных поступило 379 уголовных дел в отношении 400 человек. Из них рассмотрено 173 дела, т. е. 40% от поступивших. 20% лиц от числа преданных суду были оправданы (44 лица). Кассационная палата Верховного суда РФ по состоянию на 1 ноября 1994 г. рассмотрела 36 дел на 47 человек, отменив приговоры в отношении 12 осужденных.
Обобщив складывающуюся практику. Пленум Верховного Суда РФ 20 декабря 1994 г. принял постановление «О некоторых вопросах применения судами уголовно-процессуальных норм, регламентирующих производство в суде присяжных», в котором подробнейшим образом прокомментировал ключевые нормы Закона о суде присяжных, отметив наиболее типичные ошибки их применения.
Юридическая печать однозначно оценивает ситуацию, связанную с резким скачком процента оправдательных приговоров (от привычного в последние годы 1% до 20%), видя причину в крайне низком уровне предварительного следствия. Разумеется, оно не ухудшилось вдруг, с введением суда присяжных, просто щадящие оценки его результатов прежним судом сменились более жесткими оценками со стороны суда присяжных. Повысились «стандарты доказанности», более непримиримым стало отношение суда к процессуальным нарушениям при собирании доказательств, к ущемлению прав и интересов личности дознавателями и следователями. Изменилась психология судей, которые на материалы предварительного следствия стали смотреть более отстраненно и критически, освобождаясь от прежней сопричастности к решению общих для правоохранительной системы задач борьбы с преступностью.
Все это так. Но есть и другая сторона проблемы. Едва ли можно добиться существенного повышения качества предварительного следствия только путем наращивания критики и скрупулезно-злорадного использования всех его формальных пробелов и просчетов с целью разваливания уголовных дел. Ведь от ответственности при этом уходят чаще всего отнюдь не добродетельные граждане. Высокая требовательность к следователю должна сочетаться с мерами по формированию профессионально компетентного их корпуса, с обеспечением следователям нормальных условий работы с посильной для среднего человека служебной нагрузкой и интенсивностью труда, приносящего удовлетворение и морально поощряемого обществом. Пока этого нет, рост требовательности не стимулирует качество, а ведет к утрате кадров. Что мы и наблюдаем в последние годы.
Уж не призываем ли мы суд к тому, подумает иной читатель, чтобы закрыть глаза на нарушение прав человека органами предварительного следствия с учетом их бедственного положения. Вовсе нет. Есть, однако, необходимость привлечь внимание к одной очень важной особенности отечественной процессуальной системы, организованной в виде ряда сменяющих друг друга стадий от возбуждения дела, его расследования, судебного рассмотрения, вплоть до стадии исполнения приговора. Каждая последующая стадия является контрольной по отношению с предшествующей и содержит компенсационные механизмы для устранения недостатков и пробелов в процессуальной деятельности предшествующих стадий.
Вот это последнее обстоятельство стали или забывать или сознательно игнорировать в ходе реформ 1991–1995 гг. Отсюда и произросла идея суда — пассивного наблюдателя, безразличного к правовым и социальным последствиям своей деятельности, которая сводится к критически-равнодушной оценке результатов чужих усилий по доказыванию. Идея эта легла на благодатную почву, удобренную заклинаниями о беспристрастности судей и тайных стремлениях их к экономии душевных и физических затрат.
Так, в стадии предания суду (ныне — этап подготовительных действий судьи к судебному заседанию) суд (ныне — судья) направляет дело для дополнительного расследования в случае неполноты произведенного дознания или предварительного следствия, которая не может быть восполнена в судебном заседании (ст. 232, п. 1 УПК РСФСР). Это же правило относится и к судебному разбирательству (ст. 258 УПК). В судебном разбирательстве председательствующий «принимает все предусмотренные настоящим Кодексом меры к всестороннему, полному и объективному исследованию обстоятельств дела и установлению истины…» (ст. 243). В контрольных судебных инстанциях суд проверяет законность и обоснованность приговоров по имеющимся в деле и дополнительно представленным материалам, он не связан доводами жалоб и протестов и проверяет дело в полном объеме, в отношении всех осужденных, в том числе и тех, которые жалоб не подали (ст. ст. 332 и 380 УПК РСФСР). Такова компенсационная роль процессуальных стадий, определявшая высокую степень ответственности и активности суда, как участника доказывания, обеспечения истинности и законности приговора на протяжении всей истории советского и нынешнего российского правосудия. Можно ли на основании этого сделать вывод о том, что суд выполнял не свойственную ему функцию? Думается, можно, но только в одном случае, — если эта функция обеспечения истины и справедливости деформировалась в сторону обвинительного уклона, что, несомненно, нередко наблюдалось. Но освобождение суда от обвинительного уклона не должно механически влечь и снижение его активности. Это пагубно для нашего отечественного правосудия при слабом и плохо организованном предварительном следствии. Эту задачу можно и нужно иметь в виду как отдаленную перспективу идеально организованной правоохранительной деятельности. Ныне же реализация такой задачи выглядит как безответственное забегание вперед, как прекраснодушие, не считающееся с реальностью и здравым смыслом. Но именно на этот путь стали авторы закона о суде присяжных, а затем и правоприменители — судьи. Более того, Верховный Суд России, вопреки своим прежним позициям, явно опережая законодателя, спешит уведомить засомневавшихся судей о том, что теперь они свободны от обязанностей доказывания. Ведь ст. 429 УПК, разъясняя значение состязательности в суде присяжных, не содержит прямого ответа на этот вопрос. «Суд, — сказано в этой статье, — сохраняя объективность и беспристрастность, создает необходимые условия для всестороннего и полного исследования доказательств». Под созданием условий можно понимать и активные действия суда по участию в исследовании доказательств, представленных сторонами, и по привлечению новых доказательств. Тем более, что Закон о суде присяжных не отменил общих правил уголовного судопроизводства (ст. 420), а лишь ограничил действие тех из них, которые вступают в противоречие с новым Законом.
Пленум же Верховного Суда в п. 15 упомянутого постановления записал: «Судам следует иметь в виду, что в отличие от общих правил уголовного судопроизводства суд присяжных не обязан по собственной инициативе собирать новые доказательства (подчеркнуто нами — А. Б.), выявлять как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, а также смягчающие и отягчающие его ответственность обстоятельства».
Конечно, ст. 429 УПК позволяет сделать и такой вывод, хотя из закона он вытекает отнюдь не однозначно. Дальнейшее же изложение укрепляет судей в мысли, что они вообще не вправе привлекать и исследовать доказательства без ходатайства о том сторон (за исключением трех случаев, связанных с применением ст. 446, ч. 2, 455, ч. 1 и ст. 79 УПК РФ) 39.
Ранее Пленум Верховного Суда РФ занимал иную позицию. В его постановлении «Об обеспечении всесторонности, полноты и объективности рассмотрения судами уголовных дел» от 21 апреля 1987 в обновленной редакции от 21 декабря 1993 г. сказано: «Обратить внимание судов на особое значение стадии судебного разбирательства в выполнении требований ст. 20 УПК РСФСР о всестороннем, полном и объективном исследовании обстоятельств дела. Судом должны быть приняты все предусмотренные законом меры к непосредственному, тщательному и активному исследованию доказательств в судебном заседании, в том числе проверке полноты и всесторонности проведенного расследования, выявлению и устранению его пробелов» (подчеркнуто нами — А. Б.). К активности в исследовании доказательств призываются народные заседатели, прокурор, подсудимый, защитник, а также потерпевший, гражданский истец, гражданский ответчик и их представители, представители общественных организаций и трудовых коллективов. При этом суд должен «максимально способствовать их участию в исследовании доказательств в целях установления истины по делу» (из п. 8 и 5) 40.
Эти указания высшего судебного органа России не случайны — они основаны на действующем и поныне уголовно-процессуальном законодательстве и их можно встретить во многих решениях по конкретным уголовным делам как Верховного Суда РФ, так и Верховного Суда Союза ССР, формировавшего уголовную политику и направлявшего судебную практику огромной страны до ее распада.
Особенно остро Пленумом Верховного Суда РФ были поставлены эти вопросы при оценке случаев необоснованного обращения дел к доследованию при обнаружении неполноты расследования.
«При выявлении неполноты дознания или предварительного следствия суд обязан в силу ст. 20 и 70 УПК РСФСР принять необходимые меры к ее восполнению, в том числе путем проверки обстоятельств, имеющих существенное значение для дела, но неполно выясненных органами дознания или предварительного следствия, а также исследовать новые обстоятельства, о которых стало известно в ходе судебного разбирательства» (пункт 3 Постановления). Верховный суд разъясняет также, что следует понимать под невосполнимой в суде неполнотой доказательств. Это случаи, когда «требуется проведение следственно-розыскных действий, связанных с отысканием новых доказательств или установлением других лиц, причастных к совершению преступления, либо производство следственных действий в другой местности или в значительном объеме» (пункт 2. Постановления) 41.
Итак, мы являемся свидетелями коренного пересмотра Верховным судом собственных позиций. Разумеется, на это его подтолкнули и законодатель и некоторые идеологи реформ. Но и заметное опережение законодателя тоже налицо, что характеризует собственные позиции высшего судебного органа страны. Нужно ли было так торопиться, тем более что Закон о суде присяжных предусматривает новый порядок рассмотрения крайне ограниченного числа дел в нескольких регионах. Для тысяч других судов России ст. 20 УПК пока еще не отменена, да и основанные на ней модернизированные в 1993 г. соответствующие постановления Пленума того же Верховного Суда пока им не дезавуированы.
Таким же опережением законодателя является и расширительное толкование Пленумом п. 6 ч. 1 ст. 446 УПК, где сказано, что с участием присяжных заседателей не исследуются обстоятельства, связанные с прежней судимостью подсудимого и признанием его особо опасным рецидивистом. Эта процессуальная новелла является сама по себе весьма спорной, ибо она отсекает так называемые улики поведения, возможность идентификации преступника «по почерку», а также обоснованно решать вопрос присяжными о снисхождении и особом снисхождении к подсудимому (ст. 449).
Пленум в этой связи сделал еще один шаг, уводящий суд от законности и справедливости, указав в п. 16: «…по смыслу закона и с учетом компетентности присяжных заседателей с их участием не должны также исследоваться данные, характеризующие личность подсудимого (характеристики, справки о состоянии здоровья, медицинское заключение о нуждаемости подсудимого в принудительном лечении от алкоголизма или наркомании и т. п.)».
Итак, богине правосудия в принудительном порядке завязывают глаза, осталось заткнуть уши. Что из этого получается? Вспомним дело убийцы-рецидивиста Артюхова, оправданного судом присяжных в Рязани. Ведь именно в силу этих ухищрений «мудрого законодателя», доводимых до логической крайности Верховным Судом, он, Артюхов, предстал перед присяжными в облике безупречного гражданина и мужичка-остроумца, потешавшего участников процесса в течение нескольких дней.
Вместе с законом о суде присяжных появились новые формальные основания для отмены обоснованных по сути приговоров: присутствие запасных заседателей в совещательной комнате, нахождение присяжных заседателей в ходе разбирательства дела не на отведенном, а на иных местах, пребывание в совещательной комнате менее 3-х часов при отсутствии единоличного решения и многое другое 42.
Все это напоминает бескомпромиссное правило древних юристов: пусть гибнет мир, но торжествует юстиция!
Обоснованный и безупречный по сути приговор приносится в жертву ради устранения формальных промахов, а ведь он дорого обошелся и казне и людям! Можно оправдать это стремлением к торжеству буквы закона, процессуальной формы как основы подлинного правосудия. Но иногда не худо ограничить вакханалию формализма здравым смыслом 43.
К тому же пока остается в силе ст. 345 УПК РСФСР о существенных нарушениях уголовно-процессуального закона, влекущих отмену приговора. Таковыми признаются не любые нарушения процессуальных норм, а те из них, «которые путем лишения или стеснения гарантированных законом прав участников процесса при рассмотрении дела или иным путем помешали суду всесторонне разобрать дело и повлияли или могли повлиять на постановление законного и обоснованного приговора».
Наблюдения за развитием практики суда присяжных в 1995 году также не вселяют оптимизма. За 9 месяцев 1995 г. судами присяжных было рассмотрено 229 дел на 425 лиц, — почти вдвое больше, чем в 1994 году. Обращено к доследованию 28,2% от числа дел, подлежавших рассмотрению судом присяжных. Вынесено 14,6% оправдательных приговоров. В их числе отмечаются и явно незаконные случаи оправдания 44, и формализм в решении вопроса о допустимости доказательств, влекущий к развалу обвинения. По-прежнему, весьма высок процент отмены приговоров кассационной палатой Верховного Суда РФ (28% от 114 рассмотренных дел).
Научные сотрудники Института проблем укрепления законности и правопорядка, осуществляющие наблюдение за работой суда присяжных 45, обращают внимание, как это было и в 1994 г., на серьезные недостатки законодательной регламентации их деятельности. Авторы подчеркивают, что к исключению доказательств из судебного разбирательства должны вести лишь существенные нарушения уголовно-процессуального законодательства, к которым следует отнести нарушения в процессе собирания доказательств конституционных прав граждан, а также несоблюдение иных уголовно-процессуальных норм, порождающих неустранимые сомнения в достоверности этих доказательств.
Однако законодатель нетороплив, а Пленум Верховного Суда РФ, как мы видели, придерживается других установок.
Действует ли Конституция РФ?
Закон о суде присяжных и порядок его введения сопряжены с нарушением ряда конституционных принципов.
Конституция РФ в ст. 19 провозглашает один из важнейших демократических принципов — равенство всех перед Законом и судом. В Конституции также записано: обвиняемый в совершении преступления имеет право на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей (ст. 47).
Кажется эти нормы воплотили в себе основной довод сторонников суда присяжных: обвиняемый может отказаться от этой формы правосудия, но он на равных со всеми должен иметь право выбора. Однако ни равенства, ни выбора здесь нет, а если есть, то не для всех. Суд присяжных вводится только по делам о некоторых тяжких преступлениях, для остальных обвиняемых — единоличный судья, как правило.
Но это — не единственное нарушение законодателем принципа равенства граждан перед Законом и судом. Реформаторы пошли по пути деления граждан России на две группы в зависимости от места проживания и места привлечения к ответственности: одни достойны суда присяжных, другие — нет, ибо суд присяжных введен лишь в нескольких областях России.
Ст. 46 Конституции гарантирует каждому судебную защиту его прав и свобод. Надо полагать, что в число каждых попадает не только обвиняемый, но и жертва преступления — потерпевший. Подтверждение тому — ст. 52 Конституции.
Закон о суде присяжных к потерпевшему не проявил должного внимания. Ст. 430 содержит, правда, упоминание о потерпевшем, но оно и невразумительно и противоречиво. «В случае полного или частичного отказа прокурора от обвинения на предварительном слушании судья прекращает дело полностью или в соответствующей части. Отказ прокурора от обвинения в стадии судебного разбирательства при отсутствии возражений со стороны потерпевшего влечет прекращение дела полностью или в соответствующей части…».
Здесь возникают два вопроса: может ли потерпевший возражать против прекращения дела на предварительном слушании (где он вправе тоже участвовать — ст. 432) и (каковы последствия его возражений в том и другом случае.
Логичным было бы решение о предоставлении потерпевшему в этих случаях права самому и с помощью представителя поддерживать обвинение, что, разумеется, повлекло бы необходимость обсуждения организационных вопросов (объявление перерыва в судебном заседании для подготовки к обвинению и пр.) и вопросов денежных компенсаций по оплате представителя. Все эти вопросы не решены в Законе, уклонился от их обсуждения и Пленум Верховного Суда РФ.
Появилось неожиданное осложнение, связанное с применением смертной казни.
Конституция предусмотрела, что смертная казнь впредь до ее отмены может применяться «за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей» (ст. 20).
Но ведь суд присяжных введен только в 9 регионах, а Конституция действует на территории всей Российской Федерации.
Возник вопрос: могут ли суды других регионов, где не введен суд присяжных, применять смертную казнь, и являются ли законными уже вынесенные ими приговоры, вступившие в противоречие с Конституцией? Идут жаркие споры среди ученых и практиков. Голоса разбились, аргументы и той и другой сторон убедительны, а решения нет. Хотя вопрос не шуточный — речь идет о жизни и смерти тысяч обвиняемых.
Таковы правовые тупики, в которые заводят нас недальновидные реформаторы. Нетрудно прогнозировать возможность нарастания таких тупиков, дискредитирующих судебную реформу и новое, нарождающееся законодательство России.
Вопрос о причинах столь низкого уровня законотворческой работы сложен, — это тема для самостоятельного разговора. Главная из них видится в отсутствии отлаженного механизма подготовки законопроектов, в засилье в этом деле группировок односторонней ориентации, в самоуверенно-монополистической позиции некоторых подразделений ГПУ, отчетливо проявлявшейся в 1993–1995 годы.
Верховный Суд России, обобщая практику суда присяжных за 1994 г., а также те областные суды, которые эту практику формировали, должны были видеть противоречия между предложенным им законом и Конституцией. Существует правовой механизм проверки конституционности принимаемых судами законов и их отдельных норм (ст. 125, ч. 4 Конституции).
Однако суды общей юрисдикции не воспользовались этой возможностью, что не может не подрывать доверия к ним.
А пока практика суда присяжных продолжает обогащаться новыми, поучительными примерами.
Ивановским областным судом с участием присяжных заседателей был оправдан Кулаков С. В. по ст. 102, п. п. «а» и «е» и ст. 117, ч. 3 УК.
Кулакову было предъявлено обвинение в том, что он в ночь на 2 августа 1993 г., будучи пьяным, явился в дом гр. Железнова, нанес Железнову по голове удар случайно подвернувшимся колуном, от чего Железнов скончался; пытался изнасиловать родственницу Железнова, похитил 4 художественных шкатулки, а затем учинил хулиганские действия в доме Еремина.
Кулаков изобличался показаниями потерпевшей Хусточки, ее матери, брата, соседей. Так, Хусточка утверждала, что пьяный Кулаков набросился на нее в доме Железнова и пытался ее душить. Было ли это покушением на изнасилование, она утверждать не могла. Мать показала, что, проснувшись от шума, она увидела Кулакова с колуном в руках, а затем увидела в другой комнате убитого отца.
Пропавшие из дома шкатулки были обнаружены на чердаке бани рядом с домом Железнова, на одной из них зафиксирован отпечаток пальца Кулакова.
Сам Кулаков не оспаривал того, что ночью был в доме Железнова, но находился в сильной степени опьянения и ничего не помнит.
Показаниями ряда односельчан было подтверждено, что в ночь на 2 августа Кулаков ходил по домам пьяный, хулиганил.
В одних из показаний Кулакова на предварительном следствии содержалось утверждение, что он в одной руке держал четыре шкатулки, а в другой — колун, которым нанес удар Железнову. Эти показания родили идею эксперимента, о проведении которого ходатайствовал прокурор. Экспериментом, естественно, была поставлена под сомнение возможность убийства со столь занятыми руками.
Недоверие к обвинению усиливалось и позицией прокурора, пытавшегося отстаивать покушение на изнасилование, исходя только из факта нападения Кулакова на потерпевшую.
Нагромождение этих нелепостей привело к оправдательному вердикту по основным обвинениям.
Формально присяжные были, видимо, правы, воспользовавшись беспомощностью обвинителя. Но в рамки здравого смысла такое решение, как справедливое и законное, не укладывалось. Публичный интерес, заключенный в принципе неотвратимости ответственности за преступление, не был обеспечен. Конституционное право потерпевших на судебную защиту было попрано.
Можно, конечно, утешаться тем, что судебные ошибки неизбежны, что они на протяжении всей истории человечества сопровождают правосудие. Но здесь ошибка была очевидна, а для ее исправления Закон о суде присяжных не давал никаких шансов.
Председательствовавший по делу судья, — по отзывам, квалифицированный юрист, — мог бы распустить коллегию присяжных и направить дело на новое рассмотрение в ином составе суда, если бы речь шла о незаконном обвинительном вердикте. Вердикт же о невиновности подсудимого обязателен для председательствующего и влечет постановление им оправдательного приговора (ст. 459).
До принятия закона о суде присяжных обязательным требованием к приговору было требование законности, обоснованности, мотивированности (ст. 301 УПК). Теперь эти критерии оценки приговора сняты, гарантии, обеспечивавшие такой приговор, устранены. Оно и понятно: вместо профессионального суда создается суд улицы, хотя и здравый смысл и исторический опыт указывают на целесообразность движения в противоположную сторону — от суда толпы к суду профессионалов, от всеобщей безответственности, к ответственным и авторитетным решениям.
В журнале «Российская юстиция», судья С. Мельников, критически
оценивая и сам институт суда присяжных и закон о нем, пишет:
«Не стану отрицать наличие произвола профессиональных судей. Однако эти
случаи, как правило редки, легко выявляемы и последствия их устранимы…
Судья-профессионал при всей своей огромной (действительно, огромной!) власти
не имеет права выносить немотивированные решения» 46.
Редакция журнала не удержалась от язвительно-снобисткого комментария: «Мы долго сомневались: а стоит ли вообще знакомить вас с мнением районного судьи Семена Мельникова о суде присяжных?» Оно, дескать, чрезмерно эмоционально и слабо аргументировано. то ли дело мнение редактора журнала Руднева, который, используя свое положение, успел опубликовать десяток априорно восторженных панегириков и в адрес суда присяжных и в адрес его творцов из ГПУ.
Ошибку вердикта по делу Кулакова не могут исправить и вышестоящие суды. Ни ст. 465 об особенностях производства в кассационной палате, ни ст. 466 о пересмотре в порядке надзора приговоров и постановлений суда присяжных не содержат такого основания отмены оправдательного вердикта и основанного на нем приговора, как несоответствие выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам дела. Традиционная для отечественной процессуальной системы статья 344 УПК, обязывающая кассационную и надзорную инстанции проверять выводы обжалуемого приговора по существу в свете имеющихся в деле материалов на суд присяжных не распространяется.
Сомнительно, что такой уход от здравого смысла можно рассматривать как положительное достижение судебной реформы.
Впрочем, наши новые идеологи, копирующие западные образцы для России, могут быть довольны: по уровню нелепых и безответственных решений наш суд, кажется, догоняет Америку. Не будем подкреплять этот тезис ссылкой на известные разоблачения американской Фемиды в книгах американских же ученых и публицистов — таких, как И. Коллисон, Г. Картрайт, В. Фокс, Л. Уайнреб, Эдвин Шур и др. Сошлемся на дело, которое в 1995 г. было на слуху у всего мира, — дело Симпсона), обвинявшегося в убийстве своей жены и ее любовника. В прошлом звезда футбола и киноактер Симпсон, по признанию американской прессы, добился оправдательного вердикта с помощью больших денег, сколотив блестящую команду адвокатов из 12 человек и подобрав с их помощью соответствующих присяжных. Чернокожего Симпсона судило жюри присяжных из девяти черных, одного испаноязычного и двух белых. В такой ситуации, отмечает пресса, если бы подсудимый был белым, он был бы осужден 47.
С такого рода вердиктами отечественные присяжные справляться уже научились. Но стимул для соревнования с Америкой остался. Этот стимул — большие деньги, с которыми сопряжено «правосудие» по-американски.
На адвокатов Симпсон затратил три миллиона долларов. Но он окупил эти расходы, заработав только на книге «Я хочу сказать вам…» 14 миллионов.
Государство же деньги налогоплательщиков не вернет, а израсходовали судебные власти втрое больше, нежели подсудимый. Только на содержание присяжных и оплату их труда ушло 3 миллиона долларов.
Правда, служители Фемиды не в накладе: главный обвинитель Кларк за свою будущую книгу об этом процессе уже получил аванс 4 миллиона долларов, прокурор Дарден — 1,2 млн. долл. Присяжные продавали свои интервью за десятки тысяч долларов.
«Взялись за перья свидетели обвинения и защиты, репортеры, освещавшие процесс. Готовятся съемки фильмов и телесериалов. Цирк продолжается…».
Глава VII. Судьба процессуальных гарантий
Конституция РФ и уголовно-процессуальное законодательство о правовых гарантиях
Если судебная реформа проводится во имя ограждения правосудия от бюрократического произвола государственной машины, если в центре реформы идея защиты прав человека и торжества справедливости, то наращивание гарантий прав участников судебного процесса — одно из главных ее направлений. Это понятно не только юристу. Вспомним, как шла обработка общественного сознания с принятием каждой советской Конституции: доказывалось, что права граждан, перечисленные в ней, реально гарантированы. Правда, гарантии на поверку оказывались фиктивными, но понимал это не каждый.
В пору судебно-правовых реформ проблема гарантий приобретает исключительную остроту. Они становятся критерием оценки подлинных намерений законодателя, позволяя отделить от настоящих правовых актов акты популистско-агитационного значения. Первые создают прочную основу правовой системы. Вторые расцвечивают правовую ткань лозунгами и декларациями, делая ее красивой, но непригодной для употребления. Норма права или то, что выдается за нее, превращается в лозунг, если за ней не стоят социально-экономические, политические, правовые гарантии. Лозунги в правовой системе далеко не безобидны. Они ложь выдают за действительность, намерения за реальные меры.
Не свободна и ныне действующая Конституция РФ от декларативных положений. «Права потерпевших от преступлений… охраняются законом», — записано в ст. 52. Каким законом? Тем, который обязывает органы МВД регистрировать заявления о преступлениях, а суд, прокурора, следователя, и орган дознания — возбудить уголовное дело, принять все меры к установлению события преступления и лиц, виновных в совершении преступлений? Но известно, что органы МВД не регистрируют значительную часть заявлений о преступлениях, что до 50% зарегистрированных преступлений не раскрывается, что даже дела о расследованных преступлениях не всегда доводятся до законного приговора, что потерпевший от преступления лишь в крайне редких случаях получает минимальную компенсацию причиненного ему материального ущерба, не говоря уж об ущербе морально-психологическом.
Каждый имеет право на благоприятную окружающую среду, на охрану здоровья, на жилище… и т. д., записано в одобренной народом Конституции 1993 г. В какой отдаленной перспективе будут реализованы эти права, да и права ли это, или очередной миф о светлом будущем? Реальные гарантии этих прав не просматриваются в Основном законе, который настойчиво и безоговорочно относят к законам прямого действия, исходя из формулировки ст. 15, ч. 1.
При оценке Конституции РФ и определении условий ее применения требуется дифференцированный подход к различным ее разделам, принципам и нормам.
Нельзя не видеть того, что общие положения и нормы, составляющие Конституцию, имеют различную юридическую природу. Одни из них применимы непосредственно, другие нуждаются в разработке механизма применения, третьи уже имеют этот механизм в отраслевом законодательстве, например некоторые традиционные принципы судопроизводства, переходящие из одной Конституции в другую. Соответственно, потребность обеспечения конституционных положений правовыми гарантиями, может быть различной.
Так, положение ст. 39 Конституции о том, что каждому гарантируется социальное обеспечение по возрасту, в случае болезни, инвалидности и т. д., для реализации требует не только создания пенсионного фонда, но и установления источников его перманентного формирования, правовых условий участия различных субъектов в отчислениях в этот фонд, развитой системы пенсионного законодательства, основанного на принципе социальной справедливости. Конституционные принципы правосудия, такие, как презумпция невиновности (ст. 49), судебной защиты прав и свобод граждан (ст. 46), свидетельского иммунитета (ст. 51) и др., как правило, обеспечены действующим процессуальным законодательством и речь может идти только о его совершенствовании. А такие нормы, как недопустимость повторного осуждения за одно и то же преступление (ст. 50), освобождении обвиняемого от обязанности доказывать свою невиновность (ст. 49, ч. 2), кажется, не нуждаются ни в комментариях, ни в поиске особых условий их реализации, — они могут действовать прямо и непосредственно. Верховный Суд РФ, готовя постановление «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» (октябрь 1995 г.), разъясняя ст. 15, ч. 1 Конституции, вынужден был использовать именно такого рода дифференцированный подход к конституционным положениям. «Судам при рассмотрении дел, — записано в ст. 1 Постановления Пленума, — надлежит применять Конституцию РФ в качестве акта прямого действия во всех необходимых случаях, в том числе когда нормой Конституции полно регламентированы закрепленные в ней положения, которые, исходя из смысла этой нормы, не требуют дополнительной регламентации…». Далее выделяются нормы неопределенные, бланкетные (отсылочные), либо оценочные, и Верховный Суд разъясняет, как поступать судам в этих случаях.
Несмотря на наличие многих декларативных положений, несомненным достоинством Конституции РФ 1993 г. является детальная проработка раздела о правах и свободах человека и гражданина с учетом соответствующих международных пактов, принятых в разное время международными организациями. Предусмотрены и правовые средства их защиты, многие из которых могут рассматриваться как процессуальные гарантии прав участников уголовного судопроизводства.
Таковы, например, положения ст. ст. 22, 23, 25 о судебном контроле за применением мер процессуального принуждения, связанных с ограничением свободы, личной неприкосновенности, неприкосновенности частной жизни, жилища. Усложнение процессуальной процедуры в данных случаях может быть признано оправданным важным значением защищаемых благ.
Ориентация Конституции и последующей законодательной практики России на международные пакты о правах человека существенно расширили и права личности и гарантии этих прав за годы судебной реформы.
Такими крупными достижениями конституционного (и соответствующего отраслевого права) является право каждого задержанного и заключенного под стражу пользоваться помощью адвоката (ст. 48, ч. 2), недопустимость использования доказательств, полученных с нарушением федерального закона (ст. 50, ч. 2), освобождение от обязанности свидетельствовать против самого себя, своего супруга и близких родственников (ст. 51), осуществление судопроизводства на основе состязательности и равенства сторон (ст. 123, ч. 3), неприкосновенность и несменяемость судей (ст. ст. 121, 122).
Уже в ходе реформы указанные принципы и нормы были практически воплощены в правовую жизнь государства.
Чтобы оценить значение этих достижений, достаточно вспомнить правовые условия, подготовившие разгул судебных и внесудебных репрессий периода культа Сталина.
При совершенствовании действующего ныне УПК 1960 г., а также при подготовке нескольких вариантов проекта УПК РФ, положения Конституции 1993 г. (и Конституции 1978 г., с последующими поправками) учитывались, оснащаясь дополнительными процессуальными гарантиями, призванными ограничить возможности произвольного усмотрения правоприменителя в сфере уголовного судопроизводства. Все это позволяло некоторым теоретикам отождествлять уголовно-процессуальное право с системой гарантий. И с этим можно было бы согласиться, если бы процесс законотворчества не отличался противоречивостью и синхронно с гарантиями прав обвиняемого развивались гарантии правосудия и прав других участников процесса. К сожалению, равновесие было нарушено в силу ряда исторических причин, а судебная реформа 90-х годов не спешила с устранением дисбаланса.
Более того, дисбаланс нарастал при одностороннем истолковании некоторых положений Конституции, угрожая новыми осложнениями правоприменительной деятельности.
С двумя такими случаями, имеющими прямое отношение к гарантиям прав личности в уголовном судопроизводстве, пришлось столкнуться в конце 1995 года высоким инстанциям судебной власти.
Пока эти конфликтные ситуации не решены окончательно, ограничимся изложением своего видения их перспективы, тем более, что нам пришлось готовить соответствующие заключения по просьбе Генеральной прокуратуры и КС РФ.
Первый случай касается возможности распространения положения ч. 1 ст. 46 Конституции РФ на уголовное судопроизводство.
Статья Конституции гласит: «Каждому гарантируется судебная защита его прав и свобод».
Адвокат П., ссылаясь на эту статью, обратился в суд с жалобой на действия следователя и прокурора Грачевского района Ставропольского края, отказавших ему в свидании с подзащитным.
Возник вопрос о подведомственности такого рода споров. Дело дошло до Президиума Верховного Суда РФ, который своим постановлением от 9 августа 1995 г. вопрос решил в пользу жалобщика, отклонив протест заместителя Генерального прокурора. (В протесте ставился вопрос о том, что порядок обжалования действий и решений следователя и прокурора по уголовному делу урегулирован ст. ст. 218, 220 УПК РФ и жалоба адвоката П. должна рассматриваться вышестоящим прокурором, но не судом).
Решение Президиума Верховного суда РФ по этому делу имеет значение прецедента огромной важности, ибо открывает возможность обжалования в суд любого следственного действия. При активном и недобросовестном использовании сторонами такой возможности предварительное следствие может быть парализовано. Стирается грань между процессуальными стадиями, между функцией уголовного преследования и функцией правосудия. Ставится под сомнение само существование континентального процесса смешанного типа, при котором предварительное следствие отделено от судебного разбирательства.
Просчитывались ли такие последствия авторами ст. 46, ч. 1 Конституции, или эта норма истолкована Верховным Судом необоснованно расширительно?
Вот изложение нашего коллективного заключения по этому случаю 48.
Статья 46 Конституции РФ лишь провозглашает право каждого гражданина на судебную защиту его прав и свобод, (но не устанавливает механизм реализации этого права. Подобная необходимость существует; и решение этого вопроса представляется существенным, поскольку порядок осуществления указанного права в уголовном судопроизводстве имеет свою специфику.
Порядок обжалования в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан, регламентирован Законом РФ от 27 апреля 1993 года. Статья 3 Закона РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан», определяющая пределы его действия, устанавливает два исключения: в отношении действий и решений, проверка которых отнесена к исключительной компетенции Конституционного Суда РФ, а также тех, в отношении которых законодательством установлен иной порядок судебного обжалования. (В Законе СССР «О порядке обжалования в суд неправомерных действий должностных лиц, ущемляющих права граждан» от 30 июня 1987 года в статье 3 об этом говорилось более определено: «в отношении которых уголовно-процессуальным … законодательством … предусмотрен иной порядок обжалования»).
Закон РФ «Об обжаловании в суд действий и решений, нарушающих права и свободы граждан» от 27 апреля 1993 года явно не рассчитан на рассмотрение жалоб на действия и решения, принимаемые в уголовном судопроизводстве:
а) подача жалобы на основании данного Закона оплачивается пошлиной (часть 7 статьи 4), чего в уголовном процессе нет и быть не может;
б) предусмотренные в Законе сроки обращения с жалобой (статья 5), исполнения решения суда (статья 8) по своей длительности неприемлемы в уголовном процессе, где сроки установлены предельно краткие (статьи 220, ч. 1, 220, ч. 2 УПК РСФСР);
в) УПК строго регламентирует порядок рассмотрения жалобы, в частности, участие лица, обратившегося с жалобой, защитника, прокурора, законного представителя, гарантируя таким образом права человека, чего нет в таком объеме в гражданском процессе.
Неограниченный судебный контроль в досудебных стадиях размывает рамки между досудебными и судебными стадиями уголовного судопроизводства. Создается положение, при котором следственные органы и прокуратура утрачивают возможность планомерного расследования преступления, сформулировать и обосновать свои выводы и представить их на рассмотрение суда; искажается структура уголовного судопроизводства, что отнюдь не диктуется международными пактами о правах человека.
Последние лишь требуют, чтобы обвиняемому было предоставлено право справедливого публичного рассмотрения судом предъявленного ему обвинения (статья 10 Всеобщей декларации прав человека, статья 14 Международного пакта о гражданских и политических правах, статья 6 Европейской конвенции о защите прав и свобод человека).
В основе уголовного судопроизводства лежит принцип разделения функций, что позволяет каждому из участвующих в нем государственных органов в максимальной мере способствовать решению поставленных задач. Безграничное расширение судебного контроля неминуемо ведет к подмене прокурорского надзора, к свертыванию надзорной деятельности прокуратуры по предупреждению, выявлению и устранению нарушений закона. Судебный контроль на предварительном следствии имеет смысл как дополнительная гарантия обеспечения законности при расследовании преступлений, а не как средство подавления существующей системы гарантий законности.
В заключении делается вывод о том, что вопрос о порядке применения ст. 46 Конституции РФ в уголовном процессе должен быть решен путем толкования этой статьи Конституционным Судом Российской Федерации с учетом особенностей правового регулирования сферы уголовного судопроизводства.
Второй, возникший в практике спорный случай, касается применения ст. 48, ч. 1 Конституции РФ: «Каждому гарантируется право на получение квалифицированной юридической помощи».
Возможно ли принудительное отстранение органами расследования или судом от участия в процессе адвоката-защитника, избранного обвиняемым, по мотивам, не связанным ни с его поведением, ни с его профессиональными качествами?
Именно такой вопрос вытекал из жалоб граждан Г., С. и др., поступивших в сентябре-октябре 1995 г. в Конституционный Суд РФ, считавших противоречащими Конституции РФ решения Главной военной прокуратуры и Военного суда Московского военного округа об отстранении, от участия в процессе адвокатов, не имеющих «допуска» к материалам дела, содержащим сведения, составляющие государственную тайну.
Вопрос, не представлявший сложности с точки зрения нашего традиционного мышления и многолетней судебной практики советского периода, ныне вызвал неоднозначные ответы.
Приведем с некоторыми сокращениями свое заключение, подготовленное по запросу судьи Конституционного Суда. Оно в отдельных частях не бесспорно, но это лишь иллюстрирует реальные сложности прямого применения в судопроизводстве конституционных гарантий.
А. Любое стеснение права обвиняемого избирать защитника по своему усмотрению (при условии, разумеется, согласия избранного защитника и его правомочности представлять интересы обвиняемого) следует расценивать как ущемление права на защиту.
Этот вывод может быть косвенно обоснован ссылкой на ст. 48 Конституции РФ, ибо право каждого на квалифицированную юридическую помощь, провозглашаемое этой статьей, предполагает выбор защитника и оценку его квалификации заинтересованным лицом — в нашем случае обвиняемым.
Более четкие суждения по этому поводу содержатся в ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 г. (ратифицированного Президиумом Верховного Совета СССР 18 сентября 1973 г.) «Каждый имеет право при рассмотрении любого предъявленного ему уголовного обвинения … сноситься с выбранным им самим защитником».
Действующий УПК РФ предусматривает случаи принудительной замены избранного обвиняемым (подозреваемым) защитника в случае неявки последнего в установленный срок — ст. 47, ч. 2, 201, ч. 2. Замена неявившегося защитника в суде допускается лишь с согласия подсудимого — ст. 251, ч. 2).
Здесь, как видим, речь не идет о принудительной замене защитника по причине, которая была бы связана с охраной государственной тайны. Нет этого основания отвода и в перечне обстоятельств, исключающих участие в деле адвоката, изложенных в ст. 671 УПК.
Нормы адвокатской этики относят право выбора обвиняемым защитника к числу бесспорных и нравственно оправданных, ибо доверительные отношения защитника и подзащитного — необходимая предпосылка эффективной реализации процессуальной функции защиты.
Б. Для охраны государственной тайны действующий УПК РФ содержит следующие процессуальные гарантии: проведение закрытого судебного разбирательства — ст. 18 УПК; и запрет разглашения данных предварительного следствия — ст. 139 УПК.
Это скорее квази-гарантии, ибо закрытое судебное заседание осуществляется «с соблюдением всех правил судопроизводства» и, разумеется, не является «закрытым» для многочисленных участников процесса. Что же касается ст. 139, то она не определяет предмет следственной тайны. Можно лишь предполагать с большой натяжкой, что государственная тайна входит составной частью в следственную тайну. К тому же ст. 139 не указывает временные границы конфиденциальности. Приемлемым может быть вывод, что с окончанием расследования обязательства, принятые на себя участниками процесса в силу ст. 139, прекращают свое действие.
В. В годы, предшествующие нынешним демократическим преобразованиям, гарантии сохранения государственной тайны лежали вне процессуального законодательства.
Органы госбезопасности оформляли так называемый допуск к секретной работе на отдельных судей, адвокатов, прокуроров. Подбирались и народные заседатели «с допуском». Оформлению допуска предшествовала негласная проверка лица, что в условиях демократии едва ли будет приветствоваться с позиции защиты прав человека. Существовали до последнего времени специальные суды при режимных предприятиях и специальные коллегии адвокатов. Их легитимность была сомнительной (законодательство о судоустройстве и адвокатуре не предусматривало таких образований) и потому скрывалась наряду с государственной тайной.
Любопытно, что и предложенные на сегодня проекты УПК РФ, расширив понятие охраняемой законом тайны (государственной, военной, коммерческой и иной) не предусмотрели новых, действенных процессуальных гарантий ее обеспечения.
Видимо, решение КС может указать на эти недостатки действующего уголовно-процессуального законодательства и предложенных проектов УПК РФ.
Г. Попытка принудительной замены адвоката по делу Г. и другим аналогичным делам на адвоката «с допуском» не решает проблему охраны государственной тайны в судопроизводстве.
Рассматриваемая проблема имеет более широкое значение и относится, как нетрудно заметить, не только к адвокату. В делах, содержащих сведения, составляющие государственную тайну, могут участвовать потерпевший и его представитель. По групповому делу могут участвовать обвиняемые, которым эти сведения известны не были. УПК не предусматривает ни возможность отстранения их от участия в деле, ни ограничений их права на ознакомление с делом и исследование доказательств.
С распространением суда присяжных несомненно возникает вопрос: как быть с присяжными заседателями. Ведь обеспечить участие 14-ти заседателей, имеющих допуск, невозможно, да и отбор их по этому признаку недопустим. Кстати, Закон от 16 июля 1993 г., которым введен суд присяжных, такого основания для исключения гражданина из списка присяжных заседателей, как отсутствие «допуска» не предусматривает (ст. 80).
Д. Уголовное судопроизводство не может регулироваться законом, не включенным в правовую ткань УПК.
В соответствии с ч. 1 ст. 1 действующего УПК «порядок производства по уголовным делам на территории РСФСР определяется Основами уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик и издаваемыми в соответствии с ними другими законами Союза ССР и уголовно-процессуальным кодексом РСФСР».
Правда, ныне эта мысль оспаривается, ибо в ходу утверждение и о прямом действии Конституции РФ, и о действии общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров РФ, непосредственно определяющих порядок производства по уголовным делам 49. Но ведь в Конституции и международных пактах положения чаще всего носят характер общих принципов и для реализации нуждаются в правовом механизме, определяемом отраслевыми законами.
То, что обращено к законодателю, недопустимо навязывать правоприменителю, если мы не отказываемся от принципа единой законности в стране, если мы не ищем сознательно способов разрушения национальной правовой системы и наращивания правового нигилизма.
Тем более нельзя согласиться с признанием за такими законодательными актами, как законы о государственной тайне, об оперативно-розыскной деятельности и т. п., значения «актов прямого действия» в сфере уголовно-процессуальных правоотношений. Законодатель обязан, как это всегда было, принимая такие законы и видя их связь с процессуальными правилами, вносить одновременно соответствующие изменения в УПК, либо так формулировать нормы, чтобы они действующему УПК не противоречили.
Если принять иную точку зрения и согласиться с распространением действия Закона РФ «О государственной тайне» на уголовное судопроизводство (ст. 1 этого Закона объявляет его обязательным для всех ветвей власти, в том числе и судебной), то в этом случае придется признать, что он не дополняет систему процессуальных гарантий охраны государственной тайны.
Указание ст. 5 этого Закона на то, что органы судебной власти «обеспечивают в ходе рассмотрения указанных дел защиту государственной тайны», не предлагает правового механизма такого обеспечения и, что тоже важно, не упоминает о соответствующей обязанности органов прокуратуры и расследования. Тайна, таким образом, может быть безнаказанно разглашена до поступления дела в суд.
Ст. 21 Закона определяет порядок допуска к ней должностных лиц и граждан. Этот порядок связан с существенными ограничениям прав «допускаемого».
И здесь возникает весьма сложный вопрос о пределах действия ст. 55, ч. 3 Конституции РФ о возможности ограничения прав и свобод человека. На него, как представляется, ответ следует искать в ст. 56, ч. 3 Конституции, не допускающей ограничения важных для наших рассуждений прав, предусмотренных ст. ст. 48 и 24 Конституции даже в условиях чрезвычайного положения.
По имеющимся в нашем распоряжении данным, в странах Запада (США, Франция) ограничений права на защиту по мотивам защиты государственной тайны не существует. В ФРГ в 1974 г. был принят закон, согласно которому по делам о политических преступлениях защитник должен быть исключен из процесса, если его участие создавало бы угрозу безопасности ФРГ. Здесь речь идет о защите государственной тайны, причем вывод о благонадежности защитника основывается на данных, собираемых негласно органами госбезопасности. Такой вариант для нас неприемлем, ибо Конституция РФ (ст. 24, ч. 1) не допускает сбор информации о частной жизни лица без его согласия.
Как и во многих других случаях тупиковых правовых ситуаций, создаваемых Конституцией РФ, возникает мысль о необходимости ее совершенствования путем внесения поправок и дополнений. Но ст. ст. 134–137 делают этот процесс практически бесперспективным.
Е. Элементарным решением вопроса охраны государственной тайны, казалось бы, является предупреждение участников процесса о недопустимости ее разглашения и об ответственности по ст. 283 УК 50. Но здесь возникают новые сложности.
Дело в том, что ст. 283 УК РФ предусматривает уголовную ответственность специального субъекта, каковым является лишь лицо, которому гостайна была доверена по службе или работе.
С натяжкой можно утверждать, что этим лицом может быть адвокат и предупредить его об ответственности по этой статье. А как быть с непрофессиональными защитниками (ст. 47, ч. 4 УПК), законными представителями и близкими родственниками обвиняемого (ст. 34, п. 8, 9 УПК), потерпевшим, гражданским истцом и ответчиком и их представителями, наконец, как быть с обвиняемыми, не имевшими допуска к гостайне, свидетелями, экспертами, специалистами, заседателями?
Изложенное позволило сформулировать следующие выводы.
1. Обжалованные в Конституционный Суд решения Военного Суда Московского военного округа и Главной военной прокуратуры об отстранении адвокатов из процесса под предлогом отсутствия у них «допуска» к ознакомлению с документами, содержащими сведения, подпадающие под понятие государственной тайны, не имеют законного обоснования и сопряжены с ущемлением права обвиняемого на защиту.
2. Действующее уголовно-процессуальное законодательство (и подготовленные проекты УПК РФ) не содержит реальных правовых гарантий охраны государственной, военной, коммерческой и другой тайны.
Попытка распространить на уголовно-процессуальные правоотношения нормы административного права теоретически несостоятельна и практически бесполезна, ибо эти законы (в частности, Закон об охране государственной тайны) также не содержат правового механизма защиты в условиях уголовного судопроизводства охраняемой законом государственной тайны. Попытки эти к тому же вступают в противоречие с положениями Конституции РФ и международными пактами о правах человека.
3. Может быть признано приемлемым предупреждение участвующего в судопроизводстве адвоката (независимо от наличия допуска) о недопустимости разглашения государственной тайны и об уголовной ответственности за такое разглашение, но это не решает всего комплекса возникших вопросов 51.
В приведенном заключении наиболее уязвимой является мысль о том, что УПК, отвечающий требованиям Конституции, должен быть признан единственным правовым актом, определяющим порядок производства по уголовным делам.
Отстаивая ее, мы опираемся не только на многолетнюю традицию отечественного уголовного судопроизводства, но и на идею единой законности и правовой определенности, отвечающей конституционному принципу равенства всех перед законом и судом. Выше уже приводились примеры отступления от этого принципа, ведущие к дестабилизации правовой системы, к созданию правовых льгот для отдельных социальных слоев, к разложению правового сознания. Эти примеры в ходе судебных реформ, к сожалению, множатся. И некоторые из них ведут к размыванию процессуальной системы, что не может и не должно иметь оправдания.
Так, за пределами УПК и Конституции, создаются дополнительные процессуальные гарантии, которые законодатель не спешит вводить в УПК, может быть в силу их сомнительности. Но их неукоснительное соблюдение обеспечивается заинтересованными органами и лицами.
Например, в Законе, не имеющем, казалось бы, к УПК прямого отношения, записано не вытекающее из Конституции правило: «Кандидат после регистрации не может быть привлечен без согласия прокурора (соответственно уровню выборов) к уголовной ответственности, арестован или подвергнут мерам административного взыскания, налагаемым в судебном порядке» 52. В УПК и даже в проектах УПК РФ такой нормы нет, как нет и норм об особом порядке привлечения к уголовной и административной ответственности депутатов, судей и некоторых других категорий должностных лиц.
Наряду с созданием квази-гарантий и гарантий-льгот для избранных, отмечается и противоположный процесс — процесс отказа от традиционных, давно ставших привычными для правоприменителя процессуальных гарантий.
Многие акты судебной реформы стали на этот неблагодарный путь разрушения системы процессуальных гарантий, внося элементы субъективизма и непредсказуемости в процессуальную деятельность. Это мы отчетливо увидели на примере ущербного закона о суде присяжных. Увидим ниже и на других примерах, в отдельности кажущихся случайными неудачными решениями частных вопросов судопроизводства, а на деле составляющих определенную тенденцию. Не хочется думать, что в этой тенденции проявляется кем-то запрограммированная линия на движение в противоположную сторону от декларированного правового государства. Но и поверить в случайные ошибки профессионально малокомпетентных законотворцев трудно. Они ведь окружены специалистами высокого класса, расходы на советников не считаются. Достаточно было и предупредительной критики.
Комитет Конституционного надзора СССР в своем решении от 3 апреля 1991 г. записал в назидание законодателю: «Снижение ранее установленного уровня обеспечения конституционных прав и свобод, хотя бы некоторых категорий граждан, не согласуется с положениями ст. 39 Конституции СССР … международно-правовыми обязательствами СССР и потому недопустимо».
Речь шла об обеспечении права обвиняемого на защиту, т. е. о процессуальных гарантиях.
Комитет просуществовал менее двух лет (апрель 1990 г. — декабрь 1991 г.). Но одно это решение, если бы даже не было других, обеспечит ему добрую славу в истории отечественного правотворчества.
Может быть творцы Конституции помнили еще эту рекомендацию Комитета, формулируя ст. 52, ч. 2: «В Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина». Жаль, что эта хорошая норма не обременена указаниями на гарантии прав и свобод. Ведь сказать, что права и свободы человека и гражданина неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения (ст. 17, ч. 2 Конституции), или что они «являются непосредственно действующими» (ст. 18) еще не значит обеспечить их действие реально, защитить их от произвола властей или попрания преступными посягательствами.
Может быть, требования такого рода к Основному закону страны являются чрезмерными. Ведь механизм реализации права и общеправовые принципы не одно и то же. Потому вернемся к уголовно-процессуальной материи, к соответствующим Указам Президента РФ и законодательным актам судебной реформы, ее достижениям и недостаткам.
От независимости суда к бесконтрольности судей
Толковые словари русского языка утверждают, что реформ отрицательных не бывает. Так, Советский энциклопедический словарь (М., 1980) к реформам относит преобразование, изменение, переустройство какой-либо стороны общественной жизни, социальной структуры обычно более или менее прогрессивного характера. Словарь русского языка С. И. Ожегова (М., 1953) более категоричен: реформа есть преобразование, изменение чего-нибудь с целью улучшения. Для Владимира Даля слово «реформа», видимо, не было достаточно актуальным, он использует слово «реформация» в его буквальном латинском значении как преобразование, преимущественно с религиозным оттенком 53.
Будем ориентироваться на современных, более искушенных в дефинициях авторов и признаем, что реформы со знаком минус — это и не реформы вовсе, а скорее — контрреформы, решения реакционного характера, препятствующие прогрессивному развитию общества или института, обращающие их вспять от достигнутого.
Именно таких решений за короткое время судебных реформ в Российской Федерации (1991–1996 гг.) накопилось немало. Говорить о них на фоне успехов кажется не очень уместным, ибо это как бы снижает эйфорию от торжества демократических преобразований. Но необходима. Законодатель обязан быть достаточно проницательным, чтобы прогнозировать не только сиюминутные, но и отдаленные результаты своих мер. И если он не всегда демонстрирует это качество под влиянием политической или экономической конъюнктуры, групповых интересов, явного или скрытого лоббирования — это не только его беда, это беда общества, иногда на многие годы. Наука не всегда в состоянии упредить принятие неудачных законов, часто потому, что к ней плохо прислушиваются, иногда потому, что не те ученые и не так, как надо, ее представляют. Однако науке принадлежит последнее слово в оценке сущего и никто этого ее права ограничить не может. Разумеется, — в демократическом обществе, не посылающем ученых ни на костер, ни в учреждения «прославленного» ГУЛАГа.
Судебная реформа начиналась с создания системы правовых и социальных гарантий независимости суда. И в этом направлении многое сделано.
Независимость судей, пожалуй, одно из важнейших условий подлинного правосудия. Без него не может быть ни всестороннего и объективного исследования обстоятельств дела, ни справедливого решения. Да и сама цель судебного познания — установление истины — едва ли возможна как ориентир деятельности профессиональных участников процесса без подлинной независимости судей. Она неизбежно уступает место другим целям, далеким от имманентных задач судопроизводства. Это — элементарная мысль и она выше была проиллюстрирована нами.
Демократизация правосудия, формирование судебной власти, ориентированной на правозащитную функцию, имеющую первостепенное значение для гражданского общества и рядовых его членов, должна начинаться с создания объективных правовых, социально-экономических, политических, организационных предпосылок судейской независимости. И, разумеется, внутренних субъективных предпосылок — высокого профессионализма и нравственно-психологических качеств судьи, повышающих его иммунитет к внешним давлениям и соблазнам. Предшествующая отечественная юридическая наука, особенно уголовно-процессуальная, немало сделала, чтобы подготовить законодателя к усвоению этих простых истин 54. И следует признать, что Закон о статусе судей в Российской Федерации (26 июня 1992 г.) отразил их в значительной степени.
В качестве гарантий независимости названы:
а) процедура правосудия, под которой имеется в виду процессуальная форма (ГПК, УПК) для судов общей юрисдикции, специальные процессуальные условия деятельности арбитражных судов (АПК) и Конституционного Суда;
б) установленная специальным законом ответственность за вмешательство в деятельность по отправлению правосудия со стороны кого бы то ни было;
в) неприкосновенность и несменяемость судьи. При этом неприкосновенность судьи распространяется на его жилище и служебные помещения, используемый им транспорт и средства связи, его имущество и документы.
Судья не подлежит административной и дисциплинарной ответственности. Уголовное дело против судьи может быть возбуждено только Генеральным прокурором РФ с согласия соответствующей квалификационной коллегии судей.
В требования к кандидатам в судьи и судьям, обеспечивающие их нравственно-психологические и профессиональные качества, отнесены цензы образования, возраста, сдача квалификационного экзамена, запрет принадлежности к политическим партиям, запреты заниматься предпринимательской деятельностью, быть депутатом. «Судья … должен избегать всего, что могло бы умалить авторитет судебной власти, достоинство судьи или вызвать сомнение в его объективности, справедливости и беспристрастности» (из ст. 3).
Об этом им приносится присяга со ссылкой на долг и совесть судьи (ст. 8).
К социальным гарантиям правосудия и судейской независимости закон отнес широкий набор материальных благ — соответствующий уровень зарплаты, жилищного и пенсионного обеспечения и ряд мер социальной защиты (ст. ст. 19, 20).
Все это является серьезным залогом не только стабилизации судейского корпуса, но и обновления его за счет людей способных, профессионально компетентных, совестливых. В конечном счете — залогом возвращения отечественному правосудию его общественного престижа.
Гарантии судейской независимости и социальные гарантии судей и членов их семей были существенно расширены Законом РФ от 21 июня 1995 «О внесении дополнений и изменений в Закон РФ «О статусе судей в Российской Федерации». В число требований, предъявляемых к кандидатам в судьи, включен стаж работы по юридической специальности не менее пяти лет. Установлено обязательное государственное страхование жизни, здоровья и имущества судьи на сумму его пятнадцатилетней заработной платы, установлены надбавки к зарплате за ученую степень и почетное звание заслуженного юриста РФ, предусмотрена 50-процентная доплата к должностному окладу за особые условия труда, помимо доплат за квалификационный класс и выслугу лет, установлены дополнительные гарантии обеспечения судей жильем.
Судья, находящийся в отставке, может быть с его согласия привлечен к осуществлению правосудия на срок до одного года.
Повышению престижа судейской профессии и обеспечению независимости и неприкосновенности судьи служат положения Закона «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов от 22 марта 1995 г. (Российская газета, 1995, 26 апр.). К числу мер безопасности отнесены: личная охрана, охрана жилища и имущества, выдача оружия, специальных средств индивидуальной защиты и оповещения об опасности, временное помещение в безопасное место, обеспечение конфиденциальности сведений о защищаемых лицах и др.
Укрепляется судебная власть, — читаем мы в связи с этим комментарии прессы.
Этот процесс можно было бы только приветствовать, если бы он влек однозначно положительные последствия. Однако, как уже неоднократно замечено, многие из принятых мер гипертрофируют судейскую независимость, открывают путь к бесконтрольности и произволу. Появились разговоры о коррумпированности судейского корпуса, и надо признать, что новые условия работы судов дают повод для этого. Явственно обозначилась тенденция к упрощению процессуальной формы правосудия, к снижению уровня внешнего контроля.
Одной из радикальных идей судебно-правовой реформы, как отмечалось, является расширение гарантий конституционных прав и свобод личности, в частности, процессуальных гарантий, обеспечивающих непредвзятое справедливое судопроизводство.
В уголовно-процессуальном законодательстве известные шаги в этом направлении были сделаны, если иметь в виду расширение права на защиту подозреваемого; участие защитника в деле с раннего этапа расследования с соответствующим расширением его прав; установление процедуры судебной проверки законности ареста в качестве меры пресечения и продления срока содержания под стражей.
Но на этом, в сущности, закончилась демократизация процесса. Далее начались упрощения с принесением процессуальных гарантий в жертву соображениям практической целесообразности.
Справедливость требует отметить, что некоторое упрощение процессуальной формы путем углубления ее дифференциации в зависимости от характера и тяжести преступления началось задолго до реформ 90-х годов.
Так, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 28 июля 1966 г. был введен упрощенный порядок досудебной подготовки материалов дел о простом, неквалифицированном хулиганстве (ч. 1 ст. 206 УК РСФСР). Этим было положено начало появлению протокольной формы. Несколько позже этот порядок был распространен на досудебную подготовку материалов о мелких хищениях государственного и общественного имущества (ст. 96, ч. 1 УК РСФСР).
Постепенно протокольная форма распространялась на все новые составы преступления, в основном малозначительные и, наконец, по закону РФ от 29 мая 1992 г. стала охватывать около 60 составов, далеко не всегда отличающихся малозначительностью, — ст. 414 УПК РФ.
Суть протокольной формы в том, что расследование и дознание в общепринятой форме по этим делам не производится. Орган дознания, не возбуждая уголовного дела, составляет протокол об обстоятельствах совершенного преступления, отбирает объяснения у правонарушителя и свидетелей, собирает иные фактические данные и через начальника органа дознания направляет материал с санкцией прокурора в суд.
В суде дело рассматривается по обычной процедуре, не считая того, что суд и возбуждает дело, и формулирует обвинение. С момента рождения протокольной формы она подвергалась критике со стороны многих процессуалистов за отказ от привычных процессуальных гарантий, свойственных предварительному следствию, за возложение на суд неприемлемых для правосудия функций по возбуждению дела и предъявлению обвинения 55.
Законодатель не устранил этих недостатков процессуальной формы. Напротив, в период реформ начала 90-х годов усугубил их, существенно расширив применение упрощенной формы досудебного производства и одновременно упростил стадию судебного разбирательства, передав эти дела на единоличное рассмотрение судьи.
Можно бы смириться с таким упрощением процессуальной формы, влекущим отказ от многих гарантий прав личности, как мерой вынужденной. Однако упрощение судопроизводства, чреватое нарушениями законности и прав человека, вылилось в устойчивую тенденцию периода судебной реформы.
Ликвидировалась стадия предания суду, служившая хотя и слабым, но все же фильтром, сдерживавшим необоснованную передачу суду первой инстанции плохо расследованных дел, с явно необоснованными обвинениями и грубыми нарушениями прав участников процесса — Закон 29 мая 1992 г.
Упразднены распорядительные заседания, ранее проводившиеся в обязательном порядке с участием народных заседателей, прокурора с приглашением заинтересованных лиц. Теперь все вопросы судья решает единолично, включая прекращение дела, приостановление производства, возвращение дела для дополнительного расследования, изменение меры пресечения, а затем, как увидим, и единоличное рассмотрение по существу. Открываются широкие возможности для злоупотреблений.
Можно утверждать, что роль народных заседателей в решении этих вопросов была мало эффективной. И все же это было гласное судопроизводство с участием сторон. Теперь этих гарантий объективности и законности нет, и они ничем не заменены.
Продолжением линии на сворачивание процессуальных гарантий явился отказ от принципа коллегиальности судебного разбирательства в суде первой инстанции. Законом РФ от 29 мая 1992 г. «О внесении дополнений и изменений в Закон РФ «О судоустройстве РСФСР» УПК и ГПК РСФСР» был установлен единоличный порядок рассмотрения уголовных дел о преступлениях, предусмотренных перечнем конкретных норм УК РСФСР. Этот перечень содержит около 70 статей, охватывающих ориентировочно около 80 составов преступлений. Кроме того, предусматривалась возможность единоличного рассмотрения дел «с согласия обвиняемого» еще приблизительно по 70 составам преступлений. В первом случае речь шла в основном о малозначительных преступлениях с мерой наказания до одного года лишения свободы или более мягкой. Во втором случае — с наказанием до 3-х лет лишения свободы.
В связи с подготовкой Закона о суде присяжных началась пропаганда идеи дальнейшего расширения единоличного порядка рассмотрения уголовных дел с мерой наказания до 5 лет лишения свободы включительно 56. Особую активность в отстаивании этой идеи проявило ГПУ при Президенте РФ, которое готовило проекты ряда законов в русле судебной реформы, именуя возможное поэтапное введение суда присяжных то экспериментом, то альтернативным судопроизводством.
Но ведь введение единоличного судопроизводства по уголовным делам с наказанием до 5 лет лишения свободы означало возможность вынесения одним судьей приговоров по большей части всех уголовных дел 57.
Закон о суде присяжных воплотил эту идею: им вводится новая редакция ст. 35 УПК РСФСР (ранее измененная Законом от 29 мая 1992 г.): «С согласия обвиняемого судья единолично рассматривает также дела о преступлениях, за которые не может быть назначено более строгое наказание, чем лишение свободы сроком на пять лет».
Значит, до 5 лет лишения свободы может определить судья единолично и не больше. Но этот вывод поставлен под сомнение тем же законом, ибо он дополняет ст. 267 частями третьей и четвертой следующего содержания:
«В случае если обвиняемый согласился на рассмотрение его дела коллегией судей, суд назначает разбирательство дела в составе судьи и двух народных заседателей, либо трех профессиональных судей …
Если разбирательство дела было начато судом в составе судьи и двух народных заседателей, председательствующий, когда настоящий Кодекс позволяет рассматривать это дело судье единолично, либо коллегией судей, может выяснить у подсудимых, согласны ли они на соответствующее изменение суда. В случае если все подсудимые согласились на изменение состава суда, председательствующий продолжает судебное заседание единолично, без участия заседателей, либо объявляет перерыв или откладывает дело и принимает меры к замене народных заседателей профессиональными судьями».
Так пишутся у нас законы. Будем надеяться, что и подсудимые, и наши читатели окажутся сообразительнее нас и поймут, корректирует ли эта статья часть третью ст. 35 в новой редакции, или она составлена в строгом соответствии с ней. Мы готовы склониться ко второму варианту, чтобы не уличать авторов в противоречиях, действительных или мнимых. Отметим попутно, что это не единственная сложность, свидетельствующая о низком уровне юридической техники: нужно не раз проанализировать весьма объемный текст (три полосы в газете), чтобы уяснить, что профессиональное начало в суде присяжных представлено одним судьей — председательствующим, а альтернативой суду присяжных является коллегия из трех профессиональных судей, но, кажется, возможен и состав традиционный — из судьи и двух народных заседателей.
На втором Всероссийском съезде судей, выступая за расширение случаев единоличного правосудия, ораторы были робки: они позволяли себе ставить вопрос о единоличном рассмотрении дел о малозначительных преступлениях, и даже предлагали компенсацию в виде апелляционной проверки их единоличных приговоров. Законодатель превзошел их ожидания — чего уж мелочиться. Теперь даже обвинения в государственных преступлениях, таких, как нарушение национального и расового равноправия, передача иностранным организациям сведений, составляющих служебную тайну, разглашение государственной тайны и т. п. судья может рассмотреть единолично, как и большую часть остальных преступлений из Особенной части УК и без всяких компенсаций в виде дополнительных гарантий. Правда, обвиняемый в определенных случаях может настоять на рассмотрении его дела коллегиально. Но много ли найдется таких отважных, позволяющих себе вступать в конфликт с судьей, которому очень не хочется искать народных заседателей или заменять их двумя дополнительными профессионалами, при том, что в России чуть ли не до трети районных судов имеют в своем составе одного, в лучшем случае — двух судей 58.
Уже к концу 1995 г. единоличное рассмотрение охватывало до 40% всех поступающих в суды уголовных дел, порождая все новые отступления от привычных процессуальных гарантий.
Эти же тенденции упрощения судопроизводства распространялись и на гражданский процесс. Теперь судья единолично рассматривает все дела с ценой иска до 30 минимальных размеров оплаты труда, многие споры, вытекавшие из семейных и трудовых отношений. В остальных случаях, записано в ст. 6 ГПК новой редакции, также единоличное рассмотрение дел, если участвующие в деле лица не возражают. Да и как они будут возражать, если судья под предлогом непреодолимых трудностей обеспечения заседателей может устроить такую волокиту, преодоление которой обойдется дороже защищаемого интереса.
Какие же гражданские дела теперь рассматриваются коллегиально? Видимо, только те и в тех случаях, когда стороны настаивают на этом. Не внес в этот вопрос достаточной определенности и Закон о суде присяжных, который предложил ч.ч. 1 и 2 ст. 10 Закона о судоустройстве РСФСР изложить следующим образом: «Рассмотрение гражданских (подчеркнуто нами А. Б.) и уголовных дел в судах осуществляется коллегиально и единолично; в суде первой инстанции — с участием присяжных заседателей, народных заседателей либо коллегией из трех профессиональных судей или единолично судьей». Но ведь закон-то о суде присяжных ориентирован целиком на рассмотрение только уголовных дел, но не гражданских. О последних нет упоминания ни в тексте Закона, ни в Постановлении о порядке его введения.
Что же ждет гражданское судопроизводство? И как будет обстоять дело с условиями судебного познания при отправлении правосудия, если правосудие явно утрачивает черты коллегиальной деятельности, взаимно контролируемой судьями-профессионалами и представителями трудовых коллективов и общественных организаций, хотя и именовавшимися народными заседателями, но формально считавшимися полноправными судьями? Формируется ли в результате судебной реформы авторитетная и неподкупная Судебная власть или общество столкнется с чем-то совершенно неожиданным, — это вопросы, которые в официальной пропаганде пока не ставятся.
Ученые, ангажированные новой политической системой, стараются всего этого не замечать, а независимые журналисты пока еще опьянены демократией и до таких тонкостей не дошли.
Бесконтрольность судьи предполагается дополнить его безответственностью. Под предлогом расширения состязательности делается все, чтобы освободить суд от обязанности участия в доказывании. Он призван лишь наблюдать поединок сторон (по англо-американскому образцу) и объявлять победителя. Побеждает же, как всегда, не правый, а сильный, — т. е. тот, у кого есть возможность использовать лучших адвокатов и частных детективов.
Таковы, в сущности, дух и буква Закона о суде присяжных от 16 июля 1993 г.
Законом от 23 мая 1992 г. введен судебный порядок проверки обоснованности ареста и содержания лица под стражей органами предварительного следствия. Мера, несомненно, необходимая. Но очень скоро выявились и ее недостатки, которые законодатель не спешит устранять. Постановление судьи об освобождении подследственного из-под стражи является окончательным, чем бы оно ни мотивировалось. Обжалование и опротестование даже явно незаконных постановлений не допускается.
Итак, от коллегиальности, как безусловного принципа правосудия, законодатели отказались. Суд все больше начинает напоминать орган административной юрисдикции, а судья — чиновника, действующего по своему усмотрению.
Возникает вопрос, как сказались эти упрощения процедур на судебной практике. Ведь у судьи появились дополнительные возможности для неспешного и вдумчивого выполнения своих обязанностей, по крайней мере в сфере уголовного судопроизводства, в которой резкого роста числа рассматриваемых дел в 1992–1995 гг. не наблюдалось, несмотря на рост преступности.
Увы, надежды не оправдались. Исследователями отмечается увеличение сроков рассмотрения дел, увеличение числа заключенных в следственных изоляторах, ожидающих очереди на судебные разбирательства, снижение качества приговоров 59.
К обсуждаемой проблеме снижения качества правосудия, связанного с упрощением процессуальной формы, имеет отношение и вопрос о границах свободного судейского усмотрения при выборе вида и размера наказания. Этот вопрос имеет и процессуальный, и материально-правовой аспекты.
Выше было показано, что внедрение в судопроизводство единоличной формы отправления правосудия существенно расширило возможности одного лица — судьи — решать судьбу обвинения и обвиняемого. Но и суд присяжных, доводящий коллегиальность до крайних пределов, оставляет на усмотрение одного человека — председательствующего — решение таких вопросов, как квалификация действий подсудимого и определение меры наказания. При том, что суды присяжных рассматривают дела о тяжких преступлениях, одному человеку дано решать, применить ли смертную казнь или ограничиться лишением свободы. Причем лишение свободы в своих временных границах имеет тенденцию к расширению, вплоть до пожизненного.
Не слишком ли тяжелое бремя ответственности возлагается на одного человека — профессионального судью. Уместно при этом подумать и об опасностях и соблазнах его подстерегающих. Это бремя и эти опасности можно умерить, если создать суд присяжных в иных пропорциональных соотношениях, скажем, — три профессиональных судьи и семь присяжных заседателей.
Материально-правовой аспект этой же проблемы связан с некоторыми идеями реформирования уголовного права. Конкурируют две позиции. Одна из них направлена на сужение свободного судейского усмотрения при определении меры наказания путем введения более определенных санкций, уменьшающих разрыв между нижним и верхним порогом наказания за конкретное преступление. Вторая, напротив, отстаивая безграничную свободу судейского усмотрения, предлагает отказаться от «нижнего порога» санкций 60.
Идея свободного судейского усмотрения несомненно импонирует в контексте создания независимой и полноправной судебной власти. Но в данном случае речь идет о независимости от Закона, а это чревато произволом. Тем более в условиях, когда судейский корпус окончательно не сформирован и в его рядах, по признанию самого судейского сообщества, немало людей случайных, малоквалифицированных, нечистоплотных.
Ныне Уголовный кодекс позволяет суду выйти за нижний порог санкции, установленной статьей его особенной части. Но такое решение должно быть соответствующим образом мотивировано (см. ст. 314, ч. 2 УПК).
Переход же к неопределенным санкциям, устранение, в частности, их нижнего порога, освободит судью от обязанности обосновывать свое решение, т. е. создаст новые условия для расширения произвола и бесконтрольности.
Неприкосновенность судей
Хорошие или плохие законы рождаются в ходе реформ, результаты их применения, как известно, зависят от правоприменителя. Сакраментальный вопрос «А судьи кто?» преследует совесть человеческую с давних пор. Актуален он и ныне. Мы вправе гордиться тем, что судьи поголовно имеют высшее юридическое образование и, следовательно, профессионально подготовлены к выполнению своей высокой миссии.
Однако власть рождает соблазны и устоять перед ними тем труднее, чем беспросветнее жизнь и ниже уровень социального и профессионального контроля за действиями носителя власти. Институт неприкосновенности судей, выходящий за разумные пределы, открывает шлюзы для злоупотреблений.
Если это — путь к правовому государству, то правовое государство может оказаться столь же мало соблазнительным, как скомпрометированная коммунистическими идеологами перспектива «светлого будущего».
В последние годы в печати все чаще можно встретить сообщения о злоупотреблениях властью и коррумпированности в судейской среде. При этом отмечается, как правило, бесперспективность борьбы с этими явлениями, ибо судьи ограждены иммунитетом от всех видов ответственности. Подчеркнем, однако, что огульность обвинений в адрес судейского, как и депутатского, корпуса мы отнюдь не разделяем. Речь может идти об отдельных негативных явлениях, которые признают органы судейского сообщества и сами судьи на своих съездах и конференциях, стремясь освободить свои ряды от лиц недостойных.
И все же неприкосновенность судей, как юридический институт и одна из гарантий независимости судей, заслуживает специального обсуждения, тем более, что в начале 1996 г. эти вопросы оказались предметом рассмотрения Конституционного Суда РФ. Чтобы подчеркнуть остроту проблемы, приведем примеры из выступлений печати.
В статье «Осудить судью непросто. Многие служители Фемиды берут взятки, но срок получил только один» 61 сообщается о том, как в момент получения взятки с поличным был задержан член Волгоградского областного суда Волгин. Сами обстоятельства задержания взяткополучателя были зафиксированы видеокамерой, имелись свидетели, изъяты деньги (500 долларов в пакете из-под молока). Выяснилось, что Волгин вымогал деньги у матери осужденного, при этом уверяя ее, что деньги берет не себе, а для прокурора и судьи, который рассматривал дело.
Фабула, как видим, достаточно банальна. Интересно здесь другое.
Если бы Волгин, получая одной рукой взятку, в другой держал бы удостоверение судьи, его задержание оказалось бы невозможным. Журналист справедливо пишет: чтобы задержать судью с поличным, нужно направить аргументированное письмо Генеральному прокурору. Генеральный прокурор должен на возбуждение уголовного дела получить согласие областной квалификационной коллегии судей, которая, в свою очередь, прежде чем согласиться с прокурором должна рассмотреть вопрос на своем заседании в присутствии подозреваемого судьи.
Любопытен и способ защиты, избранный Волгиным и его адвокатом: те, кто, задерживал Волгина, знали, что он судья. А потому и задержание и последующее возбуждение уголовного дела следует признать незаконным. Волгин был осужден к трем годам лишения свободы условно.
Но это пока единственный случай из практики, — другие взяточники, прикрываясь неприкосновенностью, успешно уходят и от такой символической ответственности.
Одним из таких судей является председатель Зюзинского межмуниципального суда г. Москвы, он же — член Совета судей России, член Совета по судебной реформе при Президенте РФ, председатель квалификационной коллегии судей г. Москвы Карцев. Преступные злоупотребления Карцева и его коллег, совершаемые на протяжении длительного времени (в основном — присвоение ценностей задерживаемых лиц), так и остались за пределами законного реагирования. Очевидные, но так и не предъявленные обвинения, не пробились через заслоны квалификационных коллегий и Президиума Верховного Суда РФ, активно защищавших корпоративные интересы. Минюст РФ в связи с делом Карцева справедливо отметил, что в данном случае борьба за независимость судебной власти трансформировалась в борьбу за независимость судей от закона 62.
По данным Генеральной прокуратуры РФ за 1995 год поступило 23 обращения по поводу преступлений, совершенных судьями. Генеральным прокурором внесено в квалификационные коллегии судей 18 представлений. Из них отклонено по вопросу о даче согласия на возбуждение дела — 7, на привлечение к уголовной ответственности — 2, на арест — 3.
В материалах, компрометирующих судей, речь чаще всего идет о получении или вымогательстве взяток, но есть и обвинения в хулиганстве, в совершении дорожно-транспортных преступлений и др.
Приведем выдержки из некоторых решений квалификационных коллегий судей, по форме своей напоминающие оправдательные приговоры.
Так, квалификационная коллегия судей Красноярского края своим решением от 22 июня 1995 г. отказала и. о. Генерального прокурора РФ в даче согласия на возбуждение уголовного дела в отношении судьи М. по признакам ч. 2 ст. 211 УК РФ.
«Факт дорожно-транспортного происшествия, — отмечается в решении, — в результате которого жена М. получила тяжкие телесные повреждения, от которых скончалась, действительно имел место. Но коллегия также принимает во внимание, что произошло это после обрушившегося на город циклона, вызвавшего мокрый снегопад, а затем гололед… Происшествие явилось трагедией для М….М. работает судьей свыше 10 лет, взысканий не имеет… Фактически стремление к привлечению М. к уголовной ответственности исходит только от матери погибшей (!!), с которой у М. были неприязненные отношения, которые усугубились после происшедшей трагедии».
…А посему резюме: отказать и. о. Генерального прокурора в даче согласия на возбуждение уголовного дела. Правильность этого решения была подтверждена 18 октября 1995 г. Высшей квалификационной коллегией судей РФ, куда обратился и. о. Генерального прокурора.
Такого рода решения, помимо того, что они связаны с незаконно присвоенными квалификационными коллегиями полномочиями судебного органа, с нарушением конституционного принципа равенства граждан перед законом и судом, имеют далеко идущие правовые последствия. Если бы мать погибшей обратилась с иском к М. о возмещении ей материального и морального вреда, она едва ли бы добилась удовлетворения своих требований: поскольку в отношении М. не было обвинительного приговора, он оказывается защищенным принципом презумпции невиновности. Ему ведь ничего не стоит сказать, что потерпевшая сама совершила аварию, вырвав у него руль. Проверить любую подобную версию уже невозможно.
В Радужинский горотдел регионального управления ФСК по Тюменской области обратился гр. Гасымов с заявлением, что он передал адвокату М. 2,5 млн руб. для подкупа следователя и судьи с целью освобождения от ответственности родственника, привлеченного по ст. 117, ч. 3 УК. Спустя несколько месяцев заявитель передал тому же М., к тому времени работавшему уже судьей, еще 1,5 млн руб. Взяв деньги, М. обещаний не выполнил.
В решении ККС от 16 мая 1995 г. приводится подробный анализ заявлений Гасымова, объяснений М., других лиц и даже аудиозаписи, которая сходу квалифицирована как выполненная на низком техническом уровне. И, наконец, делаются выводы «об отсутствии достаточных оснований для возбуждения уголовного дела».
Здесь квалификационная коллегия явно вышла за пределы своих полномочий, взяв на себя оценку доказательств, которые еще не прошли процессуальной проверки. Воспользовавшись этим, прокуратура добилась отмены решения в Высшей квалификационной коллегии в октябре 1995 г. Но это вовсе не значит, что закон восторжествует: слишком много прошло времени, в течение которого у подозреваемого и его сторонников были возможности воздействовать на изобличающих взяточника свидетелей.
В 1995 году в Конституционном Суде РФ накопилось несколько жалоб граждан, ставивших вопрос о признании ст. 16, ч. 3 Закона о статусе судей в РФ противоречащей Конституции РФ. Жалобщики утверждали, что они не могут добиться привлечения к уголовной ответственности ряда судей Октябрьского райнарсуда гор. Ижевска, допускающих оскорбление посетителей как словом, так и действием (рукоприкладство). Таким образом, их право на судебную защиту (ст. 46 Конституции) остается нереализованным, ибо квалификационные коллегии судей, куда они обращались, не дают согласия на возбуждение уголовных дел в отношении своих коллег.
Итак, Конституционный Суд РФ в своем заседании вынужден был рассмотреть вопрос чрезвычайной важности для всего судейского сообщества: соответствует ли Конституции РФ ст. 16, ч. 3 Закона о статусе судей в РФ, предусмотревшая, что «Уголовное дело в отношении судьи может быть возбуждено только Генеральным прокурором РФ или лицом, исполняющим его обязанности, при наличии на то согласия соответствующей квалификационной коллегии судей».
Заседание КС состоялось 20 февраля 1996 г. Автор этих строк выступал по приглашению КС в качестве эксперта, оспаривавшего конституционность ст. 16, ч. 3 Закона о статусе судей в РФ.
Приводимые доводы тезисно сводились к следующему.
1. Любое изъятие из общегражданской юрисдикции в интересах отдельных социальных групп, — идет ли речь о дипломатическом иммунитете, иммунитете депутата или судьи, — есть нарушение правового принципа всеобщности и потому противоречит принципу равенства граждан перед законом и судом.
Эта идея изъятий рождена варварскими общественными отношениями, и ее конституционное признание в наши дни подтверждает, что к подлинной цивилизации человечество пока не пришло.
К сожалению, сегодня мы оцениваем эту идею не с позиций правовой философии, а с позиции Конституции РФ 1993 года.
Конституция допускает отступление от принципа равенства граждан, предусмотрев в ст. 122 возможность особого порядка привлечения судьи к уголовной ответственности. Но в Конституции речь идет не о возбуждении уголовного дела, а о привлечении к уголовной ответственности, что с точки зрения процессуальной терминологии равнозначно понятию привлечения в качестве обвиняемого. По УПК РФ это разные этапы движения уголовного дела.
Уголовное дело возбуждается (ст. 112 УПК) при наличии повода и оснований, предусмотренных ст. 108 УПК. Копия постановления о возбуждении уголовного дела, вынесенного следователем или органом дознания, немедленно направляется прокурору (ст. 112) для контроля.
Только после этого могут производиться следственные действия по собиранию доказательств (ст. 109, ч. 2 УПК).
Постановление о привлечении в качестве обвиняемого выносится значительно позже, после проведения совокупности следственных действий, обеспечивших накопление достаточных доказательств для предъявления мотивированного, конкретного и детализированного обвинения (ст. ст. 143, 144 УПК).
Таким образом, п. 3 ст. 16 3акона о статусе судей в РФ (особый порядок возбуждения уголовного дела под контролем квалификационной коллегии судей) выходит за пределы ст. 122 Конституции, противоречит ей.
2. Он противоречит также тенденциям современного и дореволюционного отечественного законодательства; реальным возможностям квалификационной коллегии судей, а также здравому смыслу и задачам борьбы с преступностью.
За три года до обсуждаемого Закона был принят Закон о статусе судей в СССР (4 августа 1990 г.). В статье о неприкосновенности судей (6) содержались гарантии от необоснованного привлечения к уголовной ответственности и необоснованности ареста. Возбуждение же уголовного дела ставилось под контроль Прокурора Республики или Генпрокурора СССР и органа, избравшего судью (но не органа судейского сообщества, каковым является квалификационная коллегия).
Тогда много говорилось о чрезмерности этой последней гарантии. И в Законе о Конституционном Суде 1991 г. (ст. 17) и в действующим Законе о КС 1994 г. (ст. 15) вопрос о возбуждении уголовного дела или отдавался на усмотрение Генпрокурора (1991 г.) или не затрагивался вообще (1994 г.).
Это при том, что Закон о статусе судей в РФ (ст. 2) подчеркивает единство статуса судей в РФ, различающихся только полномочиями и компетенцией (см. редакцию ст. 2 Закона о статусе судей в РФ от 19 мая 1995 г.).
В дореволюционной России Устав уголовного судопроизводства 1864 г. предусматривал особый порядок возложения ответственности на «должностных лиц судебного ведомства» за преступления по должности — только в части предания суду (судей) — по постановлению Кассационного департамента Сената (то же касалось, кстати, и прокуроров).
Реальные возможности квалификационной коллегии ничтожны.
Квалификационная коллегия не процессуальный орган и не вправе проверять и оценивать доказательства и самих доказательств на этом этапе нет.
С точки зрения здравого смысла и логики — мы попадаем в порочный круг: возбуждение уголовного дела невозможно, так как не собраны доказательства; доказательства не собраны, так как не возбуждено дело.
3. Более спорным является вопрос о конституционности других гарантий судейской неприкосновенности: п. 4 ст. 16 «Судья не может быть привлечен к уголовной ответственности, заключен под стражу, подвергнут приводу без согласия соответствующей квалификационной коллегии судей и санкции Генерального прокурора России. Эта норма не противоречит ст. 122 Конституции, но сама ст. 122 Конституции и п. 4 ст. 16 Закона о статусе судей нуждаются в толковании и оценке с позиции ст. 55, ч. 3, ибо расширение судейского иммунитета в случаях, когда есть жертва судейского произвола и злоупотреблений, ведет к ограничению права этой жертвы — в частности — права на судебную защиту, установленного ст. 46, ч. 1 Конституции РФ. Жертва преступления, совершенного судьей, причинившего ей физический, материальный или нравственный ущерб, вправе в соответствии с Конституцией искать судебную защиту.
Ст. 55, ч. 3 Конституции в этой связи устанавливает: права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ Конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства.
Принесение интересов рядового гражданина в жертву принципу судейской неприкосновенности — тот ли это случай, который имеет в виду ст. 55 ч. 3 Конституции? Позволю себе на этот вопрос ответить отрицательно, хотя такой ответ, видимо, не устроит ни судебную, ни законодательную власть.
Практика показала, что и депутатский корпус, и судейское сообщество явно заняли позицию обороны от сограждан, которых они призваны защищать.
Нужно ли говорить, что такое заключение эксперта не устраивало ни органы судейского сообщества, ни депутатский корпус, представители которых были активными участниками судебного разбирательства.
В начале заседания КС в зале прозвучала реплика, которую не стоило бы здесь приводить, если бы не характер и мотивы принятого решения: «Судебная власть сама решает свои проблемы». Намек на корпоративные интересы, связывающие Конституционный Суд, можно бы расценить как оскорбительный, если бы… Если бы мы не прочитали в его решении по этому спору следующие хитроумные доводы в подтверждение конституционности ч. 3 ст. 16 Закона о статусе судей в РФ:
«Установленный пунктом 3 статьи 16 Закона Российской Федерации «О статусе судей в Российской Федерации» усложненный порядок возбуждения уголовного дела в отношении судьи выступает лишь в качестве процессуального механизма и способа обеспечения независимости судей (подчёркнуто нами — А. Б.) и не означает освобождения их от уголовной ответственности»:
Но ведь речь-то как раз и шла о том, что этот механизм делает судью практически неприкасаемым. КС утешает далее жалобщиков тем, что они могут жаловаться и далее — в Высшую квалификационную коллегию судей и даже в суд в порядке ст. 46 Конституции РФ 63.
Но ведь речь-то как раз и шла о том, что жалобщики, даже заручившись поддержкой Генерального прокурора РФ, не в состоянии пробить эту стену судейской самообороны.
Впрочем, такое решение КС по поводу судейской неприкосновенности едва ли кого удивило, ибо перед этим КС принял не менее остроумное решение по вопросу депутатского иммунитета: даже и в том случае, когда депутат совершает преступление, не связанное с выполнением им служебных обязанностей (т. е. сугубо общеуголовное деяние), прокуратура не сможет передать дело на депутата в суд без согласия соответствующей палаты Федерального Собрания 64.
Гипертрофированный иммунитет судьи, как и депутата, поощряющий безнаказанность и безответственность его носителя, — явление социально вредное, порожденное, кажется, только в России периода «демократических» преобразований.
Правда, Парламентская Ассамблея Совета Европы в Заключении № 193 (1996 г.) по заявке России на вступление в Совет Европы предлагает России подписать и в течение одного года ратифицировать Генеральное Соглашение о привилегиях и иммунитетах, касающихся представителей членов Совета Европы (от 2 сентября 1949 г. с последующими дополнениями). Однако этот иммунитет не безусловен, и чтобы понять это, приведем выдержку из ст. XI Генерального Соглашения Совета Европы.
«Привилегии и иммунитеты представляются представителям членов не для личной выгоды отдельных лиц, а для того, чтобы обеспечить независимое выполнение ими своих функций, связанных с работой Комитета министров. Поэтому член Организации не только имеет право, но и обязан отказаться от иммунитета своего представителя в каждом случае, когда по мнению члена Организации, иммунитет препятствует отправлению правосудия, и этот отказ может быть произведен без ущерба для цели, с которой иммунитет был предоставлен» (подчеркнуто нами. — А. Б.).
В России ситуация иная, — и органы судейского сообщества, и депутатский корпус Государственной Думы превращают иммунитет в средство защиты от закона, нанося тем очевидный ущерб репутации представляемых ими ветвей государственной власти и самому принципу единой для всех законности.
Тяготение к чрезвычайным мерам
Все чаще приходится слышать о том, что наша судебная реформа приближается к тупиковой ситуации. То, что уже сделано, кажется недостаточно эффективным для изменения правового климата в обществе, а то, что предстоит сделать — совершенствование судебной системы, создание надежного следственного аппарата, кадровое обеспечение правоохранительных органов, повышение эффективности борьбы с преступностью —
требует экономических вложений, выходящих за пределы возможностей бюджета.
Преступность, между тем, угрожающе растет и требует незамедлительного реагирования со стороны государства. «Действенность государственной власти во многом определяется тем, как она борется с преступностью» 65, — вынужден был заявить Президент, хотя заявление такого рода ставит под угрозу престиж возглавляемой им исполнительной власти.
Осознание того, что «масштабы и темпы роста преступности сделали ее одним из основных факторов, препятствующих осуществлению социальной реформы» 66, — заставляет критически отнестись к той системе приоритетов преобразований, которые были изначально всецело ориентированы на формирование правового государства.
Судебная реформа под флагом обеспечения прав человека может быть последовательной и успешной в условиях если не процветающего, то, хотя бы, стабильного общества, стабильного в политическом, экономическом, социальном плане. Пока этого нет, зигзаги в области реформ неизбежны.
Думается, прежде всего экономические трудности делают такими робкими и непоследовательными шаги по введению суда присяжных, уже несколько лет провозглашенного на конституционном уровне. Та же причина препятствует обеспечению состязательности в судопроизводстве — нет нужного числа обвинителей и защитников. Отсюда же проистекает и идея ограничения коллегиальности в уголовном и гражданском судопроизводстве, отказ от стадии предания суду, расширение упрощенного порядка досудебной подготовки материалов в протокольной форме.
Пафос профессорского негодования по поводу отказа от ряда процессуальных гарантий (на пути к правовому государству!) понятен. Но если его наложить на социально-экономическую ситуацию переходного периода, он может оказаться несколько чрезмерным.
В Заключительных и переходных положениях Конституции РФ есть и такой пункт: «До приведения уголовно-процессуального законодательства Российской Федерации в соответствие с положениями настоящей Конституции сохраняется прежний порядок ареста, содержания под стражей и задержания лиц, подозреваемых в совершении преступлений» (п. 6, ч. 2). Здесь как бы содержится намек на то, что реализация ст. 22 Конституции, устанавливающей применение указанных мер посудебному решению, требует разработанного процессуального механизма. Но дело, конечно же, не в этом. И после принятия нового УПК РФ, его реализация в этой части окажется затруднительной или невозможной, пока не будут созданы необходимые кадровые (штатные) условия в судах для выполнения этой задачи.
Готовя проект УПК, мы уже думаем о том, что его следует оснастить, как и Конституцию, разделом о переходных положениях, откладывающих введение в жизнь новых демократических гарантий, — не в силу нашей злонамеренности, а по необходимости.
Эти рассуждения подводят нас к взвешенной оценке некоторых ограничений применения конституционных норм и президентских акций в области уголовного судопроизводства, воспринимающихся как антиконституционные. Однозначность и бескомпромиссность оценок, уместная в академических дискуссиях, не всегда оказывается приемлемой в реальных жизненных условиях.
Такова проблема юридической оценки Указа Президента «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности» от 14 июня 1994 года.
По своему характеру Указ является акцией чрезвычайной.
Во-первых, потому, что он принят Президентом с существенным превышением его конституционных полномочий. Во-вторых, потому, что он ограничивает или отменяет действие ряда процессуальных институтов, предусматривающих гарантии прав личности.
Президент РФ, как глава государства, гарант Конституции РФ, прав и свобод человека и гражданина (ст. 80 Конституции), оказывает существенное влияние на формирование правовой системы. Он вносит законопроекты в Государственную Думу, подписывает и обнародует федеральные законы (ст. 84), активно влияет на законотворческий процесс (ст. 107), издает указы и распоряжения, обязательные для исполнения на всей территории Российской Федерации (ст. 90).
И все же нормотворчество Президента не подменяет и не ограничивает функцию Федерального Собрания — представительного и законодательного органа РФ. «Указы и распоряжения Президента РФ не должны противоречить Конституции РФ и федеральным законам» (ст. 90 ч. 3 Конституций). УПК РФ — Федеральный закон и изменения в него может вносить только Парламент, но не Президент.
Это было одним из оснований критики Указа от 14 июня 1994 года. Второе основание, не менее существенное, связано с опасениями произвола и незаконных репрессий с учетом его конкретных нормативных новелл. Так, Указ допустил проведение экспертизы при возбуждения уголовного дела, с признанием за ее результатами значения доказательств. Обвиняемый (подозреваемый) и защитник лишались таким образом, права влиять на характер вопросов, поставленных следователем перед экспертом, принимать участие в обеспечении эксперта необходимой информацией и т. д.
Указ предписал «активно использовать данные оперативно-розыскной деятельности, признавая их в установленном порядке доказательствами по уголовным делам данной категории». Так был осуществлен демарш в доказательственное право и условия доказывания — одну из деликатнейших сторон процессуальной деятельности.
Было исключено применение мер пресечения, не связанных с лишением свободы — ориентация исключительно на арест, с увеличением срока задержания до 30 суток. Предписано проверять имущественное и финансовое положение «не только данного лица, но и его родственников или проживающих с ним в течение последних пяти лет других лиц» и проч.
Критика Указа в печати была массированной, но не долгой. Критики понимали, очевидно, что качественно изменившаяся преступность требует адекватных мер реагирования.
Правда, была высказана надежда на то, что судебная власть может не только взять под контроль применение Указа, но и ограничить его действие, исходя из того, что он противоречит Конституции РФ, Федеральному закону и ущемляет права личности.
Но этого не произошло. Конституционный Суд РФ на Указ не отреагировал, может быть, потому, что в то время его деятельность была приостановлена другим Указом Президента (тоже вопреки Конституции). Верховный Суд России по отношению к Указу занял позицию умолчания, и это умолчание продолжалось и тогда, когда оно становилось явно неприличным.
В постановлении Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» (31 октября 1995 г.) напоминается судам, что если при рассмотрении конкретного дела суд установит, что подлежащий применению акт государственного или иного органа не соответствует Закону, он в илу ч. 2 ст. 120 Конституции РФ обязан принять решение в соответствии с законом, регулирующим данные правоотношения. Далее подчеркивается, что оценке с точки зрения соответствия закону подлежат любые акты любого государственного органа, включая нормативные указы Президента РФ. Напоминается также право судов, исходя из положений ч. 4 ст. 125 Конституции обращаться с запросов о проверке конституционности закона в Конституционный Суд «в случае неопределенности в вопросе о том, соответствует ли Конституции РФ примененный или подлежащий применению по конкретному делу закон».
Казалось бы, тут-то и должен был Верховный Суд РФ дать оценку спорному Указу Президента, или хотя бы упомянуть о нем в качестве иллюстрации… Отнюдь. Судебная власть пока еще пребывает в согбенном состоянии перед грозным лицом власти исполнительной.
Может быть и Верховный Суд РФ проникся идеей поиска адекватных средств реагирования на распоясавшуюся преступность? Если так, то зачем скрывать это от всех субъектов правоприменения? Но это не так.
Уважаемые юристы, составляющие судейский корпус высшего судебного органа страны, мыслят как профессионалы, а не как дилетанты. Едва ли бы они стали опровергать ту часть пояснительной записки к нашему варианту УПК РФ, в которой говорится: «Борьба с преступностью должна осуществляться в рамках Закона. Любые отступления от Закона могущие привести к временному успеху, в конечном счете способствуют нарастанию правового нигилизма в сознании людей и произвола в деятельности правоохранительных органов. Отсюда — недопустимость чрезвычайных мер в сфере борьбы с преступностью, если они связаны с ущемлением конституционных прав личности» 67.
Теперь, спустя достаточное время после вступления в силу Указа от 14 июня 1994 г. можно оценить результаты этой чрезвычайной, но, как казалось многим, вынужденной и необходимой меры.
Успехов в борьбе с бандитизмом и организованной преступностью в масштабах
России не заметно. Зато заметно другое. Газеты пестрят сообщениями о беспределе, творящемся в милиции — о грубости, необоснованных задержаниях, избиениях, и даже ставших нередкими убийствах при допросах. Общественное мнение склонно считать, что Указ Президента психологически опасен: он как бы развязал руки работникам МВД, невольно благословил их на вседозволенность. Раньше цитировали поэта: моя милиция меня бережет. Теперь говорят: бойся милиции, нас защищающей.
Зигзаги нашей судебной реформы наводят на горестные размышления об особенностях и российской истории и нашей судьбы.
Удивительна страна Россия! Непрофессионализм и некомпетентность властей, видать, извечная наша проблема, непреодолимая даже и в век электроники и всеобщей грамотности.
Нам вдруг с легкостью необыкновенной объявляется как величайшее завоевание противников тоталитаризма лозунг: «Разрешено всё, что прямо не запрещено законом»! Ликуют все — от Президента до последнего спекулянта, не подозревая даже, что так открывается путь к дикости и правовой анархии. Есть ведь отрасли права, которые в отличие от правил уличного движения жестко придерживаются противоположного принципа: разрешено только то, что разрешено. Есть и мораль, которая тем же лозунгом ниспровергается начисто.
Позже нас привело в умиление заявление другого Президента, который очень либерально представлял себе проблему национального суверенитета: субъект федерации вправе взять сам столько власти, «сколько может проглотить». Опасность развала не только Союза, но и России заставила одуматься. Но это было потом. Жизнь навязчиво подтверждает, что хорошие законы в России или не действуют вовсе, или искажаются до неузнаваемости. Плохие законы при применении становятся еще хуже (вспомним, хотя бы борьбу с нетрудовыми доходами, частным предпринимательством и шабашничеством во времена «застоя»).
Судьи стремятся освободиться от ответственности за принимаемые решения, не забывая при этом твердить о своем высоком назначении и исключительности. Милиция не выполняет своих прямых обязанностей.
Рассказывают об инциденте с высоким полицейским чином из бывшей ФРГ, побывавшем в гостях у советских юристов. Услышал он о привычной для нас проблеме укрытия преступлений от учета милицией и долго не мог понять, о чем идет речь. Ему терпеливо объяснили, что милиция обязана зарегистрировать в специальном журнале дежурного любое заявлеление гражданина о готовящемся или совершенном преступлении, проверить его и возбудить при наличии оснований уголовное дело.
— И в чем проблема?
— В том, что не регистрируют заявления, как если бы их не было.
— Но ведь это обязанность милиции?
— Конечно.
— И работникам милиции за это платят?
— Да, и за это тоже.
— Так в чем проблема?
— Но ведь не регистрируют и не возбуждают…
— ?!
«Орднунг» — принцип жизни немца — не вписывается в психологию и стиль жизни россиянина. И не понять, живет ли народ по закону, по совести или по неким, только ему ведомым правилам. Уже столько написано о русской идее, менталитете россиянина, о «загадочности русской души», которую «аршином общим не измерить».
Так и подмывает пуститься в рассуждения, чтобы уяснить себе суть ее, учреждений власти. Куда направит нашу жизнь всенародно избранная Государственная Дума и во что выльется для отечественной демократии идея сильной президентской власти?..
А пока мы опять готовимся к реализации губительных идей и законов.
Глава VIII. Жертвы преступлений как объект судебной защиты 68
О социальной значимости проблемы жертв преступлений
По утверждению психологов, да и по собственным наблюдениям любого из нас, страх является одной из важных доминант, определяющих самочувствие и поведение человека. Источники вселенского страха разнообразны. Для современного общества это может быть и преступная государственная власть и банальная уголовная преступность, разросшаяся до крайних пределов, определяющих образ жизни. Если же обращаться в глубину веков, то источники страха окажутся куда разнообразнее — деспотизм бесконтрольной власти дополняется террором поработителей и религиозным фанатизмом. Китайский писатель Лу-Синь подметил это обстоятельство, характеризуя этическое учение Конфуция, апологета монархического образа правления: «Я раскрыл книгу по истории… Каждая страница была испещрена словами «гуманность», «справедливость», «мораль», «добродетель»… и вдруг между строками я рассмотрел, что вся книга исписана одним словом — «людоедство» 69.
Если бы большевики лучше знали Ветхий Завет, они не прятали бы так упорно Библию от народа. Каждая книга Библии и почти каждая ее притча источают слезы и кровь, и распространение знаний об этом является лучшей антирелигиозной пропагандой.
Вспомним для примера Вторую книгу Моисеева «Исход», повествующую о десяти казнях, обрушенных Богом на египтян, дабы побудить Фараона освободить еврейский народ «из плена», в котором он вполне процветал. Господь, уничтожая египтян, превращал воды рек в кровь, насылал моровую язву, забрасывал страну саранчой и жабами, уничтожал урожай градом, предавал смерти всех первенцев — от первенца фараона до первенца рабыни. Такие действия, как мы знаем, являются одним из тягчайших преступлений против человечества и именуются геноцидом. В том же ряду вызывающие почему-то умиление деяния Господни, повлекшие всемирный потоп, сожжение жителей городов Содома и Гоморры.
Воззвал ли кто-нибудь в защиту этих жертв божественного произвола на протяжении всей истории религии? Мы об этом не слышали, во всяком случае от официальной церкви.
Напомним и о заселении израильтянами земли обетованной: ханаанские племена уничтожались по божьему велению, чтобы освободить место для избранных.
Одним из крупных достижений черного юмора и вершиной цинизма является известная шутка «отца народов» о том, что уничтожение миллионов есть не более чем статистика, а одного человека — убийство.
Умышленное убийство во все времена считалось тяжким преступлением, однако для Библии, с ее гуманистическими постулатами скрижалей Моисеевых и нагорной проповеди Христа это совсем не так, о чем свидетельствует библейский сюжет о первом преступлении, о первой жертве этого преступления и о результатах божественного правосудия. После того, как Адам и Ева были изгнаны их рая, у них родилось двое сыновей — Каин и Авель. Братья подросли, отношения между ними были, вероятно, не самые лучшие, потому что в конечном счете Каин убил Авеля, из низменных побуждений, по мелочному мотиву. И предстал он перед Богом. Бог осудил его к изгнанию, правда Ветхий Завет не повествует, откуда и куда Господь изгонял убийцу, но дальше из священного писания известно, что Каин восточнее Эдема построил город, разбогател, имел большую семью и вообще жил неплохо. Более того, Господь обеспечил ему неприкосновенность, ибо заявил, что тот, кто убьет Каина, тому отмстится всемеро.
На этом примере мы видим, что божественное правосудие было очень далеко от справедливости. Что уж тут говорить о правосудии человеческом.
Проблема жертв преступлений — одна из вопиющих во всей истории человечества и она находит отнюдь не адекватное отражение в строе уголовного судопроизводства, осуществляемого именем государства.
К вопросу о том, как государство защищает интересы своих подданных, мы уже не раз обращались и здесь к месту будет привести высказывание патриарха Алексия — человека, обретшего популярность в годы очередной российской перестройки: «…Это — неизменное искушение и вековая болезнь государственности: государство свои интересы склонно автоматически отождествлять с интересами людей, а под «государственными интересами» склонно понимать прежде всего удобство и легкость в управлении» 70.
Вспомним Правду Ярослава — первый русский судебник. Какими доказательствами пользовались тогда судьи? Они устраивали поединок между жертвой преступления и преступником.
Истина оказывалась на стороне победителя. Устраивали испытания огнем и водой, и тоже истина оказывалась на стороне того, кто выдерживал эти испытания. Таким образом, жертва преступления становилась еще и жертвой правосудия, ибо она уравнивалась с преступником в возможности доказать вину или невиновность — ситуация, характерная не только для древнего российского судопроизводства, но и европейских государств.
Если обратимся к современному судопроизводству Запада, то увидим, что потерпевший не имеет никаких льгот и процессуальных гарантий. В процессуальном законодательстве Франции, Англии, Соединенных Штатов Америки, ФРГ и других государств потерпевший присутствует, но обычно не как самостоятельная процессуальная фигура. Мы видим потерпевшего или в роли свидетеля, или гражданского истца. И, пожалуй, только наше отечественное законодательство в 1958 году в этом направлении сделало первый важный шаг, — появилась процессуальная фигура потерпевшего с определенным набором прав и обязанностей. Это — достижение нашего законодательства. Правда, нельзя сказать, статус потерпевшего в действующем с 1960 г. УПК РФ достаточно удовлетворителен, — нужно делать новые шаги. Например, допрос потерпевшего у нас до сих пор производится по правилам допроса свидетеля, носит принудительный характер. Потерпевший предупреждается об уголовной ответственности не только за дачу заведомо ложных показаний, но и за отказ от дачи показаний. Потерпевший не обеспечен специальными средствами защиты. Таким образом, проблема эта остается. И хотя в 1958 году потерпевший был наделен определенными правами — его допустили к участию в предварительном следствии, он мог знакомиться с материалами дела, представлять доказательства, заявлять ходатайства, в некоторых случаях даже участвовать в судебных прениях, — но в общем-то его участие в судопроизводстве носило и до сих пор носит формальный характер, а его права и, особенно, гарантии прав нуждаются в существенном совершенствовании и расширении.
Для научной разработки и для законодателя важна оценка социального масштаба проблемы жертв преступлений: локальный ли это вопрос, или это вопрос, который затрагивает интересы многих. В этой связи отметим одну особенность, очень характерную для правовой действительности советского периода — в статистике число жертв преступлений никогда не отражалось, и мы до сих пор не знаем, сколько в стране потерпевших. Министр внутренних дел как-то сообщил по телевидению, что их около двух миллионов. Не трудно представить, какие манипуляции он производил со статистикой: если всего зарегистрировано преступлений около трех миллионов, то из них можно выбросить третью часть, где вероятнее всего потерпевших нет (это государственные преступления, преступления против государственной собственности и т. д.). Однако социальный масштаб проблемы не ограничивается числом зарегистрированных или вычисленных потерпевших. Ведь потерпевший — это процессуальная фигура, это лицо, наделенное определенными процессуальными правами. Жертв же преступлений значительно больше, потому что к их числу относится не только то конкретное физическое лицо, против которого было направлено зарегистрированное посягательство, но это и все его близкие, члены семьи, потому что они несут и имущественный, и моральный ущерб. Значит, цифру необходимо существенно увеличить. А если учесть латентную преступность, то мы выходим на цифру, значительно превышающую десять миллионов в год. Но сюда следует еще добавить жертвы экологических преступлений (а Россия пережила Челябинск, Чернобыль, Семипалатинск и сейчас является, как известно, мировой свалкой радиоактивных отходов), и если еще учесть пострадавших от экономических реформ, связанных с ограблением трудящихся путем обесценивания их сбережений и преступной приватизацией общенародной собственности, то окажется, что все мы жертвы преступлений или общеуголовных, или государственных. Наше общество до сих пор не осознало этой проблемы в полном ее объеме. Более или менее представляют себе эту проблему в свете общеуголовной преступности, но она выходит далеко за ее пределы. Она касается каждого.
Есть попытки снизить остроту проблемы. Некоторые ученые-юристы утверждают, что опасность преступности преувеличена, что это следствие искажения общественного сознания под воздействием информационного бума. Учитывается ли при этом латентная часть преступности, а также тот факт, что многие пострадавшие перестали обращаться в правоохранительные органы, не веря им? Возможен и такой подход к подсчету жертв преступлений, остающихся за пределами официального учета: каждый человек в сфере торговли обворовывается минимум один раз в месяц — обсчет, обмер, обвес, продажа некачественных товаров и т. д. Если все это подсчитать, то количество жертв преступлений возрастает до сотен миллионов в год. Значит есть смысл думать о том, как защитить человека. и общество от вала противоправных посягательств. Если жизнь человека, его здоровье и собственность не имеют надежной защиты со стороны государства, то следствием этого является не только падение престижа власти, рост правового и нравственного нигилизма, но и бесперспективность экономических реформ, что чувствует каждый из нас.
В официальных документах, исходящих от Президента и от Совета Федерации Федерального Собрания, признается, что преступность катастрофически растет, что она угрожает не только безопасности граждан, но и проводимым реформам, самому государственному строю. Осознают вроде бы, но действенных, конкретных мер со стороны государства мы не видим. Меры по защите жертв преступлений в социальном и правовом плане пока даже не обозначены. Очень интересной в этом отношении выглядит позиция законодателя на конституционном уровне. Есть в Декларации прав и свобод человека и гражданина, принятой в 1991 году, статья 33: «Права жертв преступлений и злоупотреблений властью охраняются законом. Государство обеспечивает им доступ к правосудию и скорейшую компенсацию причиненного ущерба». Эта статья Декларации была воспроизведена в старой Конституции 1978 года путем ее дополнения. А вот что осталось от этой статьи в новой редакции Конституции, принятой в 1993 году. Статья 52: «Права потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью охраняются законом. Государство обеспечивает потерпевшим доступ к правосудию, компенсацию причиненного ущерба». На слух вроде бы звучит одинаково, но разница очень существенная. Речь уже идет не о жертвах преступлений и злоупотребления властью, а о потерпевших, то есть процессуально признанных таковыми, а скорейшая компенсация, которую якобы обеспечивает государство, заменена обещанием компенсации неизвестно когда и не ясно, за чей счет. Если к этому добавить, что доступ к правосудию рядовому гражданину нередко затруднен, что до 60% уголовных преступлений из числа зарегистрированных остаются нераскрытыми, если к этому добавить, что статья 30, часть 3 Закона РСФСР «О собственности в РСФСР» (24 декабря 1990 г.), сулившая компенсацию жертвам преступления за счет государства, не применялась в связи с объявленным в 1994 г. мораторием, а теперь и отменой самого закона, то приведенная конституционная норма выглядит в целом не как средство защиты человека, а как способ уклонения государства от своих обязанностей по защите граждан.
При ознакомлении с уголовными делами, прекращенными на предварительном следствии, и с делами, прошедшими судебное разбирательство, как правило, не выявляется прямых грубых нарушений процессуального закона по отношению к потерпевшим. Но вот интересно: значительная часть потерпевших в суд не является, или если является, то по второму или третьему вызовам. Большая часть потерпевших отказывается знакомиться с материалами дела. Естественно возникает вопрос — откуда такая пассивность в защите собственных прав и интересов? Ответ на этот вопрос упирается в тот интерес потерпевшего, который реально может быть обеспечен судебной защитой: слишком немного он получит в конечном счете. Но об этом ниже.
О понятии потерпевшего и проблеме возмещения вреда
Привычным для процессуалистов определением потерпевшего является формула статьи 53 Уголовно-процессуального кодекса РФ. Потерпевшим признается лицо, которому преступлением причинен физический, имущественный или моральный вред. Это определение удобно для усвоения, подкупает простотой и кажущейся емкостью, но оно неточно. Во-первых, вред, причиняемый преступлением, не исчерпывается указанными тремя видами. Это значительно более сложное явление, характеризующее различные аспекты состояния объекта до и после преступного посягательства.
Во-вторых, в этой формуле процессуального закона дана характеристика материальных признаков потерпевшего, без указания на процессуальные признаки. В таком определении утрачиваются различия между жертвами преступления, как социальной и криминологической категорией и потерпевшим, как участником процессуальной деятельности, наделённом процессуальным статусом.
В-третьих, формула потерпевшего, изложенная в статье 53 УПК и последующей расшифровке его процессуального статуса, дала основания для ошибочного вывода о том, что потерпевшим у нас может быть только физическое лицо. И этот вывод потом был закреплен в соответствующем постановлении Пленума Верховного Суда Союза. А это не так, ибо вред может быть причинен и группе лиц, объединенных коммерческими или производственными интересами. И сводить статус этих юридических лиц к статусу гражданского истца, особенно теперь, в условиях рыночных отношений, недопустимо, потому что, помимо имущественного ущерба они очень часто несут и значительный моральный ущерб.
Устранение этих недостатков понятия потерпевшего должно быть начато, очевидно, с выяснения сущности возможного вреда, причиненного преступным деянием. В этой связи надлежит обратиться к материальному праву. В уголовном праве вред — одна из центральных категорий, равно как и в гражданских правоотношениях, возникающих не на договорной основе, а в связи с причинением вреда. При этом неизбежно определенное упрощение проблемы, в известной мере окупаемое доступностью и наглядностью изложения. Для уголовного права универсальным критерием определения тяжести совершенного преступления, и следовательно, критерием построения шкалы наказаний в Особенной части Уголовного кодекса является степень общественной опасности деяния. Этот же критерий используется и при индивидуализации ответственности, наряду, разумеется, с формой вины и данными о личности преступника. Общественная опасность — категория оценочная и небесспорная. В ней не всегда адекватно отражается субъективное представление потерпевшего о тяжести последствий преступного деяния. Кроме того, представление об общественной опасности деяния может резко меняться с изменением политической, социальной и экономической ситуации. Значит само понятие общественной опасности преступления должно иметь объективное обоснование, позволяющее шкалировать степень опасности! Такое основание есть и оно относительно широко используется. Это категория вреда, причиняемого преступлением.
Этой проблеме посвящен ряд исследований 71. Выделяются две формы причиняемого вреда: преступный результат и преступные последствия, а также типы вреда, причиняемого преступным действием и преступным бездействием, и виды вреда в зависимости от характера нарушенного блага. К ним относят: физический вред, психический вред, синдром жертвы преступления, моральный, имущественный. Эти классификации обычно используются для того, чтобы выделить вред как основной, дополнительный и квалифицирующий признак состава преступления или как отягчающее обстоятельство. Они же дают представление о ситуациях, в которых физическое и юридическое лицо может быть признано потерпевшим от преступления, способах обеспечения защиты их интересов.
Изложенные соображения позволяют привести следующую дефиницию потерпевшего, которую желательно внедрить в наше законодательство. Потерпевший — это лицо — физическое или юридическое — охраняемым законом интересам которого преступлением причинен вред и которое признано органами предварительного расследования или судом потерпевшим по данному уголовному делу. В этой дефиниции не расшифровывается понятие вреда. Расшифровка вполне уместна в материальном праве, в гражданском и уголовном, а для уголовного процесса достаточно одного указания на вред, ибо без вреда не может быть потерпевшего, но важно и то, что лицо не может быть потерпевшим без официального признания его таковым. Только после постановления о признании потерпевшим лицо приобретает соответствующий процессуальный статус.
Особого внимания заслуживает проблема возмещения вреда потерпевшему.
Общая часть УПК РФ 1960 года (в частности, ст. 53) не предусматривала ни права потерпевшего на возмещение вреда, ни способов обеспечения его интересов. Предполагалось, что потерпевший, как лицо, «понесшее материальный ущерб от преступления, вправе при производстве по уголовному делу предъявить к обвиняемому или лицам, несущим материальную ответственность за действия обвиняемого, гражданский иск, который рассматривается судом совместно с уголовным делом» (ст. 29 УПК).
Таким образом, потерпевший мог претендовать на возмещение не любого вреда, а лишь «материального ущерба». Для этого требовалось предъявление иска и приобретение статуса гражданского истца при условии вынесения соответствующего постановления или определения (ст. 54. ч. 1 УПК РФ).
Двойственный характер статуса жертвы преступления в этом случае (потерпевший — гражданский истец) создавал достаточно сложную систему процессуальных правоотношений, связанных с доказыванием характера и размера причиненного преступлением материального ущерба.
Положение потерпевшего, как субъекта доказывания, облегчалось тем, что на его стороне, как правило, были органы государства, осуществляющие функцию уголовного преследования. Более того, если гражданский иск остался непредъявленным, суд при постановлении приговора «вправе по собственной инициативе разрешить вопрос о возмещении материального ущерба, причиненного преступлением» (часть 4 ст. 29 УПК).
Однако практика шла по другому пути: суд крайне редко проявлял такую инициативу, а следователь и прокурор-обвинитель были озабочены обеспечением обвинения, а не доказыванием размера причиненного потерпевшему материального ущерба.
И хотя закон позволял суду при рассмотрении уголовного дела лишь в исключительных случаях, при невозможности произвести подробный расчет по гражданскому иску без отложения разбирательства дела, передать вопрос на рассмотрение иска в порядке гражданского судопроизводства (ч. 2 ст. 310 УПК), суды широко этим пользовались.
Перед потерпевшим — гражданским истцом возникала перспектива долгих хождений по судам. При этом его материальные затраты, затраты времени и сил редко окупались конечным результатом.
На протяжении всего периода социалистического строительства потерпевший вынужден был довольствоваться минимальным возмещением вреда. Отсюда и упоминавшаяся выше пассивность потерпевшего в уголовном судопроизводстве. Или это была реституция — возврат похищенного имущества — или денежная компенсация, взыскиваемая с осужденного в пределах денежной оценки вреда, причиненного здоровью и имуществу. Например, при причинении вреда здоровью в исковую сумму могли входить только затраты на дополнительное питание и редко на санаторно-курортное лечение, ибо считалось, что основные затраты брало на себя государство, оплачивая больничный лист за определенный срок и ординарное лечение.
О праве потерпевшего претендовать на возмещение расходов, связанных с поминками покойного после погребения жертвы преступления, взыскании упущенной выгоды, денежной компенсации морального ущерба не могло быть и речи. Таким образом, интерес, который потерпевший мог бы защищать и компенсировать в материальном, денежном плане путем предъявления гражданского иска, этот интерес оказывался не очень велик. Тем более, что его размер и основания надо доказать. Скажем, при причинении имущественного вреда в случае кражи надо было доказать какие вещи украдены и какова их реальная стоимость. Бремя доказывания этих фактов возлагалось на потерпевшего.
При отсутствии развитой системы страхования человеческая жизнь, как и честь и достоинство человека, не представляли собой материальной ценности. Вот почему потерпевший, нервы которого подвергают испытаниям на предварительном следствии и в суде, не очень хочет идти и туда, и туда.
Достаточной моральной компенсацией для потерпевшего считалось осуждение обидчика от имени государства приговором суда или просто постановлением следователя о прекращении уголовного дела.
Определенные положительные сдвиги наметились в последние годы. Верховный Совет Союза перед своей кончиной успел принять Основы гражданского законодательства, в которых помещена более или менее разработанная норма о возможности возмещения ущерба, связанного с упущенной выгодой. Закон о печати был первым законом в нашей стране, который предоставил возможность оценивать в рублях моральный ущерб. Теперь, особенно после принятия двух частей ГК РФ, появились такие иски, но пока что в уголовном судопроизводстве все это отражения не нашло. Это — за пределами уголовного процесса.
Но даже в тех случаях, когда есть обвинительный приговор и решение об удовлетворении гражданского иска, это вовсе не значит, что потерпевший что-нибудь и когда-нибудь получит. Исполнительный лист отправляется по месту отбывания наказания осужденного, осужденный что-то зарабатывает и потерпевший может в течение очень длительного времени что-то получать, а может быть, ничего не получит. В этих случаях на помощь должно бы прийти государство, ведь это оно взимает налоги с населения для обеспечения нашей безопасности. Если оно не в состоянии обеспечить эту безопасность, то должно бы взять на себя частично бремя материальных компенсаций.
Попытка такая была, если иметь в виду знаменитую ст. 30, ч. 3 Закона «О собственности в РСФСР» от 24 декабря 1990 г. Но как только попытались применять этот закон судьи, оказалось, что бюджет не может выдержать таких расходов, и сначала Парламент, а потом и Президент объявили на этот закон мораторий, причем Президент, что очень любопытно, не наложил мораторий на статью 30, часть 3 Закона «О собственности» а продлил действие статьи 25 Закона «О государственном бюджете», принятого Верховным Советом. Таков изощренный способ маскировки непопулярного решения. А известное постановление Президента РФ от 30 сентября 1992 года, где дается задание ГПУ разработать срочные инструкции о порядке применения статьи 30, части 3 Закона «О собственности», так и не было выполнено. Об этом сейчас уже никто и не вспоминает.
Различные аспекты борьбы с преступностью и безопасностью личности достаточно остро поставлены в Послании Президента Федеральному Собранию в феврале 1994 года «Об укреплении Российского государства» и в заключении Совета Федерации по парламентским слушаниям по вопросу борьбы с преступностью и укреплению правопорядка. Поставлены эти вопросы и в федеральной программе по борьбе с преступностью на 1994–1995 годы. Но в этих документах не выделены вопросы социальной и правовой защиты жертв преступлений. Отождествлять же меры борьбы с преступностью с мерами защиты населения от преступлений было бы некорректно и в научном, и в практическом плане.
Но даже и при отсутствии специальных акцентов на проблеме защиты жертв преступлений, выполнение государственной программы борьбы с преступностью объективно способствовало бы ограждению населения от криминального беспредела.
Однако, как вынужден был признать Президент в своем очередном послании Федеральному Собранию 16 февраля 1995 г., программа борьбы с преступностью выполнена лишь частично из-за неудовлетворительного финансирования 72.
Скрасить ситуацию, явно свидетельствующую о беспомощности государственной власти, пытается Межведомственная комиссия Совета Безопасности РФ по общественной безопасности, борьбе с преступностью и коррупцией. Своим решением от 30 января 1996 г. она констатирует «своевременное выполнение большинства запланированных в Федеральной программе мероприятий», что позволило, по мнению Комиссии, «сформировать современную законодательную базу и создать необходимые предпосылки для радикального перелома в борьбе с преступностью».
Это при том, что к тому времени не были приняты важнейшие акты правовой реформы — Уголовный, Уголовно-процессуальный, Уголовно-исполнительный кодексы, неудовлетворительно законодательство о борьбе с организованной преступностью, терроризмом, бандитизмом и пр. Возникает вопрос, кого и зачем вводим в заблуждение и будут ли когда-нибудь соответствующие структуры исполнительной власти нести ответственность за свои решения, создающие лишь видимость активной работы?
Постановлением Правительства Российской Федерации от 17 мая 1996 г. утверждена «Федеральная целевая программа по усилению борьбы с преступностью на 1996–1997 годы». Выделение значительных денежных средств с указанием источников финансирования вселяет надежду на возможность «коренного изменения криминальной ситуации в стране… создание условий для неотвратимости наступления ответственности за совершенное преступление», как это записано в целях Программы. Нельзя не выразить удовлетворения и по тому поводу, что центральный раздел Программы посвящен защите жизни, здоровья, свободы и достоинства граждан, повышению эффективного раскрытия и расследования преступлений.
В этом разделе содержится задание уже в 1996 г. разработать Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации, который, как известно, включает правовые средства защиты потерпевшего в уголовном судопроизводстве.
Кроме того, дается задание правоохранительным ведомствам, а также министерствам юстиции и экономики России разработать в 1996–1997 годах «систему мер по обеспечению защиты жертв преступлений, повышению их правового статуса в соответствии с резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН «Основные принципы отправления правосудия в отношении жертв преступлений и злоупотребления властью», расширению их прав в уголовном судопроизводстве и гарантий возмещения причиненного материального и морального ущерба».
Эти задания нашли отражение в планах работы соответствующих адресатов, в том числе — в плане научных исследований Института проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ на конец 1996 и 1997 годы.
Отметим, что многие вопросы, связанные с защитой жертв преступлений были в поле зрения разработчиков важнейших актов судебной реформы, в том числе нескольких вариантов проекта УПК РФ, над которыми работа ведется уже несколько лет.
Судебная реформа и правовой статус потерпевшего
Правовой статус потерпевшего определяется несколькими отраслями права. В Конституции РФ 1993 г. — это уже упоминавшаяся ст. 52 о защите прав потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью, а также ст. 46, гарантирующая каждому судебную защиту его прав и свобод, ст. 48, гарантирующая право на получение квалифицированной юридической помощи. О том, как выполняются эти конституционные нормы, частично было сказано выше.
Теснее всего потерпевший (или шире — жертва преступлений) связан с уголовно-процессуальным законодательством. Именно в уголовном процессе происходит столкновение и разрешение конфликта между обвиняемым и потерпевшим. Поэтому ; развитие процессуальных гарантий прав потерпевшего — дело, прежде всего, уголовно-процессуального законодательства и теории уголовного судопроизводства.
В Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации в последние три-четыре года внесено много изменений, причем изменений радикальных, коренных, вплоть до судебного контроля за применением арестов, за продлением срока содержания под стражей. Очень много изменений было связано с созданием дополнительных процессуальных гарантий прав обвиняемого и подозреваемого, с участием защитника по всем делам с момента предъявления обвинения. Принят закон о суде присяжных, который в основном нацелен на обеспечение прав обвиняемого. И ни одного закона, ни одной нормы, ни одной статьи в УПК не было изменено в интересах расширения гарантии прав пострадавших от преступлений.
Работая над проектом УПК РФ, мы пытались создать комплекс прав, дающих возможность потерпевшему активно участвовать в процессуальной деятельности и отстаивать свои интересы. В других вариантах проекта УПК эта идея просматривалась слабее, особенно на начальных этапах работы.
Разумеется, спор ведется не только по процедурным вопросам, — многое в судьбе потерпевшего зависит от формулировок статей Уголовного и Гражданского кодексов. Еще при обсуждении проекта Общей части Уголовного кодекса мы убедились, что этот проект не только ничего нового не дает для потерпевшего, но ухудшает его положение. В частности, в действовавшем до конца 1996 г. Уголовном кодексе был такой вид наказания, как обязанность осужденного загладить причиненный вред (ст. ст. 21 и 32 УК РСФСР). Этот вид наказания был исключен в проекте УК, его нет в новом УК РФ. Объяснение дается очень простое — суды на практике эту норму применяют крайне редко. Но почему бы не поставить вопрос иначе — если этот вид наказания не применялся, так его надо применять; может быть следовало предусмотреть его в отдельных составах преступлений.
В новом УК РФ своеобразно определен акт амнистии. На основании амнистии лицо, совершившее преступление, освобождается от уголовной ответственности (ст. 84, ч. 2). В уголовном судопроизводстве нет лица, «совершившего преступление», — есть подозреваемый, обвиняемый, подсудимый, осужденный, оправданный. Если пойти по пути, который предложили создатели нового Уголовного кодекса, то возникает вопрос, кто и как будет защищать интересы жертв преступлений. Ведь амнистию можно распространять и на тех, кто еще не осужден, чья вина еще не установлена и не доказана. То есть открывается возможность скопом прекращать дела, как это было сделано политической амнистией по отношению к обвиняемым по уголовному делу октябрьских событий 1993 г., где, как известно, свыше 500 потерпевших. Кому они предъявят иск? Чья вина доказана? И как они будут потом обосновывать свои исковые требования? Вот к чему приводят казалось бы невинные формулировки Уголовного кодекса. Они оставляют жертву преступления без защиты.
Между тем, существует достаточно простое решение: амнистию применять только к лицам, которым предъявлено обвинение, которые признают себя виновными и готовы загладить причиненный ущерб. Только при этих условиях амнистированное лицо не может возражать против иска потерпевшего, прикрываясь презумпцией невиновности.
Иногда приходится слышать предостережения по поводу расширения прав потерпевшего. Отмечается, что уголовное судопроизводство ориентировано на принцип публичности, а расширение прав потерпевшего может привести к подрыву этого принципа, ибо потерпевший сможет слишком активно влиять на судьбу уголовного дела. Казалось бы, что же в том страшного, если это делается под контролем государственных должностных лиц — органа дознания, следователя, прокурора, суда.
В журнале «Государство и право» была опубликована подборка с заседания «круглого стола», где один из участников, возражая против расширения прав потерпевшего, ссылался на то, что это повлечет ущемление права на защиту. Права обвиняемого защищать нужно, права жертвы защищать нельзя, потому что это влечет ущемление права на защиту. Вот такая правовая идеология.
Что мы предлагаем в своем проекте Уголовно-процессуального кодекса? Мы не только опираемся на тот статус, который у потерпевшего был, но и существенно расширяем его. В частности, мы предлагаем предоставить потерпевшему или просто заинтересованному лицу, еще не признанному потерпевшим, право обжаловать в суд постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, постановление о приостановлении либо о прекращении уголовного дела, т. е. те решения органов предварительного следствия, которые лишают возможности жертву преступления защищать свои права надлежащим образом.
Правда, теперь актуальность этой проблемы снижена в связи с признанием прямого действия Конституции РФ и соответствующих разъяснений Пленума Верховного Суда РФ от 31 октября 1995 г. о ее применении судами. Ст. 46, ч. 1 Конституции предоставила любому гражданину возможность обращения за судебной защитой своих прав и свобод, однако для процессуального законодательства важен механизм реализации этой конституционной нормы.
В Законе о суде присяжных содержится норма, согласно которой при отказе прокурора от поддержания обвинения суд прекращает дальнейшее производство по делу, если потерпевший против этого не возражает. И дальше нет никаких объяснений — что делать, если потерпевший возражает? Представляется, что в этом случае следовало бы объявить перерыв в судебном заседании, назначить потерпевшему профессионального представителя и на него возложить обязанности по поддержанию обвинения. Причем, потерпевшего в этом случае можно было бы освободить от оплаты услуг представителя. Есть же в Конституции норма, которая гарантирует от имени государства льготную юридическую помощь, даже освобождение отдельных категорий граждан от оплаты юридических услуг (ст. 48 Конституции). Обвиняемый этими льготами широко пользуется. Полагаем, что и потерпевшему в определенных случаях может быть обеспечена бесплатная юридическая помощь.
Одним из немногих достижений судебно-правовой реформы явилось принятие в 1994–1995 гг. двух частей нового Гражданского кодекса РФ. Глава 60 этого Кодекса, посвященная обязательствам, возникающим вследствие причинения вреда, может рассматриваться как материально-правовая база защиты интересов жертв преступлений и потерпевшего, в частности. Эта глава несколько усовершенствовала соответствующий раздел старого ГК РСФСР, отразив некоторые реалии рыночной экономики, предусмотрев и положения об основаниях, способах и размере компенсации морального вреда (ст. ст. 1099–1101).
Здесь возникает сложная проблема соотношения правил гражданского и уголовного судопроизводства при рассмотрении иска потерпевшего.
В соответствии с нормами ГПК РФ доказывание требований и возражений возлагается на сторону, их заявившую, а преюдициальное значение приговора по уголовному делу распространяется лишь на факт совершения данных действий данным лицом.
Ясно, что защищать свои интересы в условиях уголовного судопроизводства потерпевшему легче — ему на помощь приходит принцип публичности и сторона государственного обвинения.
Однако практика судов, как отмечалось, идет не по пути, оптимальному для потерпевшего, чаще всего под тем или иным предлогом (обычно — сомнения в обоснованности размера исковых требований) суд, рассматривающий уголовное дело, оставляет гражданский иск «без рассмотрения», предлагая потерпевшему защищать свои интересы в общеисковом порядке (ст. 310 УПК РФ). Нужно признать, что имеющиеся проекты УПК РФ в разделах, посвященных возмещению причиненного преступлением вреда, не отличаются ни полнотой охвата возниающих вопросов, ни системой гарантий интересов потерпевшего.
Наконец, существенно и следующее соображение. Уголовное судопроизводство отнимает у человека очень много времени. Выше отмечалось, что большинство потерпевших стараются не явиться на судебное заседание. Надо компенсировать и расходы по участию в судопроизводстве. Значит, это тоже надо заложить в уголовно-процессуальное законодательство, а возможно и в гражданское право при определении видов компенсации.
В нашем проекте УПК РФ мы предусмотрели в самой норме о потерпевшем (ст. 31 проекта УПК НИИ при Генеральной прокуратуре, М., 1994) обеспечение возмещения материального ущерба, причиненного преступлением, а также расходов, понесенных в связи с его участием на предварительном следствии и в суде, включая расходы на представителя; предусмотрели и возможности денежного возмещения морального вреда.
К сожалению, в проекте УПК Минюста в норме о потерпевшем (ст. 34) этого нет, а в статье о гражданском истце (ст. 36) речь идет только о возмещении имущественного и морального вреда.
Эти расхождения рождают дискуссии в рабочей группе Государственной Думы по проекту УПК РФ и перспективы возможных решений пока остаются достаточно неопределенными. Ряд спорных вопросов об обеспечении интересов потерпевшего решен в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 29 апреля 1996 г. «О судебном приговоре».
Ссылаясь на нормы нового Гражданского кодекса (ст. 151, 1099, 1100, 1101), Пленум признал за потерпевшим право на компенсацию морального вреда в денежной форме и указал критерии определения размера такой компенсации.
Пленум подчеркнул также необходимость соблюдения ст. 310 УПК РФ об обязанности суда разрешить предъявленный по делу гражданский иск.
В УПК должен быть решен и вопрос о вручении потерпевшему копии обвинительного заключения и копии приговора, чтобы он имел возможность «защищаться». То есть существует целый ряд проблем, которые надо сейчас решать в уголовно-процессуальном законодательстве.
Но не следует забывать и проблемы более широкого социального плана. Надо добиться определенных сдвигов в общественном сознании. Надо убедить население в том, что гражданин, защищаемый в уголовном судопроизводстве, это не только обвиняемый, но и его жертва. Надо искать способы защиты ертв преступлений также и путем создания общественных фондов, если государство не в состоянии взять на себя бремя расходов.
Зарубежный опыт защиты жертв преступлений
Во многих странах создаются благотворительные организации и общественные фонды защиты жертв преступлений, которые оказывают им правовую помощь, действует система государственной компенсации причиненного ущерба. Все это заслуживает обсуждения, хотя едва ли может быть в полной мере реализовано в наши дни в условиях реформ. Но есть и вполне реализуемые идеи. Так, государства — члены Европейского Совета еще в ноябре 1983 года подписали Конвенцию по возмещению ущерба жертвам насильственных преступлений, исходя, как они пишут, из понятия справедливости и общественной солидарности. Предусмотрено, что возмещение ущерба осуществляется тем государством, на территории которого было совершено преступление. При этом компенсация должна покрывать, по крайней мере, потери от дохода, затраты на лекарство и госпитализацию, на похороны, на содержание иждивенцев и алименты.
Согласно ст. 2 этой Конвенции «Когда возмещение убытков не может быть обеспечено из других источников, государство должно взять на себя расходы для следующих категорий:
а) для тех, которым в результате умышленных насильственных преступлений был нанесен существенный урон физическому состоянию или здоровью;
в) для тех, которые находились на иждивении погибших в результате такого преступления.
Несколько позже — в конце 1985 года ООН была принята Декларация основных принципов правосудия для жертв преступления и злоупотребления властью. Как и Европейская конвенция, эта Декларация в соответствии со ст. 15 Конституции РФ является составной частью нашей правовой системы.
Декларацией, что существенно для развития нашей темы, под термином «жертвы преступлений» понимаются «лица, которым индивидуально или коллективно был причинен вред, включая телесные повреждения или моральный ущерб, эмоциональные страдания, материальный ущерб или существенное ущемление их основных прав в результате действия или бездействия, нарушающего действующие национальные уголовные законы государств-членов, включая законы, запрещающие преступное злоупотребление властью» (ст. 1 Декларации).
Здесь, как видим, вопрос поставлен много шире, чем он решается в уголовно-процессуальном законодательстве — речь вдет именно о жертвах и не только преступлений общеуголовного характера, но и преступных злоупотреблений должностных лиц. Нормы Декларации предусматривают возможность реституции с компенсацией жертвам не только за счет виновных, но и в необходимых случаях — за счет государства и социальных фондов.
В феврале 1990 года Англией принята Хартия жертв преступлений. В 1990 году принят Федеральный закон США, в котором выделены следующие принципы судопроизводства в отношении жертв преступлений. Декларировано право на справедливое и уважительное отношение к потерпевшим с соблюдением достоинства личности и конфиденциальности; право на защиту от обвиняемого; право быть информированным о судебном заседании, представлять свои интересы и быть выслушанным; право на реституцию и, наконец, на информацию об обвинении, приговоре, об отбывании наказания преступником и дате его освобождения из заключения.
Принципиальное значение для развития нашей темы имеют материалы IX Конгресса ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями, состоявшегося в Каире 29 апреля — 8 мая 1995 г.
Значение IX Конгресса ООН следует видеть прежде всего в том, что его участникам удалось преодолеть традиционный подход проблеме защиты прав человека, при котором всегда и неизменно в центре внимания оказывались права и интересы лица, виновного в совершении преступления, либо привлекаемого к уголовной ответственности. Конгресс перенес акцент с приоритетной защиты прав правонарушителя на приоритетную защиту жертвы правонарушения и общественных интересов, поставив соответствующие задачи перед уголовным, уголовно-процессуальным законодательством и виктимологическим разделом криминологической науки.
В июле 1995 г. в г. Барселоне Совет Европы провел Пан-Европейский семинар с повесткой дня, вполне отвечающей духу Каирского Конгресса ООН.
«Урегулирование отношений между жертвой и преступником: подходы, проблемы, достижения в их решении». Россия к этому времени не входила в Совет Европы и ее представители (включая автора этих строк) участвовали в семинаре в роли приглашенных гостей, но не докладчиков.
Основная идея концепции была выражена во вступительном докладе как восстановление справедливости. Были заслушаны: обзорный доклад «Положение потерпевшего при отправлении уголовного правосудия» по материалам Западноевропейских стран и стран Восточной Европы, а также региональные доклады на тему: «Урегулирование отношений между жертвой и преступником: правовые основы и практика». Излагался опыт Австрии, Франции, Норвегии, Испании, Великобритании.
При некоторых национальных различиях суть этого опыта сводится к созданию специального органа примирения потерпевшего с обвиняемым на основе возмещения вреда, причиненного преступлением. Обычно это — примирительный совет при муниципалитете, состоящий из представителя муниципалитета («медиатор» — примиритель) и местных активистов. Дело в совет поступает из органов прокуратуры или суда и обычно касается преступления несовершеннолетнего, иногда и взрослого преступника, но малозначительное по своему характеру.
Адвокаты и официальные лица судебной системы в примирительной процедуре не участвуют, примирение не может быть принудительным. При достижении соглашения соответствующий документ направляется в прокуратуру или суд и на этом деятельность органов уголовной юстиции по делу прекращается, при условии, если стороны исполняют соглашение и конфликт ликвидируется.
Участники семинара положительно оценили эту практику, как способствующую снижению социальной напряженности, лучшему обеспечению интересов жертвы преступления, оказывающую воспитательное воздействие на правонарушителя и, следовательно, благотворно влияющую на уровень преступности, являясь важным профилактическим средством.
Примирительные процедуры в отечественном судопроизводстве использовались при передаче материалов уголовных дел в товарищеские суды и комиссии по делам несовершеннолетних, хотя при этом не всегда преследовалась цель обеспечения интересов потерпевшего. Используются они и при рассмотрении дел частного обвинения судами (ст. 27 УПК РФ).
В новых условиях, связанных со снижением роли общественности в уголовном судопроизводстве, по крайней мере в условиях переходного периода было бы целесообразно расширение применения примирительных процедур на предварительном следствии под контролем прокурора по малозначительным преступлениям и в суде по делам с протокольной формой и по делам частного обвинения, перечень которых мог бы быть расширен.
Эта идея нашла отражение в Федеральном законе РФ «О внесении изменений и дополнений в Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР и в Исправительно-трудовой кодекс РСФСР в связи с принятием Уголовного кодекса Российской Федерации» (принят Госдумой 15 декабря 1996 г. — Российская газета, 1996, 25 дек.).
Приведем ст. 9 этого Закона: «Прекращение уголовного дела в связи с примирением с потерпевшим».
Суд, прокурор, а также следователь и орган дознания с согласия прокурора вправе на основании соответствующего заявления потерпевшего прекратить уголовное дело в отношении лица, впервые совершившего преступление небольшой тяжести, если оно примирилось с потерпевшим и загладило причиненный потерпевшему вред».
Актуальные рекомендации
Судебно-правовая реформа в России продолжается. По состоянию на май 1996 г. ситуация с правовыми отраслями криминального цикла, для которых жертва преступных посягательств должна быть одним из объектов пристального внимания, кажется относительно благополучной. Проекты всех трех кодексов — УК, УПК и ИТК встретились в рабочих группах Государственной Думы. Ученые — юристы в этих группах представлены в достаточной мере. Это относится и к ученым НИИ при Генеральной прокуратуре РФ, участвовавшим в подготовке проектов всех трех кодексов.
И все же остается опасность недооценки правовых проблем защиты жертв преступлений, ибо это не единственная, а по мнению многих, — далеко не главная проблема на фоне грандиозных задач борьбы с преступностью и совершенствования пенитенциарной практики.
Все это заставляет нас воспроизвести здесь рекомендации, подготовленные в связи с докладом «Социально-правовые проблемы защиты жертв преступлений». Эти рекомендации в июле 1994 г. были разосланы руководителям правоохранительных органов, руководителям ветвей Судебной власти, Председателям Государственной Думы и ее комитетов, связанных с правовой реформой, Председателю Союза юристов и Парламентскому уполномоченному по правам человека. Реакции, как водится, не последовало, однако можно считать, что в Федеральной программе по усилению борьбы с преступностью на 1996–1997 годы они некоторое отражение нашли.
Вот эти рекомендации.
Участники семинара Криминологической ассоциации и бюро по координации научных исследований в области уголовного процесса и судоустройства, обсудив доклад профессора Бойкова А. Д. «Социально правовые проблемы защиты жертв преступлений», отмечают:
А. Значительный рост преступности в РФ, создающий серьезную угрозу для государства, общества и безопасности личности, связан с причинением миллионам граждан вреда, который, как правило, не возмещается осужденными и не компенсируется государством.
Масштабы угрозы преступности гражданам — ее реальным и потенциальным жертвам — не осознаны в полной мере, о чем свидетельствует отсутствие специальных разделов, посвященных правовым и социальным вопросам защиты жертв преступлений, в таких основополагающих документах, как Послание Президента РФ «Об укреплении российского государства» — разделы 1.2, 1.3, 2.1, 2.2 (24.02.94 г.); Заключение Совета Федерации Федерального Собрания по парламентским слушаниям вопроса «Борьба с преступностью и укрепление правопорядка в РФ» (8 апреля 1994 г.); Федеральная программа РФ по усилению борьбы с преступностью на 1994–1995 гг.
Б. Попытки отождествления мер борьбы с преступностью с мерами защиты населения от преступлений несостоятельны и в теоретическом, и в практическом плане. Реальные шаги по социальной и правовой защите жертв преступлений должны быть связаны с разработкой специальной программы, тесно увязанной с программой борьбы с преступностью, но не сводимой к ней.
В. Государственная правоохранительная система в настоящее время не в состоянии эффективно выполнять функцию защиты граждан от преступных посягательств, обеспечения безопасности личности.
Рекомендуются следующие неотложные меры по защите жертв преступлений:
1. Для обеспечения реализации ст. 52 Конституции РФ, устанавливающей государственную гарантию компенсации потерпевшему причиненного ущерба преступлением или злоупотреблением властью, а также ст. 30, пункта 3 Закона «О собственности в РСФСР» от 24 декабря 1990 г., распоряжения Президента РФ от 16 сентября 1992 г. подготовить Закон о порядке возмещения государством ущерба, нанесенного преступлением, считая первоочередной задачей возмещение ущерба жертвам насильственных преступлений, лишившимся трудоспособности полностью или частично, а также лицам, находившимся у них на иждивении или на иждивении погибших в результате преступления. При этом, учесть положения Европейской конвенции по возмещению ущерба жертвам насильственных преступлений от 24 ноября 1983 г., а также иные международные пакты касающиеся защиты жертв преступлений.
2. В неотложном порядке учредить Государственный фонд борьбы с преступностью и в соответствии с уже принятым постановлением использовать его средства в том числе для оказания поддержки жертвам преступлений.
3. Предусмотреть создание вневедомственного учета заявлений, сообщений о преступлениях, результатов их рассмотрения, пострадавших, ставших жертвами преступления, в том числе признанных потерпевшими, гражданскими истцами.
4. Предусмотреть в судебной статистике сведения об участии потерпевших и гражданских истцов в судебных процессах, основания исковых заявлений и результаты их рассмотрения в уголовном судопроизводстве, особо выделив дела, рассмотренные судом присяжных.
5. Считать непринятие установленных законом мер по защите прав и законных интересов потерпевших существенным нарушением Закона. Рекомендовать Верховному Суду РФ изучать практику применения ст. 32 УК «Возложение обязанности загладить причиненный вред», а также практику рассмотрения гражданских исков в уголовном судопроизводстве и обсудить этот вопрос на Пленуме Верховного Суда РФ.
6. Научным коллективам, занимающимся проблемами судопроизводства и криминологии, больше уделять внимания разработке гарантий прав потерпевшего и вопросам социальной защиты жертв преступлений, шире используя соответствующий опыт зарубежных государств и решения ООН по правам человека.
7. Авторским коллективам и рабочим группам при подготовке проектов уголовного, уголовно-процессуального и гражданского кодексов максимально обеспечить правовые условия защиты жертв преступлений, разработав юридическое понятие вреда, причиняемого преступлением и иным правонарушением, способы его компенсации, широкий круг прав потерпевшего — участника уголовного судопроизводства, дающего ему возможность активно влиять на ход процесса и защиту своих законных интересов.
В число прав потерпевшего в уголовном процессе должно быть включено: право на обжалование в суд решений органов расследования об отказе в возбуждении уголовного дела, его прекращении и приостановлении; гарантии возмещения причиненного как материального, так и морального вреда, право на компенсацию расходов по участию в уголовном судопроизводстве, включая расходы на представителя, право на поддержание обвинения и др.
8. В целях обеспечения потерпевшему «доступа к правосудию» (ст. 52 Конституции РФ) и права на судебную защиту (ст. 46 Конституции РФ), внести изменения в Закон РСФСР «О государственной пошлине» (9 декабря 1991 г.) и ст. 80 ГПК РСФСР. Любые иски о возмещении вреда потерпевшему должны быть освобождены от уплаты как государственной пошлины, так и иных судебных расходов, учитывая, что вред потерпевшему может быть причинен не только преступлением, доказанным в установленном порядке (примеры — ситуация, связанная с частичной декриминализацией ст. 211, ч. 1 УК РСФСР 24 декабря 1992 г.; случаи прекращения уголовного преследования по акту амнистии и иным основаниям).
9. С учетом ст. 48 Конституции РФ предусмотреть в процессуальном законодательстве и законодательстве об адвокатуре случаи обеспечения потерпевшему профессиональной юридической помощи, в том числе бесплатно. Изучать зарубежный опыт работы государственных и общественных защитников по оказанию правовой помощи жертвам преступлений с целью его использования в России.
10. Министерству юстиции и Министерству финансов Российской Федерации проанализировать практику создания и деятельности фондов, оказывающих помощь жертвам преступлений, на этой основе внести соответствующие рекомендации.
11. Просить коллегии адвокатов, юридические консультации и частные адвокатские фирмы до внесения соответствующих изменений в законодательство об адвокатуре оказывать на спонсорских началах минимальную юридическую помощь лицам, пострадавшим от преступлений (дача советов, составление заявлений, не требующих ознакомления с делом, и т. п.).
12. Просить Федеральное Собрание, Правительство Российской Федерации совместно с Союзом юристов РФ, Криминологической Ассоциацией и Ассоциацией помощи жертвам преступлений провести научно-практические конференции (международную, федеральную, региональные) по проблемам защиты жертв преступлений и потерпевших.
13. Рекомендовать средствам массовой информации шире освещать вопросы социальной и правовой защиты жертв преступлений, разъяснять гражданам их права в этой области их отстаивания.
Хотя реальных сдвигов в защите жертв преступлений судебно-правовая реформа в России пока не принесла, однако внимание к этой проблеме привлечено, есть основания говорить об изменениях в общественном правосознании и правовой идеологии в пользу соответствующих изменений в законодательстве и правоохранительной практике.
Примечания
- В Послании КС Верховному Совету Российской Федерации 5 марта 1993 г. отмечалось в качестве важнейшей причины кризиса конституционной законности игнорирование ее положений государственными властями и их представителями, игнорирование принципа разделения властей, вторжение законодательной и исполнительной властей в компетенцию друг друга и т. д. (Вестник КС. — 1993. — № 1. — С. 1, 2.) Думается, что КС, сознающий свою ответственность за состояние конституционной законности, не мог пройти мимо этих сугубо политических проблем.
- Бахрах Д. Н. Административная власть как вид государственной власти // Сов. гос-во и право. — 1992. — № 3. — С. 13.
- См. Вестник КС РФ. — 1995. — № 5.
- Российская газета, 1995, 20 сент.
- См. Российское Законодательство X–XX веков. — М., 1991. — Т. 8. — С. 28.
- Стучка П. И. Избранные произведения по марксистско-ленинской теории права. — Рига, 1964. — С. 242.
- Крыленко Н. В. Судоустройство РСФСР. — М, 1924.
- Для характеристики накала страстей в ходе реформ приведем названия нескольких научных публикаций в наиболее авторитетных изданиях.
О реформе в целом см. Бойков А. О судебной власти без иллюзий // Российская Федерация. — 1994. — № 13; Гуценко К., Темушкин О. Реформа, ведущая назад // Российская Федерация. — 1995. — № 8.
О суде присяжных см. Темушкин О. Очередной популистский трюк // Российская Федерация. — 1994. — № 8.
- Мы не считаем достаточным вкладом в научную разработку этих проблем дискуссионные статьи, публикуемые в ходе реформы, часть из которых упоминается здесь. Отдельные проблемы разделения властей и места судебной власти рассматриваются в сборнике «Право и власть» (М., 1990), однако им не хватает монографической обстоятельности.
Из работ более близких теме разделения властей и судебной власти можно отметить: Ершов В. В. Статус суда в правовом государстве. — М., 1992; Гуценко К. Ф., Ковалев М. А. Правоохранительные органы — М., 1995.
- В частности — в нашей статье «Конституционные проблемы судебной власти» // Вестник Верховного суда СССР. — 1991. — № 7.
- Сов. юстиция. — 1992. — № 11–12.
- См. проект раздела VII «Судебная власть» в Конституции СССР, подготовленный нашим авторским коллективом (Вестник Верховного Суда СССР. — 1991. — № 2), и упомянутую выше статью в № 7 за 1991 год «Вестника Верховного Суда СССР», в которых предлагалось и обосновывалось решение об отнесении конституционного надзора к функциям Верховного Суда СССР и Верховных судов союзных республик.
- Эта мысль не покажется преувеличением, если вспомнить количество публикуемых особых мнений членов КС, за которыми не просматривается усилий к поиску оптимальных, конструктивных, согласованных решений.
- В проекте Конституции, подготовленном по инициативе Президента РФ (см. издание Верховного Совета РФ «Проекты Конституций РФ и аналитические материалы», часть I), в ст. 125 предусматривалось создание Высшего Судебного Присутствия Федерации, которое должно было состоять из председателей КС, Верховного Суда и Высшего Арбитражного Суда, их первых заместителей и трех федеральных судей, назначенных Советом Федерации по представлению Президента.
Был определен и круг полномочий Высшего Судебного Присутствия, среди которых и такое, как «рассмотрение дел о конституционности судебной практики».
К сожалению, идея создания ВСП не была воспринята другими проектами Конституции и не нашла развития в научных исследованиях.
- Вестник Конституционного Суда Российской Федерации. — 1993. — Нулевой номер. — С. 19.
- Из большого числа публикаций упомянем следующие: Никитинский Л. Конституционный Суд: арбитр, удаленный с поля // Известия, 1994, 29 июня; Бойков А. Арбитр вне игры // Российская газета, 1994, 21 июля; Козырева А. Заработает ли Конституционный Суд // Российская газета, 1995, 19 янв.; Ляшенко Л. Замкнутый круг. Когда же начнет работать Конституционный Суд? // Российская газета, 1994, 9 авг.
- Конституционный Суд возобновил свою деятельность в марте 1995 г. Его первые решения от 23 марта 1995 г. по поводу толкования части 4 ст. 105 и ст. 106 Конституции РФ и от 31 июля 1995 г. по чеченским проблемам особого энтузиазма почитателям КС не внушают.
- Новые конституции республик в составе РФ предусматривают создание КС (Якутия, Башкортостан, Татарстан и др.).
- В этом обращении Президент объявил о намерении введения особого порядка управления, о невозможности сотрудничества с федеральными органами законодательной власти и действовавшим депутатским корпусом, об ограничении полномочий органов представительной и судебной власти по контролю за конституционностью указов и распоряжений Президента и постановлений Правительства.
- Напомним, что Указом Президента РФ «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации» прерывалось осуществление законодательной, распорядительной и контрольной функций Съездом народных депутатов РФ и Верховным Советом РФ впредь до создания и начала работы Федерального Собрания. Одновременно предлагалось и Конституционному Суду не созывать заседаний «до начала работы Федерального Собрания».
- Уже в ночь на 22 сентября 1993 г. было принято Конституционным Судом его знаменитое заключение, осуждающее акции Президента.
Комментируя это решение, Председатель КС писал, что предложенные Президентом меры «девальвируют в общественном сознании и без того недостаточно укоренившиеся конституционные и общеправовые принципы» (Российская газета, 1993, 23 сент.).
- См. Никитинский Л. КС вправе вернуться к своему решению, чтобы поработать над ним более тщательно // Известия, 1993, 25 сент.
- См. Судоустройство и правоохранительные органы в Российской Федерации. Учебник. — М., 1996. — С. 36–37.
- Научный интерес представляет содержательная дискуссия по поводу суда присяжных в журнале «Век XX и мир» (№ 11, 1988). Большой группе сторонников суда присяжных — Коган, Михайловская, Радутная, Морщакова, Лупинская, Вицин, Сокольский и др. — противостоял в сущности один оппонент, пытавшийся трезво оценить эту идею, — автор этих строк, указывавший на недостатки суда присяжных и такое возможное последствие его введения, как подмена права правосознанием.
Эти аргументы были развиты (со ссылкой на зарубежных исследователей Рональда Уокера — Английская судебная система. — М., 1980 и Ллойда Л. Уайнреба — Отказ в правосудии. — М., 1985) в книге «Истина… и только истина!», составленной из бесед и дискуссий о предстоящей судебной реформе (М., 1990).
В этой книге состав дискуссионеров был существенно расширен, однако единого мнения достичь не удалось.
- Сов. юстиция. — 1992. — № 11–12. — С. 22–45.
- Бойков А. Д. Проблемы судебной реформы // Сов. гос-во и право. — 1991. — № 4. — С. 5.
- Хохряков Г. Идеология судебной реформы или кому будут присягать присяжные // Законность. — 1992. — № 8, а также публикации О. П. Темушкина, К. Ф. Гуценко, Л. Д. Кокорева и др.
- Дашков Г. В. На чужом опыте // Юридическая газета, 1992, №№ 25–26.
- Дементьева Л. Суды присяжных будут состоять из одних безработных? // Правда, 1993, 13 нояб.
- Мельников П. Суд присяжных вводить преждевременно // Сов. юстиция. — 1993. — № 17. — С. 10.
- См., в частности, Ларин А. Атака на судебную реформу // Известия, 1992, 21 янв.
- Известия, 1993, 27 окт. 114
- См. проект Закона «Об устройстве и полномочиях судебной власти», подготовленный учеными НИИ проблем укрепления законности и правопорядка, ст. 15, ч. 1 // Сов. юстиция. — 1992. — №№ 11–12. — С. 34.
- Концепция судебной реформы в РФ. — М., 1992. — С. 84–85.
- Теория доказательств в советском уголовном процессе. Часть общая. — М., 1966.
- Бабенко А., Черкасова Н. Суд должен проявлять активность при сборе доказательств // Сов, юстиция. — 1993. — № 12. — С. 1.
- Цыкунов И. Присяжное шоу для иностранцев // Общая газета, 1994, № 14.
- По этому делу научным сотрудником НИИ при Генеральной прокуратуре РФ и прокурором одного из управлений Генеральной прокуратуры РФ, присутствовавшими на суде, составлена справка, выводы которой не расходятся с оценками журналиста Цыкунова.
- Эта часть постановления Пленума как весьма спорная, подробно анализируется в статье Ю. Кореневского «Прав ли Пленум Верховного Суда РФ?» (Законность. — 1995. — № 4. — С. 23–25).
- Сборник постановлений Пленумов Верховных Судов СССР и РСФСР (Российской Федерации) по уголовным делам. — М., 1995. — С. 488–492.
- Постановление № 2 Пленума Верховного Суда РСФСР «О некоторых вопросах, связанных с применением судами уголовно-процессуальных норм, регулирующих возвращение дел для дополнительного расследования» от 17 апреля 1984 г. в редакции от 21 декабря 1993 г.
- Уже зная об этих «достижениях» реформы, публиковали свои критические статьи о суде присяжных видные юристы. См.: Гуценко К. Ф., Темушкин О. П. Pеформа, ведущая вспять // Российская Федерация. — 1995. — № 8; Темушкин О. П. Очередной популистский трюк // Там же. — 1994. — № 8; Даев В. Г., Лукашевич В. З. и др. За повышение эффективности уголовного судопроизводства в борьбе с преступностью // Вестник Санкт-Петербургского университета. — 1995. — Сер. 6. — Вып. 2. — С. 78–89.
- Любопытно, что формализм в решении вопроса о допустимости доказательств, присутствующий в некоторых проектах УПК РФ, не встречает поддержки даже со стороны американских юристов, на которых слишком охотно ориентируются некоторые наши реформаторы.
Так, Департамент юстиции США в своих замечаниях на проект УПК МЮ РФ отмечает: «Проект Кодекса исключает все доказательства, добытые с нарушением закона об уголовной процедуре. Такой подход слишком строг и необязательно служит защите граждан… Американские суды придерживаются более гибкого подхода» (июль 1955 г.).
- См. Российская юстиция. — 1955. — № 8. — С. 4.
- В 1995 году обобщали работу суда присяжных Воскресенский В. В., Конышева Л. П., Левакова Э. Н.
Отмечено, что если за 1994 год судами с участием присяжных было рассмотрено 258 дел на 377 человек, то за 1995 — соответственно 376 дел на 628 человек.
В 1995 году значительно увеличилось число приговоров судов присяжных, отмененных Верховным Судом РФ: оно составляет 65 по сравнению с 31 в 1994 году. Одна из основных причин отмены приговоров носит весьма специфический для отечественной процессуальной системы характер, ранее ей неведомый — ошибки в постановке вопросов присяжным заседателям.
- Мельников С. Пир во время Чечни // Российская юстиция. — 1995. — № 9.
- См.: Эдгар Чепорнов, Богат и невиновен? // Аргументы и факты. — 1955. — № 48.
- Заключение готовили: А. Д. Бойков, А. Б. Соловьев, Е. И. Конах, Ю. А. Кореневский.
- См. проекты УПК РФ, опубликованные в 1994 году (кроме проекта УПК, подготовленного НИИ Прокуратуры РФ).
- Такое решение предложено в отдельных проектах УПК РФ.
- Конституционный Суд РФ своим решением от 27 марта 1996 г. признал неконституционной практику ограничения права выбора обвиняемым защитника и, следовательно, недопустимость распространения ст. 21 Закона РФ «О государственной тайне» на адвокатов. Федеральному Собранию РФ предложено внести необходимые уточнения в действующее законодательство.
- См. ст. 22 Федерального Закона РФ от 6 декабря 1994 г. «Об основных гарантиях избирательных прав граждан Российской Федерации». То же в ст. 44 Закона «О выборах депутатов Государственной Думы ФС РФ» от 21 июня 1995 г.
- Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. — М., 1955.
- Чтобы не приводить огромного списка научных публикаций по проблеме судейской независимости, включая ее нравственные аспекты, сошлемся на несколько крупных работ: Настольная книга судьи. — Гл. I. — M., 1972; Воспитательная роль советского правосудия. — М., 1982; Эффективность правосудия и проблема устранения судебных ошибок. — Т. II. — Гл. VI, VII. — М., 1975; Рахудов Р. Д. Независимость судей в советском уголовном процессе. — М., 1972, и др.
- Постановлением Конституционного Суда РФ от 28 ноября 1996 г. ст. 418 УПК в части возложения на суд обязанности возбуждения уголовного дела и формулирования обвинения признана противоречащей Конституции РФ // Российская газета, 1996, 6 дек.
- См. Ершов В. Альтернативное судопроизводство — первые шаги // Сов. юстиция. — 1993. — № 2.
- Критика тенденции упрощения процессуальной формы и отказа от принципа коллегиальности остро звучала в докладе «Идеология и реалии судебно-правовой реформы» на конференции НИИ Прокуратуры РФ 14 мая 1993 г.
- Этого права выбора обвиняемый лишен Законом от 21 декабря 1996 г. Количество составов преступлений, допускающих единоличное рассмотрение, оказалось, по подсчетам некоторых авторов, — 332.
- См. раздел «Законность в правоохранительной деятельности» в кн. «Состояние законности в Российской Федерации (1993–1995 гг.)». — М., 1996, а также: Демидов И. Ф. Проблема прав человека в российском уголовном процессе. — М., 1995. — С. 62–64.
- См., напр., выступление народного судьи Дигтярука Л. в «Российской газете» от 28 марта 1996 г. со статьей «Не жестокость, а справедливость — основа правосудия». Автор в воинственно-агрессивной форме клеймит позором тех, кто не согласен с его «твердым убеждением» в необходимости отказа от нижнего порога санкций.
- Известия, 1996, 15 марта.
- См.: Корольков И. Не пойман — не вор. Но и не судья // Известия, 1995, 27 дек. 163
- См. Постановление КС РФ по делу о проверке конституционности п. 3 ст. 16 Закона о статусе судей в РФ // Российская газета, 1996, 19 марта.
- См. Постановление КС РФ по делу о проверке конституционности положения частей первой и второй статьи 18, ст. 19 и ч. 2 ст. 20 Федерального закона от 8 мая 1994 г. «О статусе депутата…» // Российская газета, 1996, 29 февр.
- Ельцин Б. Нет задачи важнее, чем утверждение в нашей стране авторитета права. — Ежегодное послание Федеральному собранию // Российская газета, 1995, 17 февр.
- Из Указа Президента «О неотложных мерах по реализации федеральной программы РФ по усилению борьбы с преступностью на 1994–1995 гг. // Российская газета, 1994, 1 апр.
- См. Бойков А., Скуратов Ю. Пояснительная записка к проекту УПК РФ НИИ проблем укрепления законности и правопорядка. — М., 1994.
- В основу этой главы частично положен доклад автора на объединенной конференции Криминологической ассоциации и Координационного бюро по проблемам уголовного процесса и судоустройства в Институте проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ 18 мая 1994 г. по теме «Социально-правовые проблемы защиты жертв преступлений». Доклад и принятые на конференции рекомендации опубликованы в сборнике научных трудов «Судебная реформа и проблемы уголовного судопроизводства» (М., 1995).
- Очерк истории этики — М., 1969. — С. 37–38.
- Слово патриарха Алексия // Известия, 1991, 15 янв.
- Землюков С. В. Преступный вред: теория, законодательство, практика. Автореферат докторской диссертации. — М., 1993.
- Ельцин Б. О действенности государственной власти в России // Российская газета, 1995, 17 февр.
|
|
