Уголовный процесс
Сайт Константина Калиновского

Бойков А.Д.
Третья власть в России. Книга вторая. Продолжение реформ. М., 2002.

Новый УПК Российской Федерации, его правовая и криминологическая оценка ¹

Новому Уголовно-процессуальному кодексу РФ, а точнее — его проекту, на протяжении периода судебно-правовых реформ было посвящено немало выступлений и в юридической литературе, и в СМИ. Это обязывает нас сказать о его значении для правосудия, защиты прав личности и об истории его подготовки.

УПК, так же, как и Гражданский процессуальный кодекс, определяет процессуальную форму отправления правосудия, а УПК еще и процессуальную форму досудебной деятельности по расследованию преступлений.

Значение процессуальной формы огромно. Именно она диктует порядок деятельности и суда, и тех правоохранительных органов (органы дознания, предварительного следствия, прокурорского надзора), которые работают на суд, представляя ему материалы для рассмотрения — уголовные дела.

В процессуальной форме заключен многовековой опыт человечества по определению оптимальных условий судопроизводства, обеспечивающих достижение истины и справедливости с наименьшими потерями. Именно процессуальная форма призвана ограждать человека от произвола властей, обеспечивая его права и интересы системой гарантий. Ее важнейшие принципы фиксируются, как правило, в Основном законе страны — в Конституции. Это гласность судопроизводства, состязательность равноправных сторон, право на защиту обвиняемого и презумпция его невиновности, законность, справедливость, общественный контроль, коллегиальность отправления правосудия и т.п. Процессуальная форма, отвечающая этим принципам, свидетельствует о правовой зрелости общества, демократизма и культуры судопроизводства, его соответствии общепризнанным международным пактам о правах человека.

Цивилизованное судопроизводство России ведет отсчет от широко известных судебных реформ второй половины XIX века, осуществленных под патронатом императора Александра II, покончившего не только с крепостным правом, но и создавшим новую судебную систему и правовую базу отправления правосудия, превосходившие лучшие аналоги государств Западной Европы.

Документами судебной реформы 1864 г. были Устав гражданского судопроизводства и Устав уголовного судопроизводства (предшественники наших ГПК и УПК), а также Учреждение судебных установлений (предшественник Закона о судоустройстве, включавший разделы об органах судебной власти, о присяжных поверенных, о лицах прокурорского надзора, о судебных приставах и нотариусах — всего 420 статей) и Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.

По сути, это тот перечень крупных правовых актов, который определяет основные направления и современной судебной реформы.

Устав уголовного судопроизводства 1864 г. представляет собой весьма детализированный законодательный акт (1254 статьи), определявший порядок производства у мировых судей, в других судах общей юрисдикции, порядок предварительного расследования преступлений и исполнения приговоров, статус участников судопроизводства и пр.

Принципиальными решениями Устава было закрепление смешанной формы судопроизводства с разделением на две стадии — предварительное и судебное разбирательство. Последнее подчинялось таким принципам, как гласность, устность, состязательность, свобода внутреннего убеждения судей при оценке доказательств, разделение состава суда на коронных судей и присяжных заседателей.

Эти принципы в значительной мере легли в основу и советского уголовно-процессуального законодательства, складывавшегося после упразднения «эксплуататорского права и правосудия»: мучительный поиск новых форм судопроизводства первых пяти лет после Октябрьской революции (знаменитые декреты о суде) завершился принятием УПК РСФСР 1922–1923 гг. и Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик 1924 г. Гласное судебное разбирательство было подчинено требованиям непосредственности, устности и непрерывности. Состязательность процесса обеспечивалась участием обвинения и защиты при активной роли суда.

Науке и практике уголовного судопроизводства конца 20-х и 30-х годов удалось выдержать серьезный натиск сторонников упрощения процессуальной формы, предлагавших отказаться от чрезмерного формализма предварительного следствия и судебного разбирательства. Советский уголовный процесс был объявлен ими «рецепцией буржуазного права».

Эта «революционная» правовая идеология, хотя и не повлияла существенно на процессуальное законодательство, вместе с тем оправдывала появление органов внесудебной расправы, не связанных «догмами права».

Дальнейшее значительное совершенствование судопроизводства советского периода было связано с ликвидацией в 1953 г. особых совещаний, особых троек, лагерных судов и трибуналов войск МВД, образованием в, 1954 г. президиумов в областных и равных им судах с целью расширения судебного контроля за законностью приговоров.

В 1956 г. был отменен исключительный порядок производства по некоторым делам о государственных преступлениях. В 1958–1961 гг. в СССР состоялось масштабная судебно-правовая реформа, приведшая к окончательному утверждению отечественной судебной системы и процессуального законодательства, дошедших до наших дней. Разумеется, этой реформой не завершилось развитие ни науки о правосудии, ни правового регламента судопроизводства. В УПК РСФСР на протяжении сорока лет его действия внесены сотни поправок и дополнений, расширявших гарантии прав личности, укреплявших законность в сфере процессуальных правоотношений.

К моменту начала активной работы над проектом нового УПК РФ (первая половина 90-х годов) сложилась ситуация, подобная той, которая характеризовала переход к Конституции 1993 г.: вроде бы в старом УПК 1960 г., многократно поправленном, как и в Конституции РСФСР 1978 г., также поправленной и дополненной, все необходимое есть. Но… чего-то все же не хватает. И это «что-то» вполне обоснованно связывалось с необходимостью повышения престижа суда и дальнейшим расширением гарантий прав личности.

Сразу же после принятия Конституции СССР 1977 г. возникла идея, воспринимавшаяся в то время скорее как конъюнктурная, нежели социально обоснованная, обновления многих отраслей законодательства. Срочно началась работа и над уголовно-процессуальным законодательством.

Уже в 1979 г. НИИ по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности при Прокуратуре СССР представил свой вариант редакции Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик.

Этот проект расширял гарантии прав подозреваемого, обвиняемого и потерпевшего, допускал применение высшей меры наказания только по приговору суда расширенного состава — двух судей и трех народных заседателей, объединенных в одной коллегии. Единоличное правосудие не предусматривалось. Защитник допускался на предварительном следствии по всем делам с момента предъявления обвинения, расширялись и случаи обязательного участия защитника в деле.

В том же НИИ с начала 90-х годов в плане научных исследований появилось задание о подготовке нового УПК. Работа ускорилась с принятием Конституции 1993 г., и к середине 1994 г. проект нового УПК был направлен в Минюст РФ (Генеральный прокурор РФ к этому времени был лишен права законодательной инициативы). Минюст и ГПУ Президента РФ приступили к разработке своих вариантов проекта УПК, которые к концу 1994 г. были в основном готовы, а в 1995 г. — опубликованы и вынесены на обсуждение юридической общественности ².

Научно-практическая конференция, проведенная заинтересованными ведомствами к концу 1995 г., отвергла проект УПК ГПУ Президента как незрелый и рекомендовала объединить достижения двух проектов (НИИ Прокуратуры и МЮ РФ) и подготовить единый вариант, который и стал предметом обсуждения и доработки в Государственной Думе.

В рабочую группу Госдумы изначально были включены представители всех трех авторских коллективов, вместе с их руководителями. Работа затянулась на много лет. Менялся состав Думы, менялись и руководство, и состав рабочей группы. Споры по концептуальным вопросам не утихали. Дискуссии осложнялись еще и тем, что в 1999 г. на проект УПК РФ поступило «экспертное заключение» специалистов Совета Европы (объем 70 стр.).

Все это привело к тому, что многие проблемы проекта УПК решались в конечном счете волевым путем.

Наконец, УПК РФ принят Госдумой, одобрен Советом Федерации и подписан Президентом (ноябрь-декабрь 2001 г.). Через полгода (1 июля 2002 г.) он вступил в силу. Но еще до его опубликования началось общее ликование в СМИ, свойственное периоду расцвета агрессивной отечественной рекламы.

«… Уже сейчас можно говорить о настоящей правовой революции, которая затронет сотни тысяч судей, прокурорских работников, адвокатов и миллионы простых граждан», — сообщают АиФ свои впечатления от беседы о новом УПК с председателем Комитета Госдумы по законодательству Павлом Крашенинниковым. «Найден способ разгрузить тюрьмы на 200–250 тысяч человек» ³.

В наших заметках мы попробуем разобраться в оценке достижений подлинных и мнимых. Это нелишне. Ни один значительный закон периода судебно-правовой реформы не обходился пока без последующих доработок и изменений. (Так, в УК РФ с 1996 г. уже внесено около 60 дополнений. И это еще не конец.) Не минет эту судьбу и новый УПК РФ, к чему депутаты Государственной Думы, кажется, относятся с пониманием: ими приняты как должное Рекомендации конференции по проекту УПК РФ, проведенной в начале сентября 2001 г. перед третьим чтением проекта. Предлагается сохранить рабочую группу по подготовке кодекса «в нынешнем составе вплоть до полного введения в действие УПК РФ». Задача — анализ и обобщение практики введения в действие и применения нового УПК РФ и предложений о его совершенствовании.

Рекомендации такого рода можно только приветствовать. Правда, как мы увидим далее, есть основание полагать, что критика УПК и творческая мысль по его совершенствованию не остановятся с «полным введением в действие УПК Российской Федерации».

УПК РФ дорабатывался и принимался в условиях перманентного роста преступности, крайнего обострения ее наиболее жестких проявлений с совершенствованием организационных форм, со сращиванием преступных кланов с государственным аппаратом.

Ныне преступность представляет повседневную угрозу не только для рядовых граждан, но и обществу в целом и государству. Это не раз отмечалось в правительственных программах борьбы с преступностью, в Посланиях Президента Федеральному собранию, в выступлениях общественности.

Речь идет не о временной вспышке криминала, а о прогрессирующем подобно раковой опухоли явлении. Прогноз криминологической науки не обещает улучшения ситуации ни в ближайшие годы, ни на отдаленную перспективу.

Громкие призывы и ученых-юристов, и практиков о поиске адекватных мер борьбы с изощренной преступностью, никак не отразились на содержании принятого УПК.

Напротив, от четырех проектов, разработанных в первой половине 90-х годов, когда преступность только еще набирала силу, принятый УПК отличается исключительно благостным настроением, что наложило отпечаток на его концептуальные позиции, уводящие от реальной жизни в надуманный, несуществующий мир — мир грез.

Это касается задач судопроизводства, статуса органов уголовного преследования, принципов процесса и, в конечном счете, — социального назначения правосудия.

Предложенные решения настолько существенны, что меняют само назначение данной отрасли права.

Общеизвестной является мысль о том, что уголовный процесс есть единственно возможный способ реализации Уголовного закона. Уголовный закон, призванный оградить личность, общество и государство от преступных посягательств, мертв, пока не будет в рамках процессуального права возбуждено, расследовано и рассмотрено дело о преступлении и вине преступника. Но это не все. Уголовно-процессуальный закон призван обеспечить правовые условия раскрытия каждого преступления и изобличения преступника, неотвратимость и справедливость воздаяния за каждое совершенное преступление.

Поиск процессуальных средств, обеспечивающих решение этой задачи при условии соблюдения и защиты прав подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего и других участников уголовного судопроизводства составляет, по нашему мнению, одно из направлений государственной политики борьбы с преступностью — уголовно-процессуальную политику. Такая постановка вопроса давно нашла отражение в науке уголовного процесса и ныне крайне актуализируется в связи с поиском адекватных характеру преступности способов борьбы с ней. Соответственно меняется взгляд на процессуальное право, традиционно оцениваемое как «форму жизни уголовного закона» (К. Маркс).

Процессуальное право имеет важное самостоятельное значение. Создавая систему процессуальных гарантий прав личности, оно ограждает ее от произвола служителей правопорядка. Обеспечивая тот или иной статус органов уголовного преследования и суда, процессуальное право может способствовать либо препятствовать борьбе с преступностью, а, следовательно, влиять на состояние преступности и уровень защищенности граждан, общества и государства от преступных посягательств.

Если политика борьбы с преступностью в общих чертах означает определение задач органов государственной власти в этой сфере, принципов ее формирования, методов и средств реализации, то уголовно-процессуальная политика призвана обеспечить формирование такого уголовно-процессуального законодательства, которое создавало бы условия эффективной деятельности соответствующих правоохранительных органов и правосудия по борьбе с преступностью, гарантируя вместе с тем защиту личности, ее прав и свобод, интересов общества и государства.

Важным требованием уголовно-процессуальной политики является неукоснительное соблюдение правовых и нравственных принципов борьбы с преступностью, исключение противоречащих Конституции РФ незаконных, чрезвычайных средств воздействия как на правонарушителя, так и на граждан, участвующих в уголовном судопроизводстве.

Требование общества, уставшего от криминализации жизни и преступного беспредела, находит отражение в лозунге о неотвратимости ответственности за преступления.

Мысль о приоритете неотвратимости в сравнении с суровостью наказания в деле борьбы с преступностью стара как сама юстиция. Трудно себе представить видного правоведа или политика, который бы не эксплуатировал эту идею. К ней периодически обращается и Президент РФ Путин В. В., идет ли речь об отказе от смертной казни или о способах утверждения правопорядка в его Посланиях Федеральному собранию РФ.

Неотвратимость ответственности — это лозунг политики борьбы с преступностью и задача уголовно-процессуального права и его применения.

И вот первый удивительный факт для размышлений: в новом УПК РФ речь не идет ни о борьбе с преступностью, ни о неотвратимости ответственности.

Для того, чтобы определиться с подходами к оценке УПК РФ и по возможности избежать субъективных пристрастий, надо решить главный вопрос: каково назначение уголовно-процессуального права и судопроизводства, осуществляемого в его рамках.

Ранее, т.е. до начала последней судебной реформы, это вопрос не был дискуссионным. Ответ на него содержался в Основах уголовного судопроизводства, в УПК РСФСР и наукой не оспаривался. Задачами уголовного судопроизводства были быстрое и полное раскрытие преступлений, изобличение виновных, ограждение невиновных, благотворное воздействие на правовое и нравственное сознание населения, предупреждение преступлений (ст. 2 УПК РСФСР). Эти положения воспроизводились в разном словесном обрамлении во всех четырех проектах УПК и в том его варианте, который был представлен в Думу к третьему чтению. Речь, следовательно, шла о борьбе с преступностью в жестких правовых рамках, обеспечивающих защиту законных интересов личности с выходом на широкие социальные проблемы, — утверждение правовой культуры и предупреждение преступлений с использованием не только потенциала Уголовного Закона, но и процессуальных средств.

В опубликованном УПК РФ нет статьи о задачах процесса. Появилась статья о назначении уголовного судопроизводства, которое призвано защищать потерпевших от преступлений и «личность от незаконного и необоснованного обвинения, осуждения, ограничения ее прав и свобод».

Это все.

Конечно, нет никаких оснований подвергать сомнению тот факт, что новый УПК, воплотивший во многих своих разделах результаты усилий большого числа юристев-ученых и практиков, а также законодателей и экспертов, представляет собой определенный шаг вперед в развитии отечественной судебно-правовой системы.

В основе многих его решений лежит более чем вековой опыт отечественного уголовного судопроизводства, он опирается на положения Конституции РФ 1993 г., на общепризнанные международные пакты о правах человека и образцы законодательства зарубежных государств.

Сравнивая новый УПК РФ с Кодексом, действовавшим в период 1960–2001 г. ⁴, можно отметить такие бесспорные достижения, как расширение прав личности и гарантий прав участников процесса. Это касается прежде всего статуса подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, гражданского истца и ответчика, и также их защитников и представителей.

Существенно расширены правовые условия и процедуры возмещения ущерба гражданам, реабилитированным в ходе уголовного судопроизводства. Определены стороны состязательного процесса и соответственно классифицированы его участники. Расширены полномочия суда с учетом конституционных положений. Определены не только обязанности, но и права свидетеля, а также основания свидетельского иммунитета. Уточнено процессуальное положение эксперта, специалиста, переводчика и других участников процесса. Более четко прописаны условия применения мер процессуального принуждения.

В число принципов, определяющих сущность и содержание процесса, впервые введены такие положения, как уважение чести и достоинства личности, охрана прав и свобод человека и гражданина в уголовном судопроизводстве, право потерпевшего на участие в уголовном преследовании. Обрели нормативное оформление принципы состязательности и презумпции невиновности.

Подробно разработаны особенности производства у мирового судьи и в суде присяжных.

Для утверждения единства источников процессуального права важное значение имеет введение раздела об особенностях производства по уголовным делам в отношении отдельных категорий лиц и детально прописанные правила международного сотрудничества в сфере уголовного судопроизводства. Появление этих разделов вне всякого сомнения добавит определенности в процессуальные правоотношения, ибо отпадает необходимость решать процессуальные проблемы о порядке возбуждения дел и применения мер принуждения в специальных правовых актах (о статусе депутатов, судей, высших должностных лиц страны, о прокурорах, следователях, адвокатах), а также об условиях сотрудничества правоохранительных органов, определяемых обычно международными договорами не всегда удовлетворительно.

Вместе с тем, многие концептуальные положения нового УПК весьма спорны, а некоторые просто вызывают недоумение. Замечу, что, как правило, именно они были предметом дискуссий, проходивших и при разработке вариантов проекта, и при чтении его в Думе. Однако дискуссии далеко не всегда приводят к оптимальным решениям.

К сожалению, это касается не только задач уголовного судопроизводства и принципов процесса, как вошедших в УПК, так и оставшихся за его пределами, но и процессуальных возможностей органов уголовного преследования, оказавшихся существенно урезанными. Многие полномочия последних, определявших их вклад в преодоление преступности, принесены в жертву абстрактным идеалам модного лозунга защиты прав человека. При этом упускается, что без обеспечения главного права личности — права на безопасность и на защищенность от преступных посягательств — все остальные права рискуют превратиться в фикцию.

Вот почему не может не настораживать подмена в новом УПК традиционной нормы о задачах судопроизводства статьей о его назначении только как способа защиты субъективных прав человека. Если учесть, что гражданина и юридическое лицо от преступлений изначально суд защитить не может — это все-таки дело других правоохранительных органов — то получается, что главная и чуть ли не единственная задача судопроизводства — защита подозреваемого и обвиняемого от злонамеренного следователя. За пределы решения этой задачи ни процессуальное право, ни суд не выходят.

Мы увидим, что именно так строится обсуждаемый УПК.

Начнем наш анализ наиболее существенных недостатков УПК РФ с процессуальных условий реализации функции уголовного преследования.

Уголовное преследование осуществляется «стороной обвинения», т.е. прокурором, следователем и дознавателем, а ее целью является изобличение подозреваемого и обвиняемого в совершении преступления (п. 55 ст. 5 и ч. 1 ст. 21 УПК РФ). Это значит, что эффективность преследования определяется соотношением процессуальных полномочий «стороны обвинения» и правовых возможностей изобличаемых как в смысле легального противостояния необоснованному обвинению, так и способов уклонения от заслуженной ответственности.

Новый УПК РФ существенно ограничил процессуальные полномочия прокурора, особенно полномочия властного характера, связанные с использованием мер процессуального принуждения. К ним относятся принятие решений об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу и домашнего ареста, обыска, выемки, о производстве осмотра жилища, личного обыска, наложения ареста на имущество и корреспонденцию, о временном отстранении обвиняемого от должности, о контроле телефонных и иных переговоров и пр. Все это отнесено к исключительным полномочиям суда (судьи) — ч. 2 п. 1–11 ст. 29 УПК РФ. Прокурору оставлено право «давать согласие дознавателю, следователю на возбуждение перед судом соответствующего ходатайства» (п. 5 ст. 37).

Любое действие либо бездействие прокурора, а равно дознавателя и следователя, «которые способны причинить ущерб конституционным правам и свободам участников уголовного судопроизводства, либо затруднить доступ граждан к правосудию, могут быть обжалованы в суд по месту производства предварительного следствия» (ч. 1 ст. 125 УПК РФ).

Иными словами, прокурор, ответственный за реализацию уголовного преследования, находится под постоянной опекой и контролем судьи.

Примем это как данность, согласующуюся с Конституцией РФ. Однако отсюда следует, что прокурор не только лишен важнейших полномочий, обеспечивающих реализацию функции уголовного преследования, но и самостоятельности.

Предварительное расследование, традиционно отделенное от судебного рассмотрения дела, оказывается частью последнего. Происходит смешение процессуальных функций расследования и правосудия; снижается ответственность органов уголовного преследования за результаты деятельности как в правовом, так и в психологическом плане: решения в ходе расследования принимают не они, а судья.

Здесь заключена и угроза правосудию: судьи будут рассматривать материалы дел, в расследование которых они вмешивались сами или их коллеги, а это значит, что просчеты расследования могут оказаться на их совести.

Есть и еще одна неблагоприятная сторона у этой процессуальной конструкции. Прокурор, следователь, дознаватель объявлены стороной обвинения (гл. 6 УПК РФ), а это значит, что их деятельность становится односторонне обвинительной и это не может не сказаться на объективности и качестве расследования; в суд могут поступать заведомо тенденциозные материалы. Впрочем, это, видимо, признано нормальным, ибо и расследование и судебное разбирательство по новому УПК не будут ориентированы ни на поиск истины, ни на реализацию принципа объективности, всесторонности и полноты исследования обстоятельств дела.

Не внушает надежд на успехи в изобличении преступника и соотношение прав подозреваемого (обвиняемого) и процессуальных возможностей следователя.

Права подозреваемого и обвиняемого существенно расширены и это можно лишь приветствовать.

Так, расширены основания для признания лица подозреваемым (помимо задержания … факт возбуждения против конкретного лица уголовного дела), предусмотрено право подозреваемого иметь защитника и свидания с защитником «наедине и конфиденциально до первого допроса». В значительном числе случаев участие защитника обязательно (п. 3 ст. 46, п. 2, 3 ст. 49, ч. 1 п. 1–4 ст. 51). Подозреваемый вправе обжаловать в суд любое действие (бездействие) следователя, прокурора, органа дознания и т.д. Права подозреваемого повторяются с существенным расширением в правах обвиняемого.

Едва ли есть основания спорить по поводу утверждения, что права подозреваемым и обвиняемым могут использоваться не только для защиты их законных интересов, но и для уклонения от ответственности за совершенные преступления.

Демократическое судопроизводство признает эту ситуацию возможной и мы не станем спорить против этого. Однако и следователь должен быть вооружен соответственно, ибо ему предстоит преодолевать изощренное сопротивление расследованию со стороны подозреваемого, обвиняемого, их защитников и «групп поддержки». Но в новом УПК права и возможности следователя существенно сокращены, а его действия могут быть парализованы вполне легальными способами.

На этапе возбуждения уголовного дела и взаимоотношений с подозреваемым следователь работает в лихорадочном режиме.

После доставления подозреваемого (к следователю, органу дознания) в течение 3-х часов составляется протокол задержания. В течение 12-ти часов с момента задержания прокурору направляется письменное уведомление, а также уведомляются родственники подозреваемого (либо также командование в.ч., консульство или посольство) — ст. 92 УПК РФ. Подозреваемому оказывается помощь в приглашении защитника. В случаях обязательного участия защитника — следователь обеспечивает его присутствие, а также конфиденциальную встречу защитника и подозреваемого до первого допроса (ст.ст. 46, 49, 51 УПК РФ).

В тот же срок следователь должен через прокурора обратиться в суд для получения разрешения на заключение под стражу. Если в течение 48 часов не поступит постановление судьи о применении меры пресечения в виде заключения под стражу, начальник места содержания лица под стражей немедленно освобождает это лицо (ст. 94 УПК РФ).

Любые следственные действия, так или иначе связанные с при-нуждением, могут производиться только с разрешения суда (ст. 165 УПК РФ).

С точки зрения лозунга об обеспечении прав личности это приемлемо и даже должно приветствоваться. С точки зрения борьбы с преступностью эти нормы снижают эффективность уголовного преследования и даже делают его беспомощным.

Уголовный процесс, вплоть до вынесения приговора — это постоянный компромисс между интересами личности и публичными интересами. Вспомним значение презумпции невиновности, реализация которой не исключает содержание лица под стражей до приговора.

Новый УПК определил новые приоритеты, — чаще приносятся в жертву публичные интересы. Вмешательство суда в производство следственных действий снижает их оперативность и действенность.

Следователь лишается такого тактического оружия, как следственная тайна (см. нормы об участниках рассмотрения ходатайств об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу — ч. 4 ст. 108, о наложении ареста на имущество — ст. 115 и нормы о судебном порядке получения разрешения на производство следственных действий — ст. 165).

Любые нарушения УПК, допущенные следователем, делают полученные доказательства недопустимыми (ч. 1 ст. 75). При этом суд не входит ни в оценку достоверности доказательства, ни в оценку существенности допущенного нарушения.

Такой формализм очень удобен для развала уголовного дела и им уже широко пользуются многие судьи (с принятием Конституции 1993 г.). Кстати отмечу, что западные эксперты отнеслись к таким новеллам весьма скептически и даже с удивлением. Так, если доказательство получено с нарушением закона, но его достоверность не вызывает сомнений, оно, как правило, используется, а на органы уголовного преследования, допускающие процессуальные нарушения, применяются иные меры воздействия.

Крайним (запредельным) выражением заботы о комфорте подозреваемого и обвиняемого, попирающей здравый смысл и превосходящей конституционную идею о недопустимости доказательств, полученных с нарушением закона, является положение ч. 2 ст. 75 УПК, в соответствии с которой к недопустимым доказательствам относятся показания подозреваемого и обвиняемого, данные в ходе досудебного производства в отсутствии защитника, включая случаи добровольного отказа от защитника, если эти показания не подтверждены подозреваемым и обвиняемым в суде.

Иными словами, подозреваемый и обвиняемый могут в свое удовольствие издеваться над следователем, причем безнаказанно. Хотя в ряде стран для этих лиц предусмотрена уголовная ответственность за дачу заведомо ложных показаний.

Жесткие процессуальные сроки начальных этапов расследования приемлемы для дел несложных, для преступлений, совершенных в условиях очевидности. Уложиться в эти сроки (3 часа, 12 часов, 48 часов) по делам сложным, связанным с организованной преступностью и терроризмом, нереально.

Это понимали не только руководители органов расследования, но и составители проекта закона «О борьбе с организованной преступностью», включившие в его текст и нормы процессуального права (принят палатами Федерального Собрания в конце 1995 г., но отклоненный по не очень убедительным причинам президентской командой).

А ведь казалось, что необходимость дифференциации процессуальных сроков понимал и Президент Ельцин, издавший Указ «О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и иных проявлений организованной преступности» (14 июня 1994 г.). В этом Указе, юридически небезупречном, содержались и рациональные элементы (увеличение сроков задержания по делам, связанным с оргпреступностью, допустимость проведения экспертизы до возбуждения дела, о более широком использовании данных ОРД и пр.).

К сожалению, в УПК эти идеи не были развиты, ибо задача повышения эффективности борьбы с преступностью в последний момент осталась вне пределов интересов его редакторов.

Поиск адекватных характеру преступности мер правового противодействия дальше общих разговоров не продвинулся.

Одним из средств пресечения преступлений и деморализации преступника и преступного сообщества является такая мера процессуального принуждения, как заключение под стражу.

Казалось бы, постоянный рост тяжких и особо тяжких преступлений должен сопровождаться ростом арестов. Однако это не так. Прокуроры стали проявлять робость при даче санкций, предвидя опасность их отмены судьями (кстати, не всегда обоснованно).

Статистика санкций на арест такова: 1996 г. — 418205; 1997 г. — 386934; 1998 г. — 399439; 1999 г. — 447285; 2000 г. — 408417.

Как видим, корреляции арестов с преступностью нет. Чем вызван такой либерализм? Заметим, что в США в 1999 г. было подвергнуто аресту свыше 14 млн. человек. Из них на значительные сроки за совершение опасных преступлений было арестовано 2,32 млн. человек (против наших 447 тыс.), при том, что преступность в России отличается особой жестокостью (количество убийств в РФ в сравнении с США на 100 тыс. населения в три с лишним раза больше при крайне низкой раскрываемости).

На заседании коллегии Генпрокуратуры по итогам работы в 2001 г. (проходила 11 февраля 2002 г. с участием Президента) г-н Устинов сетовал по поводу огромного количества нераскрытых преступлений (7,7 тыс. умышленных убийств, 15,7 тыс. разбойных нападений, 70,7 тыс. грабежей, 625 тыс. краж и пр.).

Его вывод о том, что «общественная и личная безопасность становится дефицитом», для всех нас не является неожиданным.

Жаль, что правовые и социальные условия успешной борьбы с преступностью, равно как и научные основы государственной политики в этой области оказались за пределами интересов руководителя органов уголовного преследования.

Итак, преступность становится злее и изощреннее; преступник, огражденный запредельными процессуальными гарантиями, становится все менее досягаемым; следователь — все более беспомощным. Некоторые разделы нового УПК, освобожденного от поиска средств борьбы с преступностью, превратились в инструкцию на тему, как уйти от заслуженной ответственности.

Но, быть может, анемичная функция уголовного преследования на досудебных стадиях компенсируется энергичным правосудием? Отнюдь.

При всех призывах о повышении авторитета судебной власти правовая и социальная роль правосудия заметно и необоснованно снижены.

Затянувшаяся судебно-правовая реформа проходит, как известно, под лозунгом формирования независимой и сильной судебной власти, занимающей в конституционной формуле разделения властей самостоятельное равноправное положение. Это отвечает идее правового государства, ибо суд — важнейший гарант прав человека и, как орган власти, способен эффективно выполнять свою роль, упреждающую скатывание исполнительной власти к диктату.

Эта роль, к сожалению, не нашла развития в концепции судебной реформы. И ныне, на этапе ее завершения, не утратили значения дискуссии о задачах судебной власти, о ее социальном назначении и функциях правосудия. Принятый УПК не отличается последовательностью в решении этих вопросов.

Казалось бы, есть немало решений, хотя и спорных, однако повышающих авторитет суда. Так, в соответствии с ранее наметившимися тенденциями расширяется контроль суда за действиями и решениями органов дознания, следователя, прокурора; утверждается провозглашенный Конституцией судебный порядок применения важнейших мер процессуального принуждения на этапе предварительного расследования. Введена очень важная норма о полномочиях, составляющих исключительную прерогативу суда (ст. 29), и пр.

Вместе с тем заметно и необоснованно снижена правовая и социальная роль правосудия. Об этом свидетельствуют новые формулировки задач уголовного судопроизводства, обязанностей суда по реагированию на ставшие ему известными преступления, правовое содержание некоторых принципов судопроизводства (публичности, состязательности), а также отказ от некоторых давно устоявшихся принципов (объективной истины, всесторонности, объективности и полноты исследования обстоятельств дела).

Суть положений о задачах суда в решающей мере определяется представлением о назначении судебной власти и целях правосудия. Вопрос концептуальный. Тот или иной ответ на него определяет содержание многих уголовно-процессуальных институтов и норм. Ограничены ли задачи системы общих судов (ядро судебной власти, правосудия) только рамками рассматриваемого правового конфликта — обвинения либо гражданского иска — или эти задачи имеют более широкий правовой и социальный аспекты?

По мнению специалистов (не всех, но многих), суд, как ветвь государственной власти, не может стоять в стороне от общих вопросов, решаемых государством, утверждения законности и правопорядка, совершенствования законодательства, формирования правовой культуры в обществе путем воздействия на общественное и индивидуальное правосознание, внедрения в общественные отношения принципов здоровой морали.

В последние годы в связи с угрожающим ростом преступности криминологическая наука и практика государственного строительства уделяют все больше внимания проблемам формирования и реализации государственной политики борьбы с преступностью. Каковы в этой связи задачи суда?

Под государственной политикой борьбы с преступностью понимается отнюдь не «политизация судебных процессов», как пытаются представить некоторые реформаторы права и науки. Речь идет об определении задач государственной власти в деле сдерживания и, в конечном счете, преодоления наиболее опасных преступных проявлений, устранения факторов криминализации общества и государственного аппарата, профилактики преступности и отдельных видов преступлений.

Стало быть, предполагается и выработка методов и средств их решения, что, несомненно, требует объединения усилий всех трех ветвей власти — и исполнительной, и законодательной, и судебной ⁵.

Судебная власть располагает наиболее сильными рычагами воздействия на отношение граждан к закону, на их «установки» в выборе вариантов правового либо противоправного поведения. Торжественность и гласность порядка отправления правосудия, активная демонстрация судом и профессиональными участниками процесса уважения к закону и его благодетельной роли в обеспечении субъективных прав и интересов личности, реагирование суда на любые отступления от установленного правопорядка, выяснение им по каждому рассматриваемому делу «подлинной правды жизни» (по выражению А. Ф. Кони) — вот та школа, которую должны проходить участники судопроизводства. Выявление причин, способствовавших возникновению правового конфликта либо совершению преступления, и разумное реагирование на них как приговором, так и частными определениями, — это и есть реализация судом его воспитательно-профилактической функции.

Именно такой образ деятельности суда подтверждает дисциплинирующую и общепревентивную роль материального, в частности, уголовного права.

Но есть и другой взгляд на определение задач судопроизводства, который, к сожалению, победил при принятии нового УПК. Он сводится к тому, что от суда нельзя требовать больше, чем разрешение данного правового конфликта. Рассматриваемое дело задает жесткие границы правосудию. Его социальная значимость — за пределами интересов суда, ибо возникает опасность объективного вменения и обвинительного уклона. Хотя известно, что подлинная культура правосудия, обеспечивающая формирование уважения к праву, несовместима и с обвинительным уклоном, и с объективным вменением. Она их отвергает. Однако, не всем это, видимо, известно.

В новом кодексе нет упоминания о таких задачах правосудия, как формирование у граждан уважения к закону, предупреждение преступлений и это повлечет множество вполне прогнозируемых правовых последствий и противоречивых решений ⁶.

Так, сохранение в УПК возможности выносить частные определения и постановления по вопросам устранения нарушений законов и обстоятельств, способствовавших совершению преступлений (ч. 4 ст. 29), не корреспондирует назначению правосудия (ст. 6). По этой, видимо, причине выпала из нового УПК и статья о частных определениях и постановлениях, выносимых одновременно с приговором.

Логическим развитием ст. 6 о назначении уголовного судопроизводства только как способа защиты прав конкретных лиц явилась новая интерпретация принципа публичности, то есть обязанности определенного круга должностных лиц возбудить уголовное дело и обеспечить неотвратимость ответственности за преступления.

В УПК РСФСР эта обязанность возлагалась на суд, прокуратуру, следователей и орган дознания (ст. 3). В проекте УПК РФ, подготовленном в НИИ Генпрокуратуры, суд из этого перечня был исключен, — судье было предоставлено право возбуждения дела лишь в строго определенных законом случаях.

В УПК РФ принцип публичности трансформировался в «обязанность осуществления уголовного преследования» (ст. 21). Причем эта обязанность выглядит скорее как право: «В каждом случае обнаружения признаков преступления прокурор, следователь, орган дознания и дознаватель принимают (но могут и не принимать? — А.Б.) предусмотренные настоящим Кодексом меры по установлению события преступления, изобличению лица или лиц, виновных в совершении преступления». О неотвратимости ответственности за преступления и об обязанностях суда (судьи) речи нет.

Соответственно этому формулируются и задачи судебного разбирательства, которые определялись ранее принципом всесторонности, полноты и объективности исследования обстоятельств дела (ст. 20 УПК РСФСР) и требованием возбуждения уголовного дела по новому обвинению, либо в отношении нового лица, если таковые данные при судебном разбирательстве будут установлены (ст.ст. 255, 256 УПК РСФСР). Новый УПК не включает принцип объективности, всесторонности и полноты исследования обстоятельств дела, а значит, освобождает суд от этой обременительной обязанности. Разумеется, при этом исключаются и обязанность установления истины по делу, и обязанность суда реагировать на выявленные в ходе судебного разбирательства новые эпизоды преступной деятельности подсудимого и его возможных соучастников. Нет в УПК и указаний на обязанность суда (судьи) участвовать в доказывании.

Все эти проблемы рождены на последних этапах работы над проектом УПК в Думе теми разработчиками, которые оказались в плену у некоей абстрактной концепции рафинированного суда, превращенного в подобие спортивного жюри, равнодушно взирающего на «поединок сторон» и видящего свою задачу лишь в соблюдении правил поединка и определении победителя путем бесстрастного подсчета «очков» ⁷.

Такая трансформация назначения судопроизводства и роли суда тесно связана со своеобразным пониманием принципа состязательности, настойчиво навязываемого многочисленными решениями Конституционного Суда РФ, в которых этот вопрос так или иначе затрагивался ⁸.

Принцип состязательности правосудия оказался в центре внимания в ходе работ над проектами процессуальных кодексов (УПК, ГПК, АПК) и соответствующих норм конституционного и административного судопроизводства.

Создавалось впечатление, что состязательность судопроизводства — одно из важнейших открытий периода судебно-правовой реформы, что уголовный процесс советского периода — сплошь процесс инквизиционный, ибо ему якобы было чуждо понятие и сторон, и состязательности.

Но это далеко не так. Любой учебник уголовного процесса советского периода включал состязательность в число основополагающих принципов судопроизводства. Уделялось внимание проблеме состязательности и в монографических работах процессуалистов ⁹.

При определении содержания принципа состязательности выделялось наличие сторон и их равноправие в «оспаривании утверждений противной стороны». Подчеркивалось, что при этом обвинение отдельно от суда, обвиняемый пользуется правом на защиту, а суду «принадлежит руководство процессом, активное исследование обстоятельств дела и решение самого дела» ¹⁰.

Процессуальное — уголовное и гражданское — законодательство подтверждало именно такое построение процесса. Это вытекает из содержания статей о равенстве прав участников уголовного процесса по представлению доказательств, участию в их исследовании, заявлению ходатайств, участию в судебных прениях, представлению письменных предложений по существу обвинения (ст.ст. 245, 295, 298 УПК РСФСР). Аналогичные положения отражены и в ГПК РСФСР 1964 г. (ст.ст. 5, 33, 50, 185 и др.).

Важным элементом содержания принципа состязательности в теории процесса, в отечественном законодательстве и судебной практике было признание за судом не только исключительного права разрешения дела по существу, но и права и обязанности суда по активному исследованию обстоятельств дела, установлению материальной (объективной) истины.

«Суд не может полностью положиться на активность участников судебного разбирательства, ибо она может быть не только недостаточной для установления истины по делу, но также направлена против истины. Суд самостоятельно исследует доказательства главным образом потому, что именно он должен решить, имело ли место преступление, совершил ли его подсудимый, виновен ли он в совершении данного преступления, подлежит ли наказанию, какое наказание должно быть ему назначено и т.д. (ст. 303 УПК РСФСР). И следовательно, активность суда есть проявление принципа публичности» ¹¹. Это суждение отражало позицию не только конкретного автора и всего авторского коллектива «Курса советского уголовного процесса», оно отражало и ныне отражает фактическое положение дел.

Действительно, деятельность участников процесса — обвиняемого, защитника, потерпевшего, гражданского истца и ответчика преследует цель обеспечения их субъективных (либо представляемых) интересов и направлена на выяснение тех обстоятельств, которые этим интересам отвечают. То есть их деятельность носит одностороннюю направленность. Деятельность прокурора — государственного обвинителя, коль скоро он лишен функции надзора за законностью процессуальной деятельности в судебных стадиях (а новый УПК не оставляет в этом никаких сомнений — см. ч. 4 ст. 37 и ст. 246 УПК РФ) также приобретает односторонний характер. Требование обеспечивать законность и обоснованность обвинения (ч. 4 ст. 37) для прокурора может означать не более чем для защитника призыв быть объективным и не выходить за рамки закона в поисках средств защиты.

При оценке принципа состязательности для правосудия справедливо подчеркивается его значение как способа исследования и оценки доказательств, способа отстаивания и защиты участниками процесса субъективных и представляемых интересов, способа реализации трех процессуальных функций: обвинения, защиты и разрешения дела.

Но при этом чаще всего упускается, что состязательность — институт защиты преимущественно частного права. Для защиты публичного интереса, как и для обеспечения реальных возможностей сторон в частном споре, требуется активность суда — беспристрастная, объективная, безусловная ¹².

Эта сторона принципа состязательности неизменно подчеркивалась теоретиками отечественного права, опирающимися на традиции и российского, и западного процессуального законодательства.

Судебная реформа России 1864 г. была ориентирована на лучшие образцы континентальной системы судопроизводства. Соответственно этому, а также с учетом отечественных традиций суду предоставлялись широкие полномочия для воздействия на ход процесса и его результаты. Председательствующий «направляет ход дела к тому порядку, который наиболее способствует раскрытию истины…» (из ст. 613 Устава уголовного судопроизводства 1864 г.). Активность при исследовании доказательств подчеркивалась в ряде статей Устава (ст.ст. 682, 684 и др.).

«По делам, в решении коих участвуют присяжные заседатели, председатель суда обращает особенное внимание на то, чтобы они воспользовались всеми средствами для обстоятельного рассмотрения дела и, по требованию их, дает им надлежащие объяснения в простых и понятных для них словах» (ст. 614 Устава).

Современное законодательство европейских государств развивает положения об активной роли суда в состязательном процессе.

«Председатель наделен дискреционной властью, в силу которой он может по своей чести и совести принимать любые меры, которые он сочтет необходимыми для установления истины… Он может в ходе судебного разбирательства вызвать и заслушать любое лицо, выдавая в случае необходимости приказ о приводе, или распорядиться о доставлении любых новых документов, которые, по его мнению, в связи с развитием судебного заседания необходимы для установления истины» (ст. 310 УПК Франции 1958 г., по состоянию на 1 января 1995 г.).

УПК ФРГ не возлагает особых надежд на объективность сторон и результаты их состязательности. В силу принципа обязанности исследования всех обстоятельств уголовного дела (аналог нашего принципа объективности, всесторонности и полноты исследования обстоятельств дела, исключенного из нового УПК РФ), суд по долгу службы сам обязан исследовать все факты и доказательства, которые имеют значение для разрешения дела. При этом закон определяет цель доказывания, каковой является установление истины (§244 ч. 2 УПК ФРГ).

Новый кодекс предельно упростил роль председательствующего в суде первой инстанции: он лишь обеспечивает соблюдение распорядка судебного заседания, а также принимает меры «по обеспечению равноправия и состязательности сторон» (ст. 243).

Упрощена и роль суда второй инстанции, который проверяет отныне законность, обоснованность и справедливость судебного решения лишь в той части, в которой оно обжаловано, и в отношении тех осужденных, которых касается жалоба или представление (ч. 2 ст. 360 УПК РФ). Ревизионный порядок кассационного пересмотра приговоров, существовавший ранее (ст. 332 УПК РСФСР), как видим, отменен. Иными словами, если суд кассационной инстанции усмотрит беззаконие и нарушение прав личности пересматриваемым им приговором, он на них никак не реагирует, если жалоба либо представление этих вопросов не затрагивают.

Совершенно очевидно, что континентальная система уголовного судопроизводства не устраивала авторов, работавших на последних этапах редактирования проекта УПК РФ. Им ближе оказалась англо-американская система, отдельные институты которой они механически внедрили в отечественное судопроизводство, не заботясь об их совместимости с нашими традициями и менталитетом российских правоохранителей.

Но и это им удалось не лучшим образом, ибо и судебная доктрина, и законодательства США и Англии развивались по пути сближения с континентальной процессуальной системой, далеко уйдя от наших устаревших представлений студенческих времен.

Так, в Своде Законов США (раздел 28 и комментарии к нему) подчеркивается, что «на судье лежит безусловная ответственность за эффективную реализацию состязательной системы». Федеральные правила использования доказательств в п. 614 подчеркивают, что судья не ограничивается фактами и доказательствами, представленными по выбору сторон. Судья имеет право вмешиваться в представление доказательств сторонами, дабы способствовать установлению истины. В п. «а» правила 611 говорится о том, что судья должен осуществлять разумный контроль за способом и порядком допроса свидетелей и представлений доказательств с тем, чтобы сделать «такие допрос или представление эффективными для установления истины».

Равным образом и «английское право все более проникается идеей, что уголовный процесс не должен сводиться исключительно к противоборству двух сторон в суде. Его задачей прежде всего является не победа кого-то из «процессуальных противников», а выявление лиц, действительно виновных в совершении преступления…» ¹³.

В теоретических работах британских авторов не только отмечается как положительный факт постепенный переход от культивировавшейся веками схемы состязательного уголовного процесса, но и обосновывается необходимость наделения судей «более широкими и интенсивными полномочиями, чтобы они могли играть более активную роль в процессе». Более того, обосновывается предложение о целесообразности замены суда присяжных судом шеффенов ¹⁴.

Итак, чьи же образцы копируют наши «западники», всячески умаляя роль суда в доказывании, отказываясь от привычных для отечественной системы задач судопроизводства и устраняя из УПК любые намеки на поиск истины как необходимой цели судебного познания, являющейся залогом законных и справедливых актов правосудия?

Не формируется ли таким образом психология профессиональной безответственности судей, способная весьма органично дополнить их гипертрофированную правовую неприкосновенность?

Конечно, неблагоприятные последствия такой реформы УПК могут нейтрализовать высокие личные качества судьи. Но то, что принижается роль судебной власти в государстве и обществе, — несомненно, хотя реформаторы к этому, быть может, и не стремились.

Можно привести и другие факты изначального подрыва престижа судебной власти «на высшем уровне».

Это ставшее достоянием нашей грустной истории приостановление первым Президентом России деятельности Конституционного Суда РФ Указом от 7 октября 1993 г. под предлогом его обвинения в «политизированности». Так судебной власти было отказано в исполнении предназначенной ей роли в системе «сдержек и противовесов», чем подрывалась сама идея провозглашенного Конституцией РФ разделения властей.

Это также перманентные амнистии и массовые помилования тяжких преступников, чем подрываются стабильность судебного приговора, уважение и к приговору, и к суду ¹⁵.

Так что фанфары по поводу создания сильной судебной власти в стране представляются не вполне своевременными.

Реальное значение принципа состязательности для правосудия определяется, разумеется, не только положением суда как субъекта доказывания, но и ролью других профессиональных участников судопроизводства — обвинителя и защитника, их процессуальным статусом.

Государственный обвинитель (прокурор) освобожден, как указывалось выше, от обязанности осуществления надзора за исполнением законов в судебных стадиях процесса. Теоретически это обосновывалось тем, что прокурор не должен возвышаться над судом, надзирать за судебной деятельностью, что суд сам в состоянии обеспечить законность разбирательства уголовных (и гражданских, разумеется) дел.

Эта мотивировка изменения роли прокурора содержала существенные натяжки. Дело в том, что УПК РСФСР не наделял прокурора какими-либо властными полномочиями в судебных стадиях процесса. Его ходатайства, заявления, заключения и протесты имели для суда не большее юридическое значение, чем соответствующие акции адвоката. Требование обеспечения прокурорского надзора за исполнением законов в судебных стадиях процесса создавало обязанности для прокурора, но не для суда (ст. 25 УПК РСФСР). Суду же гарантировались независимость и подчинение только закону (ст. 16 УПК РСФСР), но не прокурору.

И все же сторонники прокурорского надзора активно не спорили против соответствующих поправок в УПК, ибо делалось это в интересах поднятия авторитета судебной власти. Этим как бы подчеркивалось, что судьба дела, рассматриваемого судом, и интересы лиц (обвиняемого, потерпевшего и др.), затрагиваемые делом, находятся под высшим контролем суда. Только суд и никто другой принимает судьбоносные решения. А роль прокурора — поддерживать и обосновывать предъявленное обвинение в границах, не умаляющих роли суда.

Однако в уголовно-процессуальное законодательство периода реформ стали проникать нормы, противоречащие и этой концепции.

Если по старому законодательству для суда были необязательны любые позиции прокурора, включая и его отказ от поддержания обвинения (ч. IV ст. 248 УПК РСФСР), то уже с принятием закона о суде присяжных (июль 1993 г.) отказ прокурора от поддержания обвинения влек решение суда о прекращении дела (ст. 430 УПК РСФСР). А УПК РФ принял это правоположение как общее правило для всех судов в любом составе (п. 7 ст. 246, п. 2 ст. 254 УПК РФ и др.). В проверку законности и обоснованности такой позиции прокурора суд не входит, а значит, судьбу дела вершит уже не он, а обвинитель.

Такая ситуация вполне вписывается в общую концепцию УПК РФ по освобождению суда от активного участия в доказывании, поиске истины, утверждении законности, обеспечению публичных интересов. Но очевидно, что расширение дискреционных полномочий прокурора в суде принижает роль и статус судебной власти.

Мне могут возразить, что в этом случае решение суда, продиктованное отказом прокурора от обвинения, принимается в интересах обвиняемого и соответствует требованию защиты прав человека, как основному постулату правового государства. А как быть при этом с защитой интересов общества, государства, частных лиц и их объединений, которые нуждаются в защите от преступных посягательств личности? Может быть, суду следовало бы, как это было предусмотрено старым УПК, проверить обоснованность отказа прокурора от обвинения?

Думаю, что и в этом случае при принятии нового УПК некоторые авторы оказались под гипнозом постсредневековой англосаксонской концепции обвинительного процесса, возбуждаемого по уголовному иску, концепции, от которой в наши дни постепенно отдаляется судопроизводство и самой Англии.

Обвинителю в состязательном процессе противостоит защитник. По общему правилу — это профессиональный защитник, адвокат (ч. 2 ст. 480 Конституции РФ).

Статус адвоката как участника процесса доказывания прописан в новом УПК неудовлетворительно и противоречиво.

Является ли адвокат субъектом обязанности доказывания и в каких пределах; существуют ли процессуальные санкции, которые могут быть применены к адвокату при нарушении им обязанностей; является ли запрет на отказ адвоката от принятой защиты абсолютным или он допускает исключения; — вот вопросы, которые были дискуссионными в период действия УПК РСФСР и требовали своего решения в новом УПК. Увы, они не решены, более того — их решение УПК РФ заметно осложнил.

Отечественная наука о судебном познании, доказательствах и доказывании, не возлагала на адвоката-защитника бремени доказывания невиновности подзащитного, ибо обвиняемый защищен презумпцией невиновности, опровержение которой — дело обвинителя.

Недоказанная обвинителем виновность приравнивалась к доказанной невиновности и влекла оправдание.

Вместе с тем, признавалось, что на защитнике лежит обязанность выяснения обстоятельств, оправдывающих обвиняемого либо смягчающих его вину, а также обоснование любого выдвигаемого им тезиса. Признавалось, что эти обязанности защитника носят юридический характер. Их выполнение контролируется следователем и судом, ибо существенное нарушение обязанности доказывания защитником может быть квалифицировано как отказ от защиты, что недопустимо в силу закона ¹⁶. Подзащитный мог отказаться от помощи защитника по мотивам его недобросовестности либо профессиональной некомпетентности, и это могло служить поводом для дисциплинарного преследования адвоката.

Сложность природы юридической обязанности адвоката как субъекта доказывания подтверждалась и тем, что нерадение адвоката не должно влечь неблагоприятных последствий для обвиняемого, интересы которого находятся под защитой следователя, прокурора, суда (вспомним обязанность всестороннего, объективного и полного исследования обстоятельств дела, лежащую на органе дознания, следователе, прокуроре, суде — ст. 20 УПК РСФСР).

И все же ст. 51 УПК РСФСР о статусе защитника начиналась словами: «Защитник обязан использовать все указанные в законе средства и способы защиты в целях выявления обстоятельств, оправдывающих подозреваемого или обвиняемого, смягчающих их ответственность, оказывать им необходимую юридическую помощь».

В УПК РФ этого положения нет ни в статье о защитнике (ст. 49), ни в статье о полномочиях защитника (ст. 53), ни в нормах, касающихся участия защитника в конкретных стадиях процесса. Речь идет только о его правах и полномочиях. Обязанностей адвокат-защитник новым УПК лишен. Является ли это упущением по невнимательности рабочей группы последнего этапа прохождения проекта УПК? Отнюдь.

Депутатам Госдумы была роздана копия статьи Л. Алексеевой, опубликованной в «Российской газете», как раз во время дискуссии по проекту УПК, в которой разъясняется, что обязанности защитника исключены не случайно. «Она (то есть ч. 1 ст. 51 УПК РСФСР) исключена именно потому, что согласно презумпции невиновности обвиняемый и его защитник не обязаны доказывать невиновность. Поэтому такой обязанности у защитника нет. То, что записано в ч. 1 ст. 51 действующего УПК, является его профессиональной обязанностью, предусмотренной законом об адвокатуре» ¹⁷.

Но специалисты, в отличие от Л. Алексеевой, знают разницу между предметом регулирования Закона об адвокатуре и предметом процессуальных кодексов.

Процессуальные обязанности и права адвоката, тем более его статус как субъекта доказывания, к закону об адвокатуре отношения не имеют.

Действующее ныне Положение об адвокатуре РСФСР 1980 года, как и недавно опубликованный, (а ныне ставший законом) проект Федерального закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ», содержат сугубо декларативные положения, имеющие отношение к профессиональному долгу адвоката (долг — нравственная категория) типа: адвокат обязан честно и добросовестно отстаивать права и интересы клиента «всеми не запрещенными законодательством Российской Федерации способами». (Заметим в скобках, что эта формула, употребляемая не только в законе об адвокатуре, но и в новом УПК, далеко небезупречна с точки зрения методов правового регулирования. Метод процессуального права разрешительный и нет никаких оснований искать полномочия участников процесса за пределами процессуальных норм. Адвокат не может подвергать аресту граждан, следователь не может выносить приговор, судья не может объявить выговор прокурору, хотя закон и не запрещает им делать это).

Что же касается правового статуса адвоката в видах судопроизводства (гражданского, уголовного, арбитражного, конституционного, административного), то законодательство об адвокатуре отсылает к соответствующему процессуальному законодательству ¹⁸. И правильно делает: процессуальная форма не терпит ведомственных наскоков.

Возникает и такой вопрос: если адвокат в соответствии с УПК РФ никаких обязанностей как участник доказывания не несет, то не превращаются ли и принцип состязательности, и принцип права на защиту в чисто декларативные институты, без реальной правовой нагрузки? Ведь правовой институт, как и отдельная правовая норма, не живут без системы гарантий исполнения.

Как было показано выше, законодатель, принимая в 1960 г. УПК РСФСР, и ученые, разрабатывавшие теоретические основы процессуального доказывания, были этим озабочены, искали необходимые решения и находили их в силу своего разумения. Новый УПК подтверждает мысль, что развитие цивилизации это не всегда попательное движение. Иногда это и утрата достижений.

Обратимся к зарубежному опыту, знатоками и монопольными толкователями которого наши реформаторы правосудия себя изначально объявили.

Английская система судопроизводства, признающая согласно «правилу Вулмингтона», одобренного решением Палаты лордов, что бремя доказывания вины лежит на обвинителе, не считает это правило безусловным.

Так, при бесспорности факта преступления и вины обвиняемого, если защита ссылается на обстоятельства, освобождающие обвиняемого от ответственности, то бремя доказывания обоснованности данной ссылки переходит на защиту ¹⁹.

…«В США и других странах с англосаксонской системой уголовного судопроизводства… бремя выявления и собирания доказательств защиты возлагается только на сторону защиты» ²⁰.

Континентальные системы уголовного судопроизводства тоже не представляют себе защитника в виде стороннего наблюдения, свободного от обязанностей.

Так, например, законодательство и судебная практика Франции возлагают на защиту бремя доказывания по отдельным видам преступлений некоторых существенных для уголовной ответственности обстоятельств (см. сводничество — ст. 225–6 УК Франции; контрабанда — ст. 418 Таможенного кодекса Франции и др.). Кроме того, в силу общего правила именно защита обязана доказать наличие обстоятельств, исключающих преступность деяния.

Таким образом, просвещать депутатов Госдумы, конечно же, надо, ибо не все они искушенные юристы, но и просветителям не следует забывать о необходимости повышать собственный профессиональный уровень.

Норма, запрещающая адвокату отказываться от принятой на себя защиты подозреваемого или обвиняемого (ст. 49, п. 7 УПК РФ), перенесена без изменений из УПК РСФСР 1960 г. (ст. 50 ч. 6). А ведь в юридической литературе не раз поднимался вопрос об ущербности этого положения.

Запрет отказа от принятой защиты в давние времена был вызван спорами вокруг самого института профессиональной адвокатуры, как буржуазного. Вопрос ставился так: вправе ли адвокат-коммунист защищать преступника, или нужен ли защитник в народном суде, от кого и кого он защищает?

Эти идеологические выверты давних времен, казалось бы, ушли в прошлое, но свою тень, как это было и со многими другими институтами социалистического права, они оставили.

Возникали ситуации, когда адвокат не мог не поставить вопрос об освобождении его от принятой защиты, ибо нередко обстоятельства, препятствовавшие его участию в деле, становились известными ему после принятия поручения на защиту.

Так, ознакомившись с делом, адвокат узнает, что он оказывает или ранее оказывал юридическую помощь лицам, интересы которых противоречат интересам его нового подзащитного. Или что он участвовал в этом деле ранее в качестве судьи, прокурора, следователя, дознавателя, эксперта, переводчика, свидетеля, понятого. Или что в расследовании и рассмотрении дела участвует должностное лицо, с которым адвокат состоит в родственных отношениях.

Эти обстоятельства были предусмотрены в ст. 16 Положения об адвокатуре РСФСР 1980 г., но они запрещали адвокату принимать поручение на ведение дела, не решая вопроса о возможности отказа от уже принятого поручения.

В какой-то мере эта проблема была решена Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 8 августа 1983 г., который предусмотрел основания и порядок отвода адвоката, введя в УПК РСФСР ст. 67–1.

Однако запрет на отказ от принятой защиты сохранился, как бы закрывая возможность самоотвода адвоката.

Новый УПК должен был устранить эту коллизию, но он лишь воспроизвел ее, повторив, по сути, бывшую ст. 67–1 в ст. 72. Не решен, естественно, и вопрос о праве адвоката отказаться от принятой защиты в случае признания своей некомпетентности с учетом специализации, существующей в адвокатуре.

Непоследовательно решен также вопрос о полномочиях адвоката, как субъекта доказывания. В случае, когда адвокат выступает в роли защитника, он вправе приглашать специалиста (ст. 53 ч. 1 п. 3 УПК РФ), а также собирать доказательства путем: получения предметов, документов и иных сведений; опроса лиц с их согласия; истребования справок, характеристик, иных документов от органов государственной власти, органов местного самоуправления, общественных объединений и организаций, которые обязаны представлять запрашиваемые документы или их копии (ст. 86 ч. 3 УПК). Когда же адвокат выступает в роли представителя потерпевшего, гражданского истца или гражданского ответчика он имеет те же процессуальные права, что и представляемые им лица (ст. 45 ч. 3 УПК). А их права в части собирания доказательств значительно уже прав защитника. Таким образом, не только создается неопределенность в процессуальном статусе адвоката, но и поставлен под угрозу важнейший постулат состязательного процесса — постулат равенства прав сторон в судебном заседании. Закон «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации», проходивший через Думу в то же время, что и УПК, унифицировал полномочия адвоката-защитника и адвоката-представителя по максимуму (ст. 6 ч. 3). Но это не есть выход из правовой коллизии, ибо данный закон не является источником процессуального права.

Все это далеко не праздные вопросы. То или иное их решение на практике, не укладывающееся в процессуальные догмы, чревато нарушением права на защиту, что, в свою очередь, может быть признано основанием отмены приговора (ст. 381 УПК РФ).

Для процессуального законодательства всегда была и остается ныне крайне важной проблема контроля за законностью, объективностью и справедливостью актов правосудия. Очень много дано судебной власти, и любые ошибки и злоупотребления напрямую сказываются на судьбах людей. При этом желателен контроль не только со стороны вышестоящих судов, но и внешний, не зависящий от ведомственных интересов, не подверженный корпоративным искажениям. Известно давно, что отсутствие внешнего контроля, внешней оппонентуры для той или иной государственной либо общественной структуры приводит к торжеству групповых интересов, к разложению и деградации, появлению замкнутой касты, противостоящей обществу и государству. Признаками деградации являются отчуждение структуры от общества, пренебрежение интересами и правами сограждан, бюрократизм, угодничество по отношению к исполнительной власти, коррупция.

Эти пороки в той или иной мере были присущи суду советского периода, и они красноречиво описаны во вступительных разделах Концепции судебной реформы в Российской Федерации.

Совершенствование судебной системы и законодательства об отправлении правосудия должны были создать «суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных наших», как полагал император Александр II. Тогда не получилось, ибо не удалось освободиться от нравственного невежества, своеволия и злоупотреблений чиновников судебного ведомства.

Не очень получается и теперь. По крайней мере пресса не обременена восторженными отзывами о реформированных судах. Скорее, наоборот, нарастает критика, подчас удручающая, хотя законодательство бесспорно улучшается, а правовые гарантии независимости суда и неприкосновенности судей уже превысили любые мыслимые границы.

Причины неудач судебных реформ, подобно причинам роста преступности, всем кажутся очевидными, не очевидны способы их преодоления. Может быть, поэтому новый УПК пошел по пути ограничения внешнего контроля за деятельностью судей и правосудием, принеся его в жертву идее независимости суда. Видимо, имело значение и изменившееся отношение к «гласу народа», превращенного нашими политиками в лучшем случае в электорат, в худшем — в быдло.

Способы внешнего контроля — это гласность, выборность, подотчетность избирателям, участие общественности в отправлении правосудия, участие в суде первой инстанции народных заседателей с правами судьи и, соответственно, коллегиальность в принятии решений. Что осталось от всего этого в результате реформ?

Принцип гласности в УПК сохранен, хотя оснащен дополнительными в сравнении с прежним УПК ограничениями и перенесен из раздела общих положений процесса в раздел условий судебного разбирательства (ст. 241). Не скрывается ли за этим попытка подчеркнуть и даже усилить тайный, закрытый характер предварительного расследования? Это было бы не только ошибкой, но и не соответствовало бы действительному положению вещей: тайна расследования давно перестала быть тайной с допуском защитника на его ранние этапы. Гласность правосудия, даже в самом широком объеме с учетом бесконтрольности и всевластия нынешних СМИ, действенность внешнего контроля обеспечить не может уже потому, что их внимание привлекает не правосудие, как таковое, а отдельные дела и факты, украшенные элементами сенсационности.

Выборность судей, а следовательно, и их связь с избирателями, ныне исключены особым порядком назначения судей по представлению квалификационных коллегий. Последние являются органами судейского сообщества и если и осуществляют эпизодический контроль за профессиональными и нравственными качествами судьи (при рассмотрении жалоб на судей, при выдвижении их на новый срок, при прекращении полномочий судьи и т.п.), то контроль — корпоративный, кастовый, а значит чаще всего весьма поверхностный и снисходительный. На V Всероссийском съезде судей (ноябрь 2000 г.) председатель Высшей квалификационной коллегии судей в подтверждение активной и принципиальной позиции коллегий привел несколько десятков случаев досрочного отстранения от должности недостойных судей. С целью повышения уровня работы квалификационных коллегий и хотя бы не для отрыва от корпоративных интересов судейского сообщества, а для ослабления влияния этих интересов на принимаемые решения, рабочей группой, созданной Президентом РФ (руководитель — Д. Козак) было предложено оторвать эти комиссии от судей определенного звена, ввести в их состав представителей юридической общественности ²¹.

Все мы помним, с какой неприязнью многими судьями было Встречено это предложение, как и предложение о некотором ограничении судейской неприкосновенности. Судьи заговорили о «контрреформах», о сдаче демократических позиций и пр.

Участие общественности в отправлении правосудия, а значит, и в обеспечении соответствующего контроля за работой судьи, осуществлялось путем выделения производственными и учебными коллективами общественных обвинителей и общественных защитников, а также путем делегирования в суд своих представителей в виде выборных от коллективов трудящихся народных заседателей.

Не станем утверждать, что это были очень эффективные формы общественного контроля, но от явных злоупотреблений судейских чиновников они, несомненно, удерживали. При участии в судебном разбирательстве общественных представителей, может быть, и не очень искушенных в судопроизводстве, но обладающих элементарным здравым смыслом, весьма затруднительно было объявить в решении суда белое черным и наоборот.

Теперь — возможно. Институт представителей общественности из УПК удален.

Констатируя это обстоятельство, мы вовсе не склонны лить ностальгические слезы и призывать к возврату старых форм общественного контроля. Ныне, в условиях рыночных отношений, когда чаще всего нет прежних трудовых коллективов, которые в состоянии брать обвиняемого на поруки и выполнять воспитательные функции, едва ли отыщутся и прежние энтузиасты-общественники.

Однако, вместе с тем, удален и институт народных заседателей. Это было сложнее сделать, ибо ломалась привычная структура коллегиального суда первой инстанции. Потребовалась предварительная обработка общественного мнения. Народные заседатели дискредитировались как никчемные и пассивные судебные сидельцы. Их объявили «кивалами», угодливо и молчаливо соглашающимися с любым мнением председательствующего. При этом их подлинная роль в правосудии никем всерьез не изучалась. Да это было и затруднительно сделать, ибо тайна совещательной комнаты скрывала от посторонних глаз активность заседателей в обсуждении и принятии судебных решений ²².

Что же предложил новый УПК в качестве компенсационного механизма утраченному общественному контролю? Пожалуй, только суд присяжных, возрождение которого выдается за крупную победу периода реформ. Однако это сомнительная победа. Во-первых, суду присяжных будут передаваться на рассмотрение лишь уголовные дела об особо тяжких преступлениях (ст. 31 ч.З УПК РФ), доля которых в статистике не превышает пяти процентов. К тому же альтернативой суду присяжных предусмотрен состав суда из трех профессиональных судей. Во-вторых, нет никаких оснований считать, что присяжные, приглашенные из списка, составляемого на основе избирательных списков, окажутся грамотнее и активнее народных заседателей, избранных коллективами трудящихся. В-третьих, расширение коллегии присяжных до 12 человек способно привести к снижению качества и обоснованности вердикта, ибо увеличение численности коллегии закономерно влечет снижение индивидуальной ответственности за принимаемое решение.

Суд присяжных — неэффективная и дорогостоящая форма отправления правосудия. Многие страны отказались от суда присяжных по этим причинам, а там, где он сохранился (Англия, Канада, США и др.), на его рассмотрение попадает от одного до четырех процентов уголовных дел.

Приняв суд присяжных как некое демократическое украшение судебной системы, явно не имеющее перспективы, ставящее обвиняемых в неравное положение (нарушен принцип равенства граждан перед законом и судом), реформаторы сочли это достаточной компенсацией исключению народных заседателей и переходу от коллегиальности к единоличному правосудию по подавляющему большинству уголовных дел.

Введение единоличного правосудия, неведомого до того советской судебной системе, началось с робких попыток. Законом РФ от 29 мая 1992 г. было установлено единоличное рассмотрение уголовных дел по 70-ти статьям Уголовного кодекса Российской Федерации с мерой наказания до одного года лишения свободы. Кроме того, «с согласия обвиняемого» эта форма правосудия допускалась по ряду преступлений, с наказанием до 3-х лет лишения свободы.

Лиха беда — начало. Уже в 1996 г. в ст. 35 УПК РСФСР было внесено изменение, позволявшее рассматривать уголовные дела единолично с наказанием до пяти лет лишения свободы включительно. В соответствии же с новым УПК РФ (ст. 30 п. 2) судья федерального суда общей юрисдикции рассматривает уголовные дела единолично с мерой наказания до 10 лет лишения свободы.

Уж не вызвано ли столь победное шествие единоличного правосудия особой эффективностью этой формы? Отнюдь. Специальные исследования НИИ Генеральной прокуратуры, проведенные к середине 90-х г., показали, что единоличное правосудие склонно к упрощению процессуальной формы, келейному (в кабинете судьи, негласно) проведению разбирательства, к появлению немотивированных приговоров, выносимых часто без допроса свидетелей и исследования доказательств.

Начался и быстро развивается Процесс отступления от канонов правосудия, его дискредитации.

Апофеозом этого стало воплощение в УПК РФ новой, заимствованной у прагматичных законодателей США, идеи торговли правосудием, стыдливо именуемой «сделкой о признании», или, как записано в ст. 314 УПК РФ «особым порядком принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением».

Председатель Комитета Госдумы по законодательству ПТ Крашенинников так комментирует это новшество:

«Обвиняемый с — согласия потерпевшего, прокурора и в присутствии адвоката сможет попросить судью сразу назначить ему наказание, что называется, «без суда и следствия». В США, например, примерно половина дел заканчивается таким соглашением. Это выгодно для государства — становится лишним изнурительный и затратный процесс доказывания вины. Выгодно и для гражданина, признающего свою вину, — в ожидании суда ему не понадобится несколько месяцев «париться» в СИЗО. А главное, в случае судебной сделки наказание, скорее всего, станет меньше» (АиФ, 2001 г. № 51).

Не кажется ли, что мы, таким образом, возвращаемся к признанию обвиняемого как к бесспорному доказательству, «царице» доказательств, от чего уходили многие годы после А. Я. Вышинского? И как быть в этих случаях с возможностью самооговора, попытками скрыться за стенами тюрьмы от риска оказаться разоблаченным в более тяжком преступлении?. Как быть, наконец, с принципом законности, гласящим, что «определение суда, постановление судьи, прокурора, следователя, дознавателя должны быть законными, обоснованными и мотивированными» (ст. 7 ч. 4 УПК РФ).

Осмелимся напомнить недавнему министру юстиции РФ, что для того, чтобы не «париться» в СИЗО, надо их строить и создавать нормальные условия для содержания заключенных. Ведь «парятся» в них не те, кто подпадает под действие упрощенного порядка судебного разбирательства, а те, кому «светит» срок, как правило, свыше 5 лет. Кроме того, если уж искать способы «разгрузить места лишения свободы на 200–250 тыс. человек» следовало бы обратиться к уголовному кодексу, заняться его либерализацией, если, конечно, нас не пугает рост преступности.

Не следовало бы г-ну Крашенинникову приписывать и такую заслугу УПК РФ, как установление порядка отбывания наказания в том регионе, где осужденный проживает. Это — прерогатива Уголовно-исполнительного кодекса, которым такое правило установлено с момента его принятия в ч. 1 ст. 73 (вступил в силу с 1 июля 1997 г.).

Нельзя не отметить и некорректности ссылки на опыт США. Там ежегодно регистрируется около 15 миллионов преступлений, проходящих, как правило, через суды (против наших трех миллионов, из которых до судов доходят лишь чуть больше миллиона дел). По признанию американских авторов, при таком объеме работы их систему правосудия давно бы разбил паралич, если бы не использовались упрощенные процедуры сделки о признании, когда на рассмотрение одного дела судья тратит 5–7 минут. Такое конвейерное производство можно назвать правосудием лишь с большой натяжкой.

Введение в УПК раздела XVII «Об особенностях производства по уголовным делам в отношении отдельных категорий лиц», факт положительный только в одном — в отношении унификации источников процессуального права. По сути же, этот раздел — средоточие юридических льгот для чиновников высокого ранга, включая судей (адвокат попал в этот список случайно, да и льгота его иллюзорна). Крайнее усложнение порядка возбуждения уголовных дел и привлечения к ответственности этих лиц — лучший способ защиты коррупционеров.

Отвечая на вопрос журналистов о том, какова соответствующая законодательная практика за рубежом, Д. Козак (руководитель президентской группы по подготовке некоторых актов судебной реформы) сказал: «Мы ни на какую страну не ссылаемся, это собственные наработки… В большинстве европейских стран никакой особой процедуры привлечения судей к ответственности, в отличие от процедуры привлечения других граждан, просто не существует. Полицейский имеет право начать расследование в отношении судьи, так же, как в отношении всех граждан. Это — равенство всех перед законом и судом, и оно материализуется в таких нормах… Судьи Европы завидуют нашим судьям, — говорит Д. Козак. «А их граждане нашим завидуют? Они хотят быть судимы нашим судом?» ²³.

Проблема пределов юридической неприкосновенности судей была одной из самых дискутируемых. Она доходила до Конституционного Суда РФ, который не увидел противоречия между конституционным принципом равенства граждан перед законом и судом и ч. 3 ст. 16 Закона о статусе судей РФ, передавшей решение о возбуждении уголовного дела в отношении судьи, по сути, на усмотрение квалификационной коллегии судей (решение КС РФ от 20 февраля 1996 г.) ²⁴.

Судьи и те, кто с ними солидаризируется в отстаивании юридических льгот, связывают проблему неприкосновенности с независимостью.

Между тем, независимость судей в правовом отношении защищена введением уголовной ответственности за любые посягательства на них (ст.ст. 294–298 УК РФ), а также освобождением судей от партийного диктата.

Ныне независимость судьи выглядит скорее не правовой, а психологической и нравственной проблемой. Судья высокого профессионального уровня и нравственных качеств в любой ситуации имеет возможность сохранить свою независимость ²⁵. Вопрос же порядка привлечения-его к уголовной ответственности не может поставить честного судью в сложное положение, ибо любое решение органов уголовного преследования (возбуждение уголовного дела, задержание, арест, предъявление обвинения и т.д.) может быть обжаловано в суд и подлежит судебной проверке.

Неприкосновенность судей, как и неприкосновенность иных чиновников, — это тот барьер, который еще долго будет стоять на пути борьбы с коррупцией, активно провозглашаемой, но не реализуемой в нашей стране.

Итак, что мы имеем в итоге реформирования УПК? Расширение юридических гарантий прав личности — это бесспорное достижение. Но на пути реализации прав человека остается немало препятствий, связанных с ослаблением правовых возможностей органов уголовного преследования по борьбе с преступностью, снижением роли и престижа судебной власти и созданием возможностей для злоупотребления властью.

Более всего недоумения и беспокойства вызывает освобождение суда от обязанности защиты публичных интересов и активных поисков истины при рассмотрении обстоятельств дела. Чревата отрицательными последствиями тенденция сворачивания форм внешнего контроля за правосудием на фоне гипертрофированной юридической неприкосновенности судей и расширением их индивидуальной юрисдикции. Опасны отступления от принципа законности и возвращение к абсолютизации признания вины обвиняемым.

Прогноз дальнейшего развития отечественной правоохранительной практики и правосудия на базе нового УПК РФ представляется неутешительным. И вряд ли в обозримом будущем в России водворится суд скорый, правый и равный для всех, а граждане обретут обещанную Конституцией реальную защиту от преступных посягательств.

Мы переживаем ныне тот этап в развитии правовой системы России, когда наряду с ценностью личности осознаются и возрождаются ценности общества и государства, еще недавно предававшиеся анафеме нашими псевдодемократическими реформаторами.

Новый УПК РФ отстал от этого неизбежного и здорового процесса и потому многие его так называемые завоевания не имеют перспективы.

Примечания

1. В статье развиваются основные положения доклада, с которым автор выступил на научно-практической конференции, проведенной в Институте государства и права АН РФ 18–19 марта 2002 г.
2. Руководителями трех авторских коллективов разрабатываемых проектов УПК РФ были от НИИ Прокуратуры РСФСР — профессор Бойков А. Д. (автор этих заметок), от МЮ РСФСР — Ромазин С. Б. (член Верховного суда СССР, а затем — ответственный работник МЮ РФ), от ГПУ Президента — Пашин С. А. (кандидат юридических наук, бывший преподаватель МГУ).

   Общее представление об этих трех проектах УПК дает статья А. Д. Бойкова «Три проекта УПК: какой лучше» — в журнале «Российская Федерация». 1994 г. № 19.

3. «Аргументы и факты». 2001 г., № 51.
4. Далее именуемый как УПК РСФСР.
5. О состоянии преступности и мерах борьбы с ней в условиях реформ, включая усилия и роль всех трех ветвей власти, а также выработку концептуальных позиций государственной политики в этой сфере см.: «Преступность: стратегия борьбы» М., 1997 г.; «Преступность и законодательство» М, 1997 г.; «Преступность и реформы в России» М., 1998 г.; А. Бойков — «Государственная политика борьбы с преступностью и ее отражение в праве и правосудии» в кн. «Россия на рубеже тысячелетий» М., 2000.
6. Любопытно, что до конца обсуждения в третьем чтении в проекте УПК сохранялось упоминание о задачах уголовного процесса в названии главы II. В статье о задачах уголовного процесса отмечалось: «Порядок производства по уголовному делу, установленный настоящим Кодексом, призван способствовать укреплению законности и правопорядка, предупреждению преступлений, формированию уважения к Закону» (ст. 7 ч. 3).
7. Отметим, что в варианте проекта УПК, представленном к третьему чтению, статья «О всестороннем, полном и объективном исследовании обстоятельств совершения преступления» сохранялась (ст. 20). Она выпала из текста лишь в принятом УПК, как и статья о задачах процесса.
8. Подробнее об этом см.: А. Бойков «Опасность негативного правотворчества» — в разделе II «Решения Конституционного Суда РФ как фактор дестабилизации уголовно-процессуальной системы», ж. «Уголовное право» № 3, 2000. С. 92–98.
9. См.: Н. С. Алексеев, В. Г. Даев, Л. Д. Кокорев «Очерк развития науки советского уголовного процесса». Воронеж, 1980. С. 40–42; М. С. Строгович «Курс советского уголовного процесса». Т. I, M., 1968. С. 149–156; Курс советского гражданского процессуального права. М., 1981. С. 163–168 и др.
10. См.: М. С. Строгович «Курс советского уголовного процесса». Т. I. С. 149, а также «Курс советского уголовного процесса». Общая часть / Под редакцией А. Д. Бойкова, И. И. Карпеца. М., 1989. С. 171–173.
11. Цитируется из «Курса советского уголовного процесса». Общая часть / Под ред. А. Д. Бойкова, И. И. Карпеца. М., 1989 г. С. 173. Автор раздела о принципах процесса — Демидов И. Ф.
12. См.: подробнее А. Бойков. «Опасность негативного правотворчества», ж. «Уголовное право». 2000. № 3. С. 91.
13. См.: С. Ф. Гуценко, Л. В. Головко, Б. А. Филимонов «Уголовный процесс западных государств». М., 2001. С. 119.
14. Там же. С. 127–129.
15. Помилование Президентом преступника является конституционным правом главы государства для случаев исключительных. Но оно было превращено комиссией дилетантов (ныне упраздненной в центре и создаваемой на местах — в субъектах Федерации при губернаторах) в способ широкомасштабных пересмотров приговоров вне судебной процедуры, за спиной судебной власти.
16. См. «Теория доказательств в советском уголовном процессе». Часть общая. М, 1966. С. 543–554.
17. См. Л. Алексеева «Не вам сидеть, но и судить не вам» («Российская газета». 16 октября 2001). Обращает на себя внимание высокомерный тон и заголовка, и самой статьи, поучающей несмышленого депутата С. А. Попова.
18. См., к примеру, ст. 6 ч. 1 Закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации».
19. См. К. Ф. Гуценко, Л. В. Головко и Б. А. Филимонов «Уголовный процесс западных государств». М., 2001 г. С. 96,194.
20. См. К. Ф. Гуценко и др. в цит. книге. С. 300.
21. «Российская газета». 1 ноября 2001. «Судебной реформе быть?».
22. Одно из исследований роли народных заседателей в принятии решений с использованием различных косвенных методов было предпринято в начале 70-х годов и показало несомненную пользу этого института в утверждении законности и справедливости правосудия. Об этом в кн. Радутной Н. В. «Народный заседатель». М., 1973 г. Однако данные этого исследования не популяризировались и к началу судебной реформы были забыты.
23. Интервью Д. Козака «Судебной реформе быть?» в «Российской газете». 1 ноября 2001.
24. Аргументы сторон этого спора и позиция КС РФ изложены в нашей книге «Третья власть в России». Курск 1999. С. 186–194.

    Вопросы нашей и зарубежной законодательной практики о юридических льготах для судей и парламентариев в той же книге в статье «Иммунитет». С. 312–355.

25. Кстати, правоохранительная практика случаев наказуемых покушений на независимость судей не отмечает.