Уголовный процесс
Сайт Константина Калиновского

Александров А.С. Диспозитивность в уголовном процессе. Н. Новгород: НЮИ МВД РФ, 1997. – 209 с.

2. Уголовно-процессуальный язык

 “Iln’y a pas de hors text.”

 (Нет ничего кроме текста)

 Деррида Ж. “О грамматологии”.

Обычно каждое академическое исследование открывается этимологическими изысканиями. Во всем следуя этой полезной традиции, правда замечу в скобках, что упражнения в области лингвистики не так уж и безобидны, как это может показаться в начале.

 В переводе с латинского "dispositivus" означает "усматривающий", "распоряжающийся". Однако перевод слова "диспозитивность", на мой взгляд, дает приблизи­тельное, первое приближение к собственно уголовно-процессуальному понятию, которое им называется. Нельзя переоценивать значение данной познавательной операции и непосред­ственно связывать понятие со значением слов "усматривающий", "распоряжающийся" без относительно к контексту, в котором термин "диспозитивность" употребляется. Кажущаяся убедительность и очевидность такого понимания диспозитивности основывается на порочной идее о том, что одно слово имеет одно значение, безотносительно к контекстуальным нюансам. [1] Это приводит к тому, что в правоведении диспозитивность часто связывают с любой правоусмотрительной деятельностью различных правоприменителей (в том числе и суда), что, на мой взгляд, вряд ли верно.

Для того, чтобы доказать это, надо прежде выделить, так сказать, методологическую сторону проблемы, а затем рассмотреть собственно терминологическую - по разграничению смыслов терминов "свобода усмотрения правоприменителя" и "диспозитивность".

Безусловно, корень многих терминологических затруднений “коренится” в методологии. Начать с того, как следует рассматривать отношение между термином и обозначаемым им понятием (и/или обозначающим и обозначаемым, знаком и смыслом). Характер этого отношения может видеться по-разному. Полагаю, что присущая науке уголовного процесса познавательная ситуация, в которой осуществляется процедура выработки смыслов, не исчерпывается субъектом и объектом познания, а требует учета ее знаковых составляющих - языка. Между тем гносеология материализма недостаточно уделяла внимания этому моменту. [2] Рассмотрим на примере рассуждений Савицкого В.М. (своего рода классических и по признаку авторитетности имени исполнителя текста и по уровню постановкие проблемы) как понималось содержание познания в советской процессуальной науке. [3]

Авто­номному субъекту познания противостоит объективная реаль­ность в виде объекта познания. В ходе познания в юридических понятиях закрепляются наиболее существенные, наи­более юридически значимые и поэтому самые важные сведения о явлениях окружающего мира. [4] В правовых понятиях сконцентрирована информация о реальной действительности.. [5] Предметы и явления действительности, основные свойства которой фиксируются в научных понятиях, находятся между собой в тесной взаимосвязи, их родо-видоотношения выстраиваются в определенную систему. Поэтому в свою очередь наука также есть система, в которой понятия занимают четко обозначен­ные места, то есть образуют систему понятий этой науки. [6] Обратим здесь внимание на следующее обстоятельство: все содержание понятия есть представление смысла как первоосновы, который заложен в обьективной реальности. Субьект познания, как автономный центр системы представлений подразумевает, что смысл изначально присутствует в познаваемых явлениях. На этом основывается интуиция классической метафизики: познание осуществляется ради смысла, обладающего абсолютной полнотой. Поскольку смысл изначально присутствует, задача состоит в том, чтобы познать его. Наука как раз призвана осуществить это. "Классический дискурс неизбежно выступает поэтому как дискурс репрезентации (representation) - представления некоего изначального, первичного смыслового содержания в производных, вторичных, деривантных формах. Всякое отдельное событие получает здесь смысл лишь благодаря причастности абсолютной полноте изначального смысла; оно истинно лишь постольку, поскольку может быть возведено к первосмыслу как своему истоку... все содержание мысли суть лишь репрезентации смысла как первоосновы - субстанции и истока." [7]

Словом, смысл - это нечто вещи, которую исследователь должен обнаружить во вне (реальной действительности). Наука предстает как фабрика по производству смыслов - неких идеальных предметов, соотносимых с реальностью различным образом. При этом, так понятые смыслы задают определенные способы коммуникации: будучи "вещами" , смыслы могут "передаваться" из головы в голову, а еще точнее вкладываться в голову, подобно вещам, переходящим из рук в руки. Главную роль в процессе этой операции играет язык, понимаемый как посредник, средство которым передается (вкладывается) смысл. Единственное назначение языка просто донести смысл от одного члена коммуникативной сети к другому. Это видно из следующих высказываний.

Термин - языковая форма выражения юридического понятия. Соотносимые с понятиями термины также объединяются в устойчивые, долговременно действующие системы, в которых каждый термин и группы терминов вы­полняют классификационную функцию. Таким образом, терминологиче­ская система создается в ходе классификации, систематизации и определе­ния научных понятий. Связи, организующие ее, есть связи понятий, поня­тийный каркас. [8]

Таким образом, понятие - это мысль, отражающая определенное явление обьективной реальности, термин - средство выражения мысли. И то и другое являются средствами представления смысла, обнаруживаемого в ходе познания. Первое - активное, второе - пассивное, техническое, не обладающее самостоятельным познавательным значением, но служащее формой обьективизации в реальности мысли. Источник смысла по материализму - обьективная реальность. Следует отметить здесь так же и то, что в методологии материализма не делается различия в познавательном плане между естественными науками и гуманитарными.

Определенный интерес вызывают те рассуждения Савицкого В.М., в которых содержатся попытки показать сложности представления смысла с позиций структурной лингвистики. При этом автор не избегает противоречий. Термин выступает не только как представитель юридического понятия, его символ, но и как средство установления объема данного понятия. Последнее свойство зависит от того какой смысл вклады­вается в термин. Смысл термина должен отражать определенную смысловую погруженность в контекст данной науки. [9] "Смысл выявляется из лексики языка и семан­тической соотнесенности указанных слов со всем контекстом". [10] Поскольку смысл термина детерминирован терминологией законодательства, науки для правильного понимания и применения права в целом иде­альным было бы положение, когда знак-термин, используемый в одной от­расли законодательства, семантически был бы однозначен ("симметричен") при использовании его в других отраслях. Но по многим причинам это не­реально - из-за разного уровня разработки понятийного аппарата науки в отдельных отраслях права и т.д. Единственно реальный и плодотворный путь - стандартизация и унификация терминологической системы смежных отраслей законодательства. В частности, терминологии судебного права, включающей уголовно, гражданско-, административно-процессуальное право. [11]

Из сказанного следует, что смысл дословного перевода слова "диспозитивность" недостаточен для "квалификации" стоящего за ним юридического понятия "диспозитивность в уголовном процессе". Уголовно-процессуальная наука (судебного права?) сама устанавливает смысловое значение своих терминов, в том числе диспозитивности. С этим отчасти можно согласиться, если ограничить сферу интересов науки только действующим законодательством.

Однако, отрицая возможность создания некоего универсального правового языка на совре­менном этапе развития науки, Савицкий В.М., по-видимому, не отвергает самой теоретической возможности создания такового. Иное противоречило бы методологической культуре диалектического мате­риализма. Следовательно, проблема решаема и затруднения носят времен­ный характер. Однако вряд ли подобный вывод будет справедливым даже в условиях стабильного, статичного бытия. Применительно к правоведению понимается такая ситуация, когда под правом понимается исключительно действующее законодательство, которое окутывается мифом о его "естественном", или "общечеловеческом" ( а равно "общенародном", “цивилизованном” и пр.) характере. Ведь ни разу не было создано такого законодательства, которое отвечало бы требованиям непротиворечивости, последовательности, где смыслы всех отраслевых терминов был бы взаимовыводимы сводимы к единому метаязыку. Тем более этот вывод неприемлем, если же стать на точку зрения бытия становящегося - выйти из рамок контекста позитивного права, подвергнув сомнению его "действительность". В этих условиях следует признать, что нет изначальных смыслов. Невозможно представить и "закрепить" их в виде единой терминологической системы, поскольку не существует единого контекста, в котором должны интерпретироваться смыслы знаков. Смысл стал текучим. Значит надо перестать смотреть на акты образования смыслов как на отблеск истины бытия, но обратиться к ним в их самодостаточности, событийности.

Полагаю, что именно этими соображениями должен определяться подход к познанию отечественного уголовно-процессуального бытия в переходный период. Поэтому-то я в принципе исключаю возможность существования некоего всеобъем­лющего метаправового языка, вмещающего все многообразие правовой действительности. Тем более что, источником изначального смысла знаков этого языка могла бы быть помыслена только власть, воплощенная в позитивном праве. Сила власти и есть основной аргумент юридического позитивизма. Но сила еще не равнозначна истине. Первая не терпит инакомыслия, вторая рождается в споре. Хотелось бы реализовать свое право на инакомыслие, дарованное ч. 1 ст. 29 Конституции РФ, и оспорить некоторые ставшие привычными положения позитивного правоведения. Между прочим , хотя сейчас все на словах признают плюральность научного мира, но не все пожалуй способны принять, вытекающий из этого вывод о конце метасказания в гуманитарных науках как способа представления смысла. [12] Значение же этого вывода состоит в перемене взгляда на существо познания в гуманитраных, в том числе и процессуальной науке.

 Утверждение о плюральности научного мира, вернее научных миров, означает в первую очередь тезис о плюральности языков. Опереться на “язык” совершенно необходимо (и удобно!) для решения задачи по производству деконструкции (“DECONSTRACTION”) уголовно-процессуальных понятий и лежащей в их основе “реалистической/материалистической ”методологии: "перетрясти" смыслы старых слов, к которым приросли устаревшие понятия, проверить их на прочность и пригодность для несения нового смысла, заставить "заиграть" их новыми смысловыми гранями, рассмотреть под различными углами зрения, разложить на составные части и в новом виде использовать эти слова - термины как строительный материал для построения, как раньше бы сказали, учения или просто - определенной теоретической конструкции - семиологической “структуры”.

Однако мало просто захотеть сделать это. Сразу возникает вопрос : "А допустимы ли подобные "вольности" в отношении правовой материи?" Полагаю, что да. Мы привыкли обьяснять природу права социально-экономическими причинами, упуская из вида то, что имеем дело прежде всего со словами. Правовая наука умертвила свой язык, лишив его самодостаточности, когда сделала его носителем извне ( т.е. не из самой языковой структуры) навязываемых смыслов. На практике правовые понятия формируется в угоду власти. А между тем только слова творят бытие. Правовое бытие.

Текст (письмо) или язык (речь) - правовая реальность. Это так потому, что наука права имеют дело с продуктами духа человека, культурными феноменами - правовыми нормами. По известному выражению К. Маркса , на духе человека лежит с самого его рождения проклятие - быть облеченнымв материальную форму - слово. Право - продукт духа человека. Поэтому оно не может не иметь языковую природу. Что есть уголовно-процессуальный закон как не совокупность текстов - следов языка. Что есть правовое сознание, правовая идеология как не уголовно-процессуальный язык в той или иной форме. Более того, полагаю, что сам позитивный уголовный процесс, понимаемый как деятельность, есть речевая практика: в большей степени судоговорение, в меньшей степени досудебная подготовка материалов уголовного дела. Например, П. Рикер прямо пишет: "Можно сказать, что процесс - это правовая переработка насилия посредством перенесения насилия в пространство слова и речи (parole et discours)." [13] Таким образом, все элементы права, включая поступок, под которым понимается результат реализации правовых предписаний в виде деяния и/или правопорядка в целом, есть продукты языка, опосредованы им и неразрывно с ним связаны. Уголовно-процессуальное право (которое в широком смысле включает в себя и науку) есть текстовое поле, где основным образом производства является семиотика, а основным образом общения - разговор (речь).

Поэтому, по моему мнению, познавательная деятельность здесь (как в любом текстовом поле) слагается из конструирования и деконструирования текстов или (что одно и тоже) письма-речи (ecrit/parol). Это и есть то, что называется семиологическим анализом.

Указанный анализ будет иметь, как уже говорись деконструктивный характер, Что же следует понимать под деконструкцией? В широком смысле, так называемая, радикальная деконструкция является “методологической” основой моей работы. Вернее заменяет таковую, поскольку говорить о деконструкции как методе в прямом смысле этого слова было бы не совсем правильно.

Как определенное интеллектуальное течение радикальная деконструкция появилась из слияния критики Ницше и Хайдегера западной метафизики, постструктуралистской семиотики, постэмпирической философии науки и литературной критики. Основные догматы этих четырех скептических тенденций заключаются в следующем: не существует трансцендентального субьекта, который мог бы представить историю становления универсальных значений и целей; смысл знаков происходит от других знаков, но не от “физической” реальности; наука не дает каких-либо рациональных оснований культуре, но является субкультурой среди других субкультур (право, например); не существует различия между такими вещами как “литературный” или “истинный смысл”. [14] В совокупности эти лейтмотивы формируют скептическую антифилософию, которая выражает потерю доверия к Истине, Причине и Прогрессу. Деконструкция не является новым методом интерпретации, но выражает скептическую позицию относительно того, что такой метод вообще в действительности может быть найден. Обязанная своим существованием обитанию в текстовых полях [15] , деконструкция сосредотачивается на проблемах смыслов текстов и их интерпретаций. Состязательная структура, характерная для уголовного судопроизводства (как модель) и для процессуальной науки (как реальность) естественным образом предполагает применение деконструкции и в то же время смягчает ее, превращая из радикальной деконструкции в умеренную.

 Если же говорить о радикальном деконструктивизме, то в нем традиционные метафизические различия между субьектом и обьектом, значением и обозначаемым, словом и миром (реальностью), массовой культурой и серьезной, научным методом и риторикой, наукой и искусством, речью и языком взрываются, опрокидываются. Фундаментальные концепции на которых зиждется здание модернизма (иными словами все додеконструктивистское мышление и, в частности, диалектический материализм): Прогресс, Истина, Субьект, Обьективная реальность- лишаются своих привилегированных авторитарных положений. По словам Дерриды, деконструкция имеет целью “трансформировать подобные понятия, сместить их, повернуть их против их предположений, перенадписать их.” [16]

 Репрезентационализм (representationalism) традиционной гносеологии априорно отдает предпочтение определенным положениям (в конечном счете это положения естественных наук и математической логики), которые в свою очередь исходят из того, что истинное знание “схватывает” реальность. Фаундациоанализм (foundationalism) распространяет этот статус на всю “серьезную культуру” придавая ей таким путем видимость надежного научного основания и оставляя все, что не может быть обьяснено наукой рациональным путем - вкусу, политике, моде и оценочным критериям. [17] По словам Фаеребанда П. К., идеология репрезентативизма и фаундациотализма всегда основана на режиме истины, который одновременно является режимом власти и дисциплинарного исключения - замалчивания меньшинства и подавления инакомыслия. Деконструкция же улавливает эти маргинальные голоса и предоставляет им слово. [18]

 Поскольку истине не свойственно находиться в соответствии с реальностью, а быть только определенной частной письменной практикой, постольку деконструктивистами иногда утверждается, что “слово это мир”, или что тексты, широко истолкованные и понятые и есть вся реальность. Это происходит потому, что “реальное” приобретает действительное бытие только через надписи, иными словами, через образы, слова, язык, написание. В деконструктивизме текст не может быть более сравниваем (сличаем) с внешней социальной или физической реальностью, потому, что позади текста есть только другие тексты и следы текстов. [19] Знак указывает на другие знаки и более, кажется, не указывает на независимую от субьекта реальность (Деррида) [20] .

 Деконструктивизм не открывает риторических операций для того, чтобы достигнуть истины. Он просто утверждает, что метод познания и риторика, если и не равнозначны полностью, то, во всяком случае, социальный статус их один и тот же: и то и другое суть определенные образцы (модели) поведения в той или иной сфере интеллектуального производства. Иными словами, он скорее склонен постоянно обращать внимание на ту “истину” риторических операций, что все все операции, включая деконструкцию, являются риторическими, чем предлагать какие-либо новые способы познания. [21] Таким образом, деконструктивизм - это скептическая и антиреалистическая критика деятельности по интерпретации текстов, если угодно, это мировоззренческая основа семиологического анализа. Он является порождением кризисов в общественных отношениях и в научной организации. Никто не знает как будет вывернута Истина, во что она превратится в будущем. Тексты становятся прогнозируемыми не более, чем погода. Критицизм становится фундаментальным и радикальным и он неотделим от социальных и идеологических конфликтов. Доверие ученых реализму их собственных интеллектуальных продуктов расшатывается. Тексты реинтерпретируются и открываются для новаторского прочтения. Существующая научная организация терпит крушение, а существующие парадигмы познания начинают рассматриваться как выбранные конструкции и оспариваются. Открываются пути для новых образцов общения и организации. [22] Риторика [23] , пропаганда и политика заменяют аргументы и логику.

 Однако нельзя все время все критиковать и подвергать сомнению. Радикальная деконструкция не может долго продолжаться, выполнив свою разрушительную миссию, она раньше или позднее должна оценить что-нибудь и это что-нибудь должно быть организовано и исключено из деконструирования. Это тот случай, когда деконструктивизм и скептицизм заменяются на минималистский реализм и конструктивизм. Рано или поздно человек должен остановиться спорить и перестать сомневаться, и начать действовать, а это означает, что определенные предпосылки для действий и решений (в том числе предпосылки для организации структуры) не могут быть сами деконструированы, в то время как определенная работа производится. Наука, познание в сфере уголовного судопроизводства - вообще любое интеллектуальное производство организуется и развивается в соответствии с однажды принятыми образцами (моделями поведения). Указанные образцы - это не что иное как формообразующие догматы, доктрины , которые организационно структуируют знание. Тот, кто вступил в организацию (а наука, уголовный процесс - это социальноорганизованные структуры для производства определенных интеллектуальных продуктов - текстов) преднаходит как данность тот способ, те правила, по которым осуществляется интеллектуальная работа, т.е. “нормальную” науку, “нормальные”, устоявшиеся правила доказывания в уголовном судопроизводстве. Но через какое-то время структурная энтропия порождает скептическую неопределенность и эпистемологический агностицизм, т.е. радикальную деконструкцию, когда происходит революционная смена парадигмы мышления. Затем на смену деконструкционного периода опять наступает время функционирования нормальной науки, и, если угодно, нормального уголовного процесса, т.е. период позитивной деятельности по умеренному деконструированию и конструированию текстов.

 Таким образом, радикальная и умеренная деконструкция взаимосвязаны. Более того между ними имеется то принципиально общее представление о роли языка в процессе познания, которое позволяет выделить их по отношению к традиционной гносеологии. Вся человеческая практика настояна на языке, пронизана им в такой степени, что любые формы активности людей можно представить в виде языковой практики. Это как уже говорилось выше позволяет делать радикальные выводы о том, что кроме текста ничего нет и занимать крайне релятивистскую позицию относительно познания. Однако эту линию нельзя проводить последовательно, если мы хотим заниматься нормальной наукой. [24] Поэтому хотя умеренная деконструкция разделяет в целом мнение о языковой природе рельности, с которой имеет дело познание, однако радикальных релятивистских выводов из этого не делает. Умеренная деконструкция является широко рапространенной практикой по ослаблению, расшатыванию социальных и познавательных сетей, которые составляют основу и окружение определенных утверждений. При умеренной деконструкции подразумевается, что действующая наука опирается на определенные основополагающие правила, на которых она организована и по которым развивается. Вопрос о природе этих правил, об их происхождении не ставится. Но должно быть вполне очевидным, что это не какие-то “привилегированные”, “ естественные” правила, которые бы стояли вне критицизма и противоречий. Скорее эти правила носят конвенциональный, договорной характер, как любые социальные правила и конвенции. Способы, приемы, методы познания общественных явлениях не могут не носить социального характера. А социальность - это языковость. Поэтому правила познания процессуальной науки, правила познания в уголовном судопроизводстве, так сказать, “сделаны”, имеют конвенциональный характер. Они “придуманы” для того, что профессиональные игроки в данную языковую игру могли определять, что считать пустым звуком, а что информацией, имеющей определенное значение - значимость. Для групп игроков в профессиональную языковую игру эти операционные правила и критерии являются возможностью организованно делать свою работу. Другими словами для нормального режима дисциплины и организации невозможно все время деконструировать правила, по которым ведется данная языковая игра, но умеренная деконструкция, ведущаяся в рамках правил, допустима. Более того, совершенно необходима, ибо это один из двух способов интеллектуального производства (второй - конструирование). Умеренная деконструкция имеет место в любом случае возникновения конфликта и соперничества между одним утверждением (конструкцией) и другим, включая толковательные утверждения относительно текстового смысла. Когда кто-то пытается соорудить определенное образование в текстовом поле, в это же время другой может также создавать нечто подобное, что подразумевает деконструкцию (разрушение) творения его оппонента. Обе деконструкции направлены на ослабление авторитарности чьих-либо утверждений. Но если радикальная деконструкция хочет сменить игру или играть во все игры одновременно (релятивизм), то умеренная деконструкция хочет играть в определенную игру и выбирает только определенные ходы по определенным правилам. Таким образом, оба вида деконструкции различаются, так сказать, количественно, но не принципиально. [25]

 Поскольку цель настоящей работы заключается не только и не столько в том, чтобы поставить под сомнение теорию познания, на которой основывается современная процессуальная наука и уголовное судопроизводство, а предложить свое понимание значения диспозитивности в уголовном судопроизводстве, постольку радикальная деконструкция будет сочетаться с умеренной деконструкцией и структурным конструированием.

 Умеренная деконструкция сочетается с конструированием определенных структур в текстовых полях. В отличии от разрушительной направленности деконструкции, конструирование имеет, так сказать, позитивный характер. Признание языковой природы уголовно-процессуального права влечет распространение на него представления как о семиотической структуре - совокупности определенным образом организованных знаков, имеющих смыслы (деннотативные), а также внутреннее (коннатативное) значение, определяемое структурой. В таком случае, диспозитивность можно представить в виде элемента структуры уголовного судопроизводства, связанного с другими структурными единицами, и самого имеющего внутреннюю структуру. Подобный элемент назы­вается в семиологии "функцией", под которой понимается такая соотнесенность одного элемента структуры с другим и всей структурой, как целым, которая поддерживает существо­вание данной структуры. Диспозитивность в числе других конструктивных процессуальных принципов является "функцией" уголовного процесса. Сама диспозитивность, являясь структур­ным образованием, состоит, как будет показано далее, из ряда элементов, единиц: "право (свобода) распоряжения", "процессуальные права", "материальные права", "сторона (субьект)". Изучение элементарного состава формулы диспозитивности приводит по нисходящей к первичным неразло­жимым единицам: частному и публичному началам. [26] Подобно плюсу и минусу, еди­нице и нулю - это первичные неразложимые, противоположные сущности, из кото­рых слагается уголовно-процессуальная материя. Единицы находятся в отношении оппозиции друг к другу. Оппозиция - это отношение, в результате которого термин приобретает свою значимость и свое значение по отношению к другому термину. Понятие оппозиции является ключевым для структурного мышления. Примерами оппозиции в настоящем тексте являются: язык/письмо, континентальная правовая система/англосаксонская правовая система, публичное право/частное право, частное начало/публичное начало, публичность/диспозитивность, законность/ целесообразность, обвинение/уголовный иск, состязательность/ следственность, право/обязанность и пр. Таким образом, любая уголовно-процессуальная структура, в том числе понятие диспозитивности (а также, например, и весь уголовный процесс в целом) предстает как сочетание первичных оппозиционных элементов, находящихся в синхронном состоянии. Следует отметить, что все структурные образования характеризуются неустойчивым равновесием. Отношение между противоположными элементами структуры является отношением подавления. Функция склонна к превращению в дисфункцию. Структура же в целом - к вероятному менее комплексному состоянию, т.е. хаосу. [27]

 Структурная модель уголовно-процессуального бытия включает представление об российском уголовном процессе как подструктуры в структуре публичного права, как отечественного, так и континентальной Европы. Поэтому смысл диспозитивности как конструктивного принципа в целом, так и отдельных его внутренних элементов (скажем, "процессуальное право") может интерпретироваться в различных контекстах. Например, в контексте всего позитивного публичного права России, или в контексте только действующего уголовно-процессуального законодательства, или в контексте определенной монографии или с учетом составляющих ряда контекстов. Варьирование смысла диспозитивности зависит от контекста, который в свою очередь также может интерпретироваться. Диспозитивность-в-этом-контексте - это не диспозитивность-в-другом-контексте. Контекст определяет горизонт интерпретации, по Гадамеру - герменевтический круг. Тот или иной горизонт, круг обуславливают результат интерпретации - смысл. Другими словами, не существует момента, когда бы была невозможна интерпретация (“герменевтический круг”). Поскольку интерпретация определяется контекстом, постольку может быть столько же правоподобных пониманий текста, сколько может быть различных перспектив или, по Гадамеру, “горизонтов понимания”. Значение никогда полностью не представляется в знаке или в системе знаков, но всегда является отложенным. [28] Однако игра возможностей по интерпретации смысла не самоцель. Цель заключается в конструировании определенной модели. В данной работе формирование смысла диспозитивности преследовало цель придания этому термину принципиального значения для состязательной формы уголовного судопроизводства. При этом в поиске горизонта, пределов круга, который бы составил поле интерпретации (“the field of interpretation”), я обратился прежде всего к дореволюционной правовой идеологии, носителями которой, естественно, являются тексты. Под идеологией здесь понимается совокупность априорно посту­лируемых положений. К числу таковых в первую очередь надо отнести то, что уголовно-процессуальное право - публично-правовая отрасль. Признание этого предполагает приоритет публичного начала над частным. Соответственно в протооппозиции частное начало/публичное начало, правый элемент должен иметь приоритетное значение в основной стратегии смыслоформирования или, другими словами, в "догматичес­ком юридическом конструировании" [29] смыслов уголовно-процессуальных понятий. Другой своей идее, использованной в ходе работы над смыслом диспозитивности я также обязан дореволюционной правовой идеологии в лице теории процесса как юридического отношения. При определении “диспозитивности” мною использовался такой прием как исследование сходных черт (гомологизм, изомор­физм) и построение на этой основе рядов сходных явлений : гомологических рядов. Таким образом, можно сказать что развиваемые здесь идеи являются продолжением и развитием учения о процессуальном изоморфизме, которое разделяли Ро­зин, Фельдштейн, Черновицкий, Щегловитов и некоторые советские ученые. Структура процесса как модель в равной степени применима для анализа как уголовно-, так и гражданско-процессуальных явлений (текстовых, естественно). Этим обьясняется обращение к гражданско-процессуальным текстам как по поводу диспозитивности, так и по поводу понятия иска. Таким образом, весь текстуальный массив гражданско-процессуального права также включается в состав контекста, где интерпретируется смысл термина диспозитивность. Так, например, именно представление об исковой природе уголовного обвинения лежит в основе предлагаемого в данной работе взгляда на диспозитивность. [30] Как отмечал Н.Н. Полянский, проблематика процесса группируется вокруг двух основных вопросов: двигательное начало данного производства и принятый в нем порядок формирования и исследования фактического материала, необходимого для разрешения дела. [31] Поэтому формирование смысла диспозитивности осуществлялось мною в разрезе этих двух вопросов. В рамках смысла диспозитивности я попытался показать как развивается состязательный процесс и как в нем формируется доказательственная база.

 Таковы те соображения, которыми я руководствовался при конструировании понятия диспозитивности в уголовном процессе. Обращаю особое внимание на то, что, говоря о процессуальном бытие, праве, нельзя упускать из виду того, что мы имеем дело с текстами. В этом смысле нет принципиальной разницы между текстом закона и текстом научной монографии (как впрочем и любого другого текста, в котором употребляется диспозитивность). Назначение структуры, в конечном счете, - быть рамками контекста в котором рассматривается определенный обьект (реальный или воображаемый). В данной работе путем включения диспозитивности в контекст дореволюционной публично-правовой идеологии, а также и (опосредованным путем) уголовно-процессуального языка Австрии, Германии, Франции, отечественных гражданско-процессуальных текстов так сказать “расширено” смысловое поле, в котором оперировал по моделированию понятия диспозитивности. Можно сказать, что предназначение понятия структуры - быть критерием допустимости текстов, используемых для смыслопроизводства. Кроме того, структура характеризует определенное отношение автора к создаваемому им тексту - как совокупности знаков, смыслы которых им активизированы в данном контексте. Структура определяет и отношение читателя к тексту: материальная - знаковая сторона предлагает возможность прочтения его в новом контексте с представлением иного смысла, но понимание смысла, подразумеваемого автором, предполагает восприятие авторской речи в ее целостности, контекстности. Структурализм - это не метод познания в классическом виде, как его понимали советские ученые под названием системного анализа. Это не очередная разновидность способа отражения объективной реальности. Структурализм (а особенно постструктурализм и связанный с ним деконструктивизм) в трактовке его сторонников - это способ воображения, способ телеологического (направленного) моделирования, конструирования (и, одновременно деконструирования, разрушения). Особое значение структурального мышления в том, что оно позволяет преодолеть традиционное представление о науке уголовно-процессуального права как исключительно "позитивной науке".