Уголовный процесс
Сайт Константина Калиновского

Александров А.С. Диспозитивность в уголовном процессе. Н. Новгород: НЮИ МВД РФ, 1997. – 209 с.

К оглавлению

10. Состязательное судоговорение - драма деконструкции

"Здесь открывается широкое поле для применения марксистского диалектического метода, являющегося надежным средством познания подлинного существа явлений и фактов, дающего в руки исследователя, -а судья и следователь суть исследователи,- тонкое и верное оружие в борьбе за истину, установление которой... и составляет задачу социалистического правосудия.”

Вышинский А.Я. “Теория судебных доказательств в советском праве.”

"-Но почему ты, Боже?- спросил Куглер.

 -Потому что человеку необходим человек. Я, как видишь, только свидетель, но наказывать...должны сами люди...и на небе. Люди не заслуживают никакой другой справедливости, кроме человеческой... Если бы судьи все совершенно знали, они бы... не могли судить."

 Чапек К. "Последний суд".

 Прежде всего считал бы необходимым отметить тот очевидный для меня факт, что тот способ доказывания, который закреплен позитивным уголовно-процессуальным правом и обосновывается в теории как единственно возможный и правильный, не соответствует состязательной форме уголовного судопроизводства и является способом познания следственного (инквизиционного) процесса.

 Во-вторых, я исхожу из того, что уголовно-процессуальное доказывание - это языковая игра. Закрепленный в УПК РСФСР способ доказывания представляет собой прикрытую позитивистской риторикой совокупность правил поведения игроков (субъектов доказывания) языковой игры по конструированию и деконструированию текстовых фактов. Уже после окончания этой игры и по ее результатам этим фактам придается статус правообразующих, т.е. имеющих внетекстовые последствия. Полагаю, данную игру не назовешь честной, так как правила ее таковы, что позволяют суду, чья функция в сфере формирования доказательственного материала должна быть сугубо посреднической, подыгрывать то одной, то другой команде. Между тем как единственное назначение деятельности суда заключается в объективизации фактов текста, сформированных сторонами, в придании этим фактам текста статуса действительных не только в текстовом пространстве, но и вне его. Что же касается собственно познания, то деятельность суда заключается в интерпретации текстовых фактов, вовлекаемых сторонами в текстовое поле судебного разбирательства.

 Обязательность существующих риторических правил по представлению смысла (имеются ввиду правила доказывания) обуславливается исключительно их нормативной формой, в остальном их действительность и действенность не отличается от любых других риторик. По этой причине мы не склонны воспринимать их как некие объективные закономерности, имеющие для нас обязательное значение естественных законов. Для нас истинность, действительность теории познания диалектического материализма, лежащая в основе современной теории доказательств, весьма сомнительна и в этом плане мало от отличается от субъективного идеализма и прочих “научных” методов познания.

 Далее, я думаю, что если предлагать какие-то новации в теории доказывания, то надо рассматривать проблему в комплексе - структурно. Иначе говоря, придавая новый смысл какому-то знаку, надо иметь в виду весь язык, если хотите, понятийный состав науки. Все изменения должны происходить в общем смысловом контексте, ведь существующее доказательственное право - сложившаяся смысловая структура (отвечающая потребностям следственного процесса, и весьма неплохо, но не состязательного). Следовательно, сколько-нибудь значительные изменения в языке доказывания должны основываться, в первую очередь, на деконструкции прежней парадигмы познания, которая исходила из необходимости существования Независимой от Разума Объективной Реальности, Объективной Истины, Неотвратимости Наказания; Объективности, Полноты и Всесторонности исследования. Необходимо предложить новую модель познания. И только потом строить новую теорию доказывания, новый язык доказывания. В настоящее время я к этому не готов. Однако, опуская детали и прежде всего формально-юридическую сторону проблемы, могу предложить свое понимание того, чем является познанием в состязательном судопроизводстве, беря в качестве модели наиболее речевую из юридических практик - суд присяжных.

 Исходным моментом в наших рассуждениях будет оспаривание того общепризнанного в советской теории доказательств факта, что доказывание как познавательный процесс носит исключительно рациональный характер. Думаю, что при этом необоснованно упускается из вида иррациональный, подсознательный момент. Между тем, на формирование внутреннего убеждения судьи/присяжного, несомненно, влияют многие факторы (в первую очередь, конечно, текст (речь) и это влияние зачастую иррационально.

 Судоговорение в суде присяжных- это речевая деятельность. Как правильно замечено, сущность судебного процесса заключается в способствовании общественному миру благодаря торжеству языка над насилием. [1] Однако эта речевая деятельность (или оперирование текстами, или интерпретация текстов - что одно и тоже) протекает в определенном контексте, который можно назвать также судебной ситуацией. Под контекстом следует понимать всю совокупность обстоятельств - факторов, оказывающих воздействие на интерпретационные усилия сторон и суда. Необходимо учитывать, что хотя участники судебного разбирательства имеют дело с текстовыми фактами - интерпретируют их, однако преследуют не только и не столько текстовые цели. Цель - применение насилия. Насилие находится так сказать под текстом, подразумевается. Таким образом, насилие является неизменным составляющим контекста, в котором происходит процессуальное доказывание. [2] Это обстоятельство не меняет того вывода, что само смыслопроизводство происходит в текстовых полях, причем в обстановке конфликта и состязания, настраивающихся над ними. Поэтому доказывание можно рассматривать как взаимосвязанные конструирование и деконструирование тех или иных текстовых образований - семиотических структур, если угодно, текстовых фактов. Выстраиваемые сторонами на их основе дела [3] также представляют собой структурные образования, которые должны быть непротиворечивыми и последовательными. Построение в ходе судебного разбирательства “дела” имеет целью формирование у судьи/присяжных выгодное для стороны восприятие текстовых фактов, т.е. способствование формированию убеждения для принятия решения в пользу определенной стороны. В решении по делу как результате судебной интерпретации текстов просто текстовые факты превращаются в правообразующие факты, с которыми законодатель связывает наступление определенные правовые последствий насильственного характера (лишение свободы, например). Суд, выступающий в виде посредника, третьей стороны, призван обьективизировать процедуру по производству фактов, придать определенной структуре (делу) объективный (если угодно, “истинный”) характер, подняв ее на объективный, незаинтересованный и беспристрастный уровень.

 В одно и то же время каждая из сторон пытается создать свое собственное “дело” (защиты или обвинения), сделать его сильным, и теми же средствами ослабляет или даже полностью расстраивает “дело” противоположной стороны. Построение “сильного дела” требует поддержки со стороны разнообразных факторов, как человеческого (а значит, текстового), так и вещественного характера. Человеческие факторы образуют речь и ее носитель. Можно сказать, что сюда относятся все личные доказательства (по современной терминологии) и их носители, включая свидетелей и их показания; лиц, имеющих законный интерес в деле, и их показания, а также их представителей и их речи в суде; экспертов, специалистов, их показания в суде, а также тексты, связанные с проведением экспертных исследований, участием специалистов, оглашаемые в суде; протоколы следственных действий, оглашаемые в суде; и, наконец, защитник, обвинитель, судья и их речь. В отличии от личностных факторов тексты действующих законов (а также тексты их официального толкования) и вещественные доказательства (физические объекты) сами не могут говорить и поэтому нуждаются в интерпретации, толковании. Поэтому в процессе стороны пытаются заставить их заговорить, перевести таким путем информацию, в них содержащуюся, в текстовое поле данного судебного разбирательства. Деконструкция включает в себя борьбу за право представлять тех, кто не может в речи представить себя и таким путем говорить от их имени. Основная проблема при переводе вещественных доказательств в текстовое поле заключается в том, что сами по себе материальные объекты, в качестве информационной системы, содержат внутренний “шумовой фон”, который затрудняет восприятие получаемой от них информации (сигнала), искажает ее. Это создает возможность для разнообразных, зачастую противоположных интерпретаций информации, получаемой от вещественного доказательства.

 В ходе доказывание правовое утверждение (например, уголовный иск/обвинение) должно быть очищено от привносимого в качестве фона шума и противоположных интерпретаций, которые вносят элемент двусмысленности, влияют на интерпретацию фактов судом. Поскольку это делают обе стороны, постольку в судебном разбирательстве при установлении связей между людьми и вещами, между текстами и людьми стороны редко избегают расхождений, разногласий. Факты и дела не являются сильными (истинными, действительными) сами по себе, но становятся таковыми в ходе соревнования, выявляющего сильнейшего.

 Таким образом, мы можем сделать следующие, имеющие конструктивное значение для данного текста, выводы. Уголовный иск - это текст. Адресатом и следовательно интерпретатором этого текста (уголовного иска) является суд. Обвинитель требует у суда признать за содержащимися в тексте уголовного иска фактами статуса правообразующих и таким образом установить уголовноправовое отношение между обвиняемым и государством. Материальное уголовное право, на которое претендует обвинитель обуславливается: во-1-х, наличностью всех правообразующих фактов и, во-2-х, отсутствием всех правопрепятствующих и правопогашающих фактов. Процессуальные предпосылки (позитивные и негативные) для всех этих правообразующих и -препятствующих фактов, требуемых материальным уголовным правом для действительного и наличного существования уголовного правоотношения образуют то, что обычно называют материальными основаниями иска. Строго говоря, суд может присудить исковое притязание при доказанности всех материальных оснований иска, т.е. при наличии всех правопроизводящих и отсутствии всех правопрепятствующих фактов. Таким образом, различие между материальными основаниями иска и правообразующими фактами заключается не в информационном содержании, а по их правовому значению. Временная граница, разъединяющая их, -принятие судом решения по делу. Материальные основания иска - это текстовые факты, существующие до окончательного судебного решения, это исковое, процессуальное явление. Материальные основания иска - это то, что необходимо суду для обоснования своего окончательного решения по делу. Правообразующие и правопрепятствующие факты, требуемые для возникновения уголовноправового отношения между виновным и государством, возникают в результате принятия судебного решения, т.е. они становятся уже не процессуальными, а постпроцессуальными явлениями. Возможно, смысл, который мы вкладываем в понятие “материальные основания уголовного иска”, станет более понятен, из следующих рассуждений о процессуальных основаниях уголовного иска. [4]

 Для облегчения правосудия задача доказывания ограничена тем, что надо установить только некоторые, ограниченные моменты материального основания иска. Этот более узкий круг фактов, взятых из материального основания иска, достаточных для того, чтобы суд мог постановить решение, которого добивается обвинитель, называется процессуальным (формальным) основанием иска. Процессуальное основание иска есть совокупность правоважных фактов законом требуемых и обычно достаточных непосредственно для возникновения этого искового права (но не материального права, на которое претендует истец!) Таким образом, материальные и процессуальные основания иска образуют два концентрических круга, неравной величины, из коих меньший круг образует процессуальные, а больший - материальные основания иска. Причем, если диаметр меньшего круга является строго определенным с момента предъявления уголовного иска в суд, и может в дальнейшем только сужаться, то диаметр большего круга устанавливается в ходе судебного разбирательства по результатам состязательной деятельности сторон. Факты, заполняющие пространство между этими кругами (т.е. факты материального основания иска, неподлежащие к процессуальным основаниям) образуют область возражений, и, если эти последние будут установлены на суде (доказаны стороной защиты), истцу в иске должно быть отказано, хотя бы он доказал процессуальное положение иска. Можно также сказать, что процессуальные основания иска требуются суду для обоснования принятия решения о предании обвиняемого суду, ведь именно тогда проверяется наличие о истца (обвинителя) искового права. Тогда как для вынесения обвинительного приговора требуется, чтобы в окончательном виде круг материальных оснований установился в пределах круга процессуальных оснований (он может быть меньшим, но большим - нет). В связи с этим, по нашему мнению, проблема о бремени доказывания сводится к выяснению того, где должны быть проложены границы на поле материального основания иска. [5]

 Выделение нами понятий “процессуальные основания иска” и “материальные основания иска” отражает проблему отложенного прочтения (интерпретации смысла) текста, осложненного условиями конфронтации. Ведь текст (уголовного иска, например) допускает множественность его интерпретаций. Это положение усугубляется, когда каждый из деятелей текстового пространства (интерпретаторов) настаивает на своей трактовке смысла текста. В этих условиях суд должен выбрать собственную интерпретацию рассматриваемого “дела”, образованного из взаимодействия “дел” сторон.

 Процессуальные основания иска - это те текстовые факты, которые мобилизует обвинение в пользу своего требования о привлечении к уголовной ответственности обвиняемого. Возражения стороны защиты -тоже текстовые факты. Познание судьей/присяжными обстоятельств дела есть интерпретация этих текстов. Состязание сторон выражается прежде всего в деконструкции “дела” своего оппонента. Именно всего “дела”, так как деконструкция осуществляется не только в текстовом поле, но и посредством нонтекстовых факторов. [6] Объектом деконструкции в конечном итоге является внутренне убеждение судьи/присяжных, чтобы ими текст был прочитан в определенном смысле. Сам же суд не является субъектом деконструкции.

 Сила дела обыкновенно зависит от тщательной хореографии всей системы факторов текстового и нонтекстуального характера. Дело должно быть сконструировано так, чтобы непротиворечиво и последовательно излагалась определенная история (смысловая комбинация). Более того, эта структура должна также продолжать рассказывать эту историю и спустя какое-то время и под нажимом, состоящем в попытках деконструирования противостоящей стороной.

 Стратегии процессуальной деконструкции состоят в порождении недоверия, подозрения к фактам и системам познавательных и социальных сетей факторов, на которые они опираются, которые вместе составляют “дело” противоположной стороны.

 Существуют четыре стратегии деконструкции в праве: риторика, идеология, процедура и репутация. [7] Эти стратегии призваны упрощать, так сказать рационализировать деконструкцию. Важнейшее упрощение состоит в том, чтобы сконцентрировать нападение на доброкачественности системы (дела) в целом, а не разрушать по отдельности каждый из ее элементов. [8]

 (а) Риторическая деконструкция. Как искусство убеждения тех, кто присутствует в зале суда (но прежде всего присяжных) риторика является глубоко укоренившимся ритуалом, предназначенным для того, чтобы вербовать на свою сторону тех, кто должен принимать решение, основанное на информации, предоставленной другими. Поскольку присяжные лично не знают людей, дающих показания в суде, основная проблема, с которой они сталкиваются, состоит в том, чтобы отделить заслуживающие доверия показания от незаслуживающих. Причем надо установить основание для такого различения по принципиальному, а не по субъективному критерию. Присяжные принимают решение на основе информации, предоставленной другими людьми относительно случаев, которые не могут быть прямо проверены. В этих условиях риторика и стиль в процессе экономят деконструктивистские усилия. Они порождаю доверие к одним утверждениям и вызывают недоверие к другим и таким образом приводят к выводу о том, кто прав, кому следует доверять. [9]

 Риторика оказывает влияние на интерпретацию кодированных утверждений обвинителей, свидетелей, подсудимых и на интерпретацию кодированных сообщений неличностных факторов. [10]

 Принятые в качестве правильных ритуалы представления, манеры поведения и речи являются существенными обстоятельствами для построения и укрепления дела. Например, подсудимые, которые говорят и представляют себя в соответствии с привычками среднего класса вероятнее будут выглядеть позитивно в глазах судей, те же кто в разговоре обладает манерами рабочего класса, будут скорее объектами недоверия и многочисленных придирок. Более образованные подсудимые менее вероятно могут быть признаны виновными. [11] При риторической деконструкции усилия сосредотачиваются на утверждениях, отклоняющихся от общепринятых стандартов юридического словаря. Присяжные и судьи склонны под влиянием этих и других стилистических моментов определять кто заслуживает доверия и кто говорит правду. [12] Состязающиеся используют эти факторы для ослабления “дел” своих противников. Другой путь риторических действий в судебном заседании связан с образом представления юристом (защитником, представителем, обвинителем) себя и своего клиента (того, чьи интересы защищает). Юридическая риторика рассчитывает на убедительную силу эмоций и моральных сантиментов. Присяжные и судьи подводятся к выводу о принадлежности проходящего по делу лица к их человеческому сообществу (моральному или социальному) и в то же время им предлагают рассматривать противостоящего ему в деле участника, как человека находящегося за пределами их сообщества. В этом же направлении обвинитель персонифицирует своих собственных клиентов и деперсонолизирует клиентов своих оппонентов. Персонализация призвана вызывать симпатию и сожаление со стороны присяжных и судей через придание “человеческого” образа их клиенту. В частности, юристы часто приводят подробности описания боли и страданий своих клиентов от противоправных действий. И, наоборот, когда возникает нужда в деконструкции “дела” своего оппонента, юрист деперсонализирует его самого и его союзников, употребляя неличные и эмоционально нейтральные языковые средства, как-то: “подсудимый”, “человек, сидящий здесь” и т.д. [13] К этой же стратегии относится тактика по представлению стороной защиты своего клиента жертвой потерпевшего.

 (b) Идеологическая деконструкция. Целью идеологической деконструкции в процессе является порождение обоснованного сомнения в умах присяжных и судьи на счет того, что определенное утверждение является не таким уж беспристрастным и “естественным”, как может показаться, и что автором его двигал какой-то интерес.

 Под этим подразумевается демонстрация заинтересованности автора утверждения в том или ином исходе дела, а это, в свою очередь, должно доказывать определенную смысловую направленность речи. Установление заинтересованности, идеологических обязательств создают связи между мотивами и утверждениями и далее прокладывают дорогу для дальнейшей деконструкции. Потому что как только такой интерес будет доказан с определенной степенью достоверности, это в свою очередь порождает сомнение относительно показаний того или иного лица в целом. Такая тактика наиболее известна в делах, где используются показания одних сообщников преступления против других или показания платных информаторов. Но также может быть поставлена под сомнение, например, доброкачественность показаний эксперта, если будет выявлена связь между ним и одной из сторон в деле. [14]

 Таким образом, в ходе осуществления данной стратегии оспаривается не содержание показаний, не то, насколько они на самом деле соответствуют действительности, а прилагаются усилия для того, чтобы опорочить подозрениями в предвзятости, заинтересованности лиц их дающих, т.е. вызвать обоснованные сомнения у присяжных к “делу” противной стороны.

 (с) Процедурная деконструкция. Здесь также атакуется не отдельное заявление, утверждение или доказательство, но в целом методы и приемы, которые применялись для создания “дела”. Процедура нападения заключается в порождении сомнений относительно формально-юридической действительности доказательств, что снимает необходимость проверки доказательств по существу. [15] Речь идет, иными словами, об оспаривании допустимости доказательств.

 Данный вид стратегии деконструкции, применяемый защитой, состоит в постановке под вопрос формальной корректности процедур, которые привели к обвинению. [16] Например, следует поставить под вопрос правомочность субъектов процессуальных действий. Другой пример, если подсудимый докажет, что было нарушено его право на защиту при задержании, то все доказательства полученные с участием подозреваемого будут признаны судьей недопустимыми. Аналогично, если подсудимый докажет, что в отношении него применялось насилие, показания получены недобровольно, все “дело” ставится под сомнение. [17]

 Значение процедурной деконструкции несомненно будет актуализироваться по мере усиления состязательности/диспозитивности процесса. Поскольку именно эта сторона доказательств, очевидно, приобретет основное значение критерия “истинности” в условиях, когда обе стороны будут наделены равными правами по доказыванию, включая параллельное ведение расследования, а в суде будут настаивать на своей интерпретации фактов. Неслучайно именно проблема допустимости доказательств является ключевой для доказательственного права стран с наиболее развитой состязательной формой процесса. Если считать положения Конституции РФ “законодательными ориентирами” [18] , то ч. 2 ст. 50 показывает, что в реформировании отечественного доказательственного права следует ожидать смещение акцента на то, что “при осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением федерального закона”. [19]

 Согласно, ст. 435 УПК председательствующий обязан исключить из судебного разбирательства дела недопустимые доказательства, т.е полученные с нарушением закона. Поэтому можно сказать, что непосредственной целью процедурной деконструкции будет исключение из судебного разбирательства доказательств той или иной стороны. Это делается путем формирование разумных оснований для принятия решения председательствующим о недопустимости доказательств. При этом председательствующему достаточно разумных оснований сомневаться только в процедурной чистоте доказательств, безотносительно к тому насколько верно они отражают объективную реальность.

 Таким образом, при процедурной деконструкции оспаривается не содержание информации, не то, насколько она на самом деле соответствуют действительности, а прилагаются усилия на то, чтобы вызвать у председательствующего обоснованные сомнения относительно законности источников, субъектов и способов ее получения. Исключение на этом основании из судебного разбирательства доказательств ведет к разрушению “дела” стороны в целом.

 (d) Деконструкция репутации. В процессе данный вид деконструкции направлен в первую очередь против репутации свидетелей. [20] Осуществляющий деконструкцию задается вопросом о личности свидетеля или его поведении (как предшествовавшем его появлению в процессе, так и последующем). В частности, указывается на несогласованность его показаний, таким путем оспаривается достоверность показаний в целом. Деконструкция репутации имеет целью также выявить сомнительные обстоятельства в прошлом этого свидетеля. Этим порождается недоверие к его показаниям в суде. “Если есть данные плохо характеризующие личность ключевого свидетеля обвинения, предоставьте их перед присяжными.” [21] Опять же здесь оспаривается не содержание показаний по существу, не то насколько они достоверны, соответствуют фактическим обстоятельствам дела, но вызывается недоверие у присяжных к личность носителя источника доказательства.

 Деконструкции подвергается и репутация эксперта. Хотя, личные данные эксперта менее существенны. Здесь упор делается на порождении сомнений в профессиональной компетентности эксперта или науки, которую он представляет. [22]

 Общий способ деконструкции показаний экспертов заключается в том, чтобы указать на присущую данной научной методике, примененной в экспертом исследовании, возможность недостоверности, погрешности, “допуска ошибки”. Если возникает возможность показать, что утверждение содержит вероятностную оценку, то следует вывод, что оно скорее отражает определенное мнение, но не факт, и таким образом открыто для спора. Примечательно, что не требуется доказывать неточность определенной экспертной оценки (это может быть весьма дорогостоящим и времязатратным мероприятием), требуется только вызвать недоверие к точности научных методик экспертного исследования. Деконструктор отмечает неопределенный и противоречивый характер науки по данному вопросу и ходатайствует о введении в дело других экспертов (со своей стороны), которые пожелают дать несколько другие показания. [23]

 Таким образом, деконструкция репутации также весьма мало связана с установлением “объективной истины” по делу, а является методом разрушения “дела” противоположной стороны. Только теперь объектом дискредитация является личность носителей доказательств.

 В целом можно сделать вывод о том, что стратегии юридической деконструкции направлены на вызывание сомнения относительно доброкачественности действующих лиц и факторов, на которые опирается “дело” стороны. Если стороне удается выявить слабость одного из компонентов смысловой структуры дела своего оппонента, так, чтобы он противоречил общей истории (“story”) структуры, все дело ставится под угрозу и должно быть переформировано. [24]

 Это и есть самый драматический момент деконструкции: обвинитель попав в такую ситуацию должен требовать перерыва в заседании суда с тем, чтобы изучить вред, причиненный его “делу”, обновить свою стратегию и попытаться перестроить “дело” (прежде всего переформировать процессуальные основания уголовного иска) в соответствии с потребностями сложившейся судебной ситуации или отказаться от борьбы по навязыванию суду своей интерпретации текстовых фактов, отказаться от поддержания обвинения.

 Факт считается действительно установленным, дело - выигранным не тогда, когда Истина ( а равно Справедливость, Правда и пр.) установлена, но тогда, когда одна из сторон добилась успеха в изготовлении того, с чем противоположной стороне будет очень сложно и расходно не согласиться. Это должно быть со всей очевидностью продемонстрировано составу суда. Когда это случается, более не существует потребности в альтернативных счетах о том чье “дело” (защиты или обвинения) сильнее - можно считать, что “дело сделано” вообще. Суд своим решением переводит дело из плоскости текстовых полей в плоскость “объективных” фактов, юридических фактов, порождающих права на определенное поведение. Установленное обвинительным приговором суда уголовноправовое отношение на данное время является действительным (если хотите -естественным), и мы поэтому можем говорить об общественном порядке, как достигнутом результате. Ведь назначение правосудного решения состоит в том, чтобы положить конец состоянию неопределенности. Вынести судебное решение значит поставить точку в споре. Правосудие высказывает то, что общество на данный момент считает в качестве правового состояния.

 Нахождение судебного решения в советской теории доказывания рисуется виде некоторой более или менее рациональной познавательно разрешимой задачи, а тот коэффициент непредсказуемости, который всегда был и есть, поскольку вытекает из иррациональной и изменчивой природы живых людей рассматривается как случайное обстоятельство и не принимается в расчет. [25]

 Неправильно думать, что есть только одно правильное решение, которое и может быть определено и предсказано. Рациональность, Истина совершенно не достижимы. Применение права всегда является индивидуальным делом и потому ему всегда будет присущ характер непредсказуемости. Всякое применение права предполагает то или иное психическое отношение субъекта правоприменения к его объекту. Оно может быть положительным (симпатия) или отрицательным (антипатия). Это отношение составляет важнейшее основание всего процесса правоприменения и делает личность правоприменителя творцом своих правовых объектов.

 Правоприменение есть в такой степени проявление личности судящего, в какой художественное произведение есть проявление личности художника. Как в области искусства не может быть речи о едином правильном разрешении эстетической задачи, так и здесь с возможностью различных индивидуальностей дана возможность различных решений. Нет единой истины, а может быть несколько истин; нет одного единого справедливого решения, а может быть много. Как бы мы ни старались рационализировать правоприменительную деятельность этическая личность правоприменителя всегда найдет способ для того, чтобы формировать действительность сообразно своим этическим идеалам. Проблема правоприменения является в конечном итоге проблемой личности. Признание принципиальной иррациональности правоприменения и связанной с этим принципиальной возможностью различных оценок всякого правового конфликта приводит к следующим выводам: Во-1-х, коллегиальность лучшая форма судопроизводства, так как при ней лучше всего может проявиться разнообразность оценок. Во-2-х, распространение среди населения представления о том, что возможно несколько одинаково справедливых решений и что можно иметь “право” и тем не менее не получить его, приведет к тому, что чаще будут обращаться к адвокатам, а также многочисленным общественным организациям, осуществляющим правозащитную деятельность. Рост числа как адвокатов, так и указанных общественных организаций создаст необходимый буфер между исполнительной властью и гражданином (в случае конфликта), без чего трудно вообразить себе правовое государство. Все это приведет к повышению уровня законности в процессах, обеспечению прав личности и вообще правовой культуры народа.