|
|
Александров А. С., Фролов С. А.
Относимость уголовно-процессуальных доказательств:
Монография. – Нижний Новгород : Нижегородская правовая академия, 2011. – 176 с.
К оглавлению
Глава 1. Понятие и сущность свойства относимости уголовно-процессуальных доказательств (методологические основы)
§ 1. Относимость доказательств и доказывание в уголовном процессе
В качестве исходного пункта наших рассуждений мы постулируем положение о том, что относимость является неотъемлемым свойством уголовно-процессуального доказательства.
Как указывает А. А. Кухта, относимость входит в число тех сформированных логикой навыков познания, от которых зависит своего рода «калибровка» сознания субъектов доказывания. В свойстве относимости фактов к предмету спора/доказывания проявляется логика рационального мышления, а вместе с нею – вера в естественную связь явлений объективного мира; в относимости фактов отражается причинность явлений объективного мира (модель причинности). Наблюдение, эксперимент, сообщение и прочие способы получения эмпирических данных невозможны без предварительного определения их цели, т. е. умственного «наброска» на предмет исследования определенной модели; определения относимости предполагаемых результатов познания к цели доказывания1.
Предварительное условие для принятия того или иного сведения в качестве доказательства состоит в том, что должна быть открытая и видимая связь между основными и доказательственными фактами: «Nemo tenetur divinare», «Probationes debent esse evidentes (id est), perspicuae, et faciles intelligi».
Как известно, доказательственная информация существует относительно места и времени ее познания. Так как содержание доказательства в большинстве случаев представляет собой информацию относительно фактов прошлого, то в отношении времени и места изучения доказательства информация, в нем содержащаяся, может представляться познающему точной, а относительно реального, искомого юридического факта, «унесенного» течением времени в прошлое, – допускать ряд искажений. Задача познающего юриста-исследователя состоит в сведении до минимума такого искажающего воздействия, так как исключить полностью влияние времени невозможно2. Иными словами, мы хотим сказать, что представление об относимости предшествует получению информации о преступлении, построению версий, получению фактов. Как пишут В. Я. Колдин и Н. С. Полевой: «Общее в единичном факте проявляется уже в целенаправленности его получения. Если бы факты представляли только сплошное непроанализированное отображение (отпечаток) действительности, они не смогли бы стать элементами организованного в систему знания… В процессе доказывания такой общей идеей является относимость фактов к делу. Любой факт, любой поток информации рассматривается и оценивается в ходе доказывания в первую очередь с точки зрения их относимости»3.
Значит, в самой природе доказательства заложена относимость, т. е. оценочное, субъективное (но и «объективное» – с позиции права, логики) свойство. Согласимся со словами И. Бентама о том, что ничто на самом деле так не влияет на определение пределов доказывания, чем то, что заложено в нем самой природой конечной цели доказывания4.
Следовательно, на средствах доказывания лежит отпечаток цели, которую ставит перед собой субъект доказывания. Лежащее в основании доказывания правило относимости вытекает из общего логического процесса индуктивного наведения, а в основе ее лежит уверенность о наличии причинной связи между явлениями. Каждый факт имеет отношение ко всякому другому факту, коль скоро один из них каким-либо определенным образом обусловливает вероятность появления другого факта – вот суть относимости5. Впрочем, по замечанию Д. Тайера, правила доказывания, закрепляемые на всем протяжении истории законом, никогда не зависели от логической доктрины относимости и не были исключительно правилами для ведения процесса логического рассуждения. Скорее, они принимали существование этих процессов, но направлены они были, прежде всего, на отбор материала, который и подвергается потом воздействию этих процессов логического рассуждения6.
Само существование понятия «уголовно-процессуальное доказательство», по справедливому суждению П. И. Люблинского, обусловлено двумя факторами – относимостью и допустимостью. «Понятие доказательства в судебной области суживается в двух направлениях: 1) правилами об относимости и 2) правилами о допустимости»7. По нашему мнению, только относимость доказательств к предмету спора, предмету доказывания (как, например, реплики – к предмету разговора) делает возможным доказывание/спор как средство достижения истины. Относимость доказывающего материала к доказываему есть принципиальная возможность доказывания. Использование данных, не имеющих отношения к спору, к вопросу, требующему разрешения, делает бессмысленным, беспредметным спор, доказывание. Общение как таковое невозможно (а доказывание есть разновидность общения), когда собеседники не желают или не могут. Если не определен предмет спора, то спор становится беспредметным, если стороны используют неотносимые к предмету спора средства, то их разговор становится бессодержательным, заранее обреченным на безрезультатность.
Уже первая попытка задуматься над сущностью и значением свойства относимости доказательств наводит на мысль о том, что это свойство является главным требованием к средствам доказывания, аргументации, ибо без него доказывание (да вообще любой содержательный разговор) как таковое невозможно. Все другие требования к доказательствам: допустимость, достоверность, достаточность – предполагают первичное удовлетворение требования об относимости доказательства к предмету доказывания. И далее, мы увидим, что в каждом из этих свойств доказательства как бы в преломленном виде проявляется относимость. Только относимые доказательства могут быть допущены к использованию для разрешения судебного спора. Достаточной будет только та совокупность доказательств, которые смогут удовлетворительно выяснить предмет доказывания сторон. Достоверность только тогда имеет смысл, когда данное тем или иным образом способно прояснить обстоятельство, имеющее значение для разрешения дела по существу.
Основное правило в области процессуального доказывания заключается в том, что в качестве доказательств допускаются любые сведения, способные помочь в разрешении уголовного дела, что равнозначно выражению – данные, имеющие отношение к основным фактам дела, к существу спорного вопроса. Как писал У. Бест, иЗ всех правил о доказательствах самое универсальное и самое очевидное – это то, что представленное доказательство должно быть надлежащим образом направлено и ограничено вопросами факта, которые являются спорными или которые формируют предмет исследования. Все, что не является ни непосредственно, ни косвенно относящимся к этим вопросам факта, должно сразу быть отклонено»8. «Каждый факт имеет отношение ко всякому другому факту, если один из них тем или иным образом обусловливает вероятность появления другого факта – вот, если говорить кратко, в чем состоит суть относимости, по мнению англосаксонских юристов»9.
Согласно ст. 401 Федеральных правил доказывания США относимым считается доказательство, хоть как-то способное показать существование любого факта, который ведет к признанию действия более вероятным или менее вероятным, чем это было бы без данного доказательства.
Для любого здравомыслящего человека, действительно стремящегося познать истину, очевидно то, что достигнуть эту цель он может только используя подходящие – относящиеся к делу средства. В противном случае его действия каждый квалифицировал бы как попытку достигнуть цель негодными средствами. Наверное, именно эта обманчивая прозрачность свойства относимости, якобы ее само собой разумеющаяся наличность у доказательства, многих вводит в заблуждение. Впрочем, проницательные люди давно заметили, что за внешней очевидностью свойства относимости доказательств скрывается сложность проблемы «схватывания» этого свойства. Как было сказано Августином Блаженным: «Я вполне понимаю, что такое время, до тех пор, пока меня не спрашивают, что это такое».
Поэтому самая ответственная и трудная задача заключается, разумеется, в определении, какое же именно обстоятельство является существенным для дела, какое обстоятельство является имеющим значение для установления истины. Как отмечал А. Я. Вышинский, ответа на этот вопрос в законе найти нельзя. Это и вполне естественно, ибо таких правил найти нельзя, таких правил на все случаи жизни нет и быть не может. А случаи эти исключительно разнообразны и нередко неповторяемы, о чем свидетельствуют многочисленные факты из судебной практики10.
История разработки вопроса об относимости доказательств в нашей уголовно-процессуальной науке вроде бы подтверждает вышевысказанные соображения. С одной стороны, наличие данного свойства у доказательств сомнению никем из наших коллег не подвергается, однако, с другой стороны, в уголовно-процессуальной литературе данное свойство доказательств редко становится предметом специального исследования.
Первыми исследованиями проблем относимости доказательств в отечественной науке были работы В. К. Случевского11. Однако после славной дискуссии, в которой принял участие весь цвет русской процессуальной науки XIX века: В. К. Случевский, И. Я. Фойницкий, С. Д. Спасович, А. Ф. Кони, Н. С. Таганцев, Н. И. Цуханов и др., пожалуй, трудно вспомнить столь же значимое по своим последствиям для теории и практики событие, связанное с данной темой. Исключение в этом плане составляет лишь монография Д. Н. Стефановского, в которой он подверг анализу английскую теорию относимости доказательств12.
Несмотря на то что проблема относимости доказательств находится на периферии внимания наших коллег – процессуалистов, тем не менее она неизбежно затрагивается в любом исследовании, посвященном доказательствам. Вот и в последнее время по поводу относимости уголовно-процессуальных доказательств было высказано несколько суждений. Впрочем, оригинальными их не назовешь. Авторы ограничились тем, что в очередной раз констатировали то, что относимость определяет связь доказательства с предметом доказывания по уголовному делу13. Весьма интересные суждения по данной теме были высказаны в последней работе В. А. Лазаревой, на которой мы остановимся в последующем. Поскольку в своем учебном пособии В. А. Лазарева не ставила целью специально исследовать свойство относимости, то оно было определено ею в общих чертах, многие моменты из-за ограниченности формата пособия остались без рассмотрения.
В общем, ввиду скудности современных источников нам в значительной мере пришлось опираться на английскую теорию относимости доказательств (theory of relevancy), где разработана весьма разветвленная система правил относимости.
Заметим, что относимость доказательств как таковая почти не комментируется в руководящих разъяснениях Верховного суда РФ14. И это при том, что критерий относимости весьма затруднительно определить в законе и применить в ходе собирания, представления, проверки и оценки доказательств. А ведь потребность в формулировании правил определения относимости доказательств является достаточно насущной. В частности, мы имеем в виду регламентирование полномочий председательствующего снимать не относящиеся к делу вопросы сторон. Свидетельством возросшего внимания к проблеме относимости, которое проявляет к ней современный законодатель, являются нормы о судейском «pouvoir discredionnaire» в отношении вопросов, задаваемых сторонами во время допроса на судебном следствии, а также доказательствах, предлагаемых ими для оценки присяжными (ч. 1 ст. 275, ч. 7 ст. 335 УПК РФ).
Только суду принадлежит окончательное право оценить, какие из представленных сторонами доказательств отвечают признаку относимости (относятся к предмету доказывания; ст. 73, 299 УПК РФ). Однако подчас трудно понять, какими критериями руководствуется судья при определении относимости факта или вопроса к существу рассматриваемого дела.
В качестве характерного примера можно привести эпизод, имевший место при рассмотрении Московским городским судом уголовного дела № 2-46-17/05 по обвинению Ристича Милована по ч. 1 ст. 30, ч. 3, 4, 5 ст. 33, п. «а», «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ (с участием присяжных заседателей)2. В ходе перекрестного допроса подсудимым Ристичем М. потерпевшей – своей жены Елены (которую он якобы «заказал» убить) судьей было снято как не имеющие отношения к фактическим обстоятельствам дела к делу более тридцати вопросов. Фактически судья не позволил подсудимому проводить допрос. Вот примеры задаваемых вопросов и реакция на них председательствующего.
– Вы меня обвинили в том, что подделывал документы, о каких документах идет речь?
Председательствующий:
– Вопрос снят, это не относится к тем фактам уголовного дела, доказанность которых устанавливается присяжными заседателями.
– В 1999 г. приобреталась ли квартира на вас, на меня или на кого-либо еще по адресу ул. Полярная, 26/ 2, кв. 145?
Председательствующий:
– Вопрос снят, это не относится к тем фактам уголовного дела, доказанность которых устанавливается присяжными заседателями.
– Можете пояснить, когда мы познакомились и при каких обстоятельствах?
Председательствующий:
– Вопрос снят, это не относится к тем фактам уголовного дела, доказанность которых устанавливается присяжными заседателями.
Председательствующий разъяснил подсудимому Ристичу М., что в силу ст. 335 УПК РФ он не вправе порочить потерпевшую и выяснять в присутствии присяжных обстоятельства дела, касающиеся ее личности и характера взаимоотношений ее с подсудимым.
Интересно и то, что в данном случае подсудимый пытался лишь исследовать те обстоятельства, которые были предметом показаний потерпевшей во время ее прямого допроса. На наш взгляд, в подобной ситуации расспрос свидетеля обвинения относительно обстоятельств, изложенных им на прямом допросе, вполне допустим в ходе перекрестного допроса.
Отсутствие правил, позволяющих разрешать такого рода ситуации, создает реальные проблемы участникам процесса при исследовании фактических обстоятельств в суде. В условиях состязательности процесса между сторонами часто возникают споры о пределах исследования обстоятельств дела, вроде вышеприведенного. Активность председательствующего в доказывании ярко высвечивается в определении судьей относимости вопросов, задаваемых допрашивающим во время допросов. Эта активность, не сдерживаемая заранее определенными правилами об относимости доказательств, исключает перекрестный допрос15, а по большому счету подрывает состязательность судопроизводства.
Интересно в связи с этим привести показательный пример из истории науки уголовного процесса, который связан с XI международным конгрессом по уголовному праву (Берлин, 1935 г.). Характеризуя резолюции этого конгресса, Н. Н. Полянский сказал, что «нельзя назвать их иначе, как издевательством и глумлением над наукой права»16. В частности, он имел в виду тезис по вопросу об отклонении ходатайств сторон о представлении доказательств: «Законодательства, которые не позволяют судье устранять предложения доказательств, не представляющих интереса для обнаружения истины, должны наделить их этим правом»17. Как справедливо указывал проф. Н. Н. Полянский: «Ссылаясь на это право, в случае признания его законом, суд мог бы отклонить ходатайство сторон о представлении доказательства на том основании, что у него уже сложилось убеждение относительно того или другого обстоятельства и потому рассмотрение новых доказательств не представляется необходимым, или ограничить число свидетелей, или потребовать от сторон, чтобы они не задавали сторонам иных вопросов, кроме тех, которые ими заранее изложены в письменной форме и одобрены судом; между тем показания невызванных свидетелей, незаданные вопросы могут как раз иметь значение решающих для исхода дела»18. В тесной связи с предложением предоставить судье право распоряжения доказательственным материалом, в смысле наделения судьи полномочием допускать или отвергать те или другие доказательства, находится и требование упразднить институт перекрестного допроса19. В нашем уголовно-процессуальном законодательстве никогда открыто не закреплялись такого рода одиозные положения, но зато они нашли воплощение на практике.
Введение суда с участием присяжных, сопровождающееся усложнением процедурных правил по представлению и исследованию доказательств, по формулированию вопросов относительно фактов уголовного дела, доказанность которых устанавливается присяжными заседателями согласно ч. 1 ст. 334 УПК РФ. В силу требований ч. 7 ст. 334, ст. 335 УПК РФ в присутствии присяжных заседателей подлежат исследованию только фактические обстоятельства дела, доказанность которых устанавливается присяжными заседателями, а именно:
– доказано ли, что имело место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый;
– доказано ли, что деяние совершил подсудимый;
– виновен ли подсудимый в совершении данного деяния.
Сторонам запрещается задавать и обсуждать в присутствии присяжных заседателей вопросы, не относящиеся к доказыванию перечисленных обстоятельств, в том числе о допустимости доказательств, о порядке и способах их собирания и закрепления, и иные вопросы, требующие юридических оценок и познаний, а также запрещается исследовать факты прежних судимостей, иные данные, способные вызвать предубеждение присяжных в отношении подсудимых.
Интерпретация данных нормативных положений судьями, как представляется, обострила проблему, связанную с определением объема доказательственного материала, допускаемого по критерию относимости к исследованию в присутствии присяжных.
Изучение судебной практики позволяет сделать вывод, что неопределенность в вопросе о критериях относимости фактов, подлежащих исследованию судом, открывает простор для проявления не всегда оправданного, на наш взгляд, вмешательства суда в действия сторон. В частности, это проявляется в снятии председательствующим вопросов допрашивающего под тем предлогом, что они не имеют отношения к предмету, подлежащему доказыванию. Чаще всего по причине неотносимости судьями снимаются вопросы защиты к свидетелям обвинения, пресекаются попытки обосновать защитой альтернативные версии случившегося перед присяжными.
Приведем выдержки из протокола судебного заседания по уголовному делу об убийстве Политковской А.20, где видно, как председательствующий пресекает попытки защиты довести до сведения присяжных свою версию о том, что эпизод с избиением Поникарова, квалифицированный по статьям 163, 286 УК РФ, был искусственно «пристегнут» к основному обвинению, чтобы добиться обвинительного приговора.
Защитник-адвокат Литвин А. Н. задает вопрос подсудимому Хаджикурбанову С. Г.:
В:
– Учитывая то, что вы занимались оперативным сопровождением материалов в отношении Поникарова Э. Ю., известно ли вам что-либо о судьбе этих материалов?
Председательствующий снимает данный вопрос защитника-адвоката Литвина А. Н. к подсудимому Хаджикурбанову С. Г. (т. 52, л. д. 28–29).
Защитник-адвокат Литвин А. Н. задает вопрос потерпевшему Поникарову Э. Ю.:
– Обращались ли вы в 2007 г. в Генеральную прокуратуру с заявлением в отношении Рягузова и Хаджикурбанова?
– Да, обращался.
– К кому лично вы обратились с заявлением в Генеральной прокуратуре?
Председательствующий снимает данный вопрос защитника-адвоката Литвина А. Н. к потерпевшему Поникарову Э. Ю. (т. 52, л. д. 28–29).
Защитник-адвокат Мусаев М. А. задает вопрос потерпевшему Поникарову Э. Ю.:
В.:
– Сообщали ли вы следственным органам информацию о том, что вас избивали шестеро человек, а не только Хаджикурбанов и Рягузов? Правильно ли я понимаю, что следователь привлек к ответственности только тех лиц, которые проходят параллельно по делу Политковской?
О.:
– Да, к ответственности привлечены только Рягузов и Хаджикурбанов (т. 52, с. 41– 42).
С разрешения председательствующего защитник-адвокат Мусаев М. А. в связи с показаниями потерпевшего Поникарова Э. Ю. задает вопрос подсудимому Хаджикурбанову С. Г.:
В.:
– Объясняли ли вам в 2007 г., почему вас только сейчас привлекают к ответственности за преступление, совершенное в 2002 г.?
Председательствующий снимает данный вопрос защитника-адвоката Мусаева М. А. к подсудимому Хаджикурбанову С. Г. (т. 52, с. 42).
Защитник-адвокат Мусаев М. А. задает вопрос свидетелю Сергееву Д. И.:
– Скажите, вас по этому делу допросили в каком году?
Председательствующий снимает данный вопрос защитника-адвоката Мусаева М. А. к свидетелю Сергееву Д. И.
– С разрешения председательствующего защитник-адвокат Мусаев М. А. задает вопросы подсудимому Хаджикурбанову С. Г. в связи с показаниями свидетеля Сергеева Д. И.:
– Вас в 2002 г. за описанные здесь действия к уголовной ответственности привлекли?
Председательствующий снимает данный вопрос защитника-адвоката Мусаева М. А. к подсудимому Хаджикурбанову С. Г. (т. 52, с. 48).
На вопрос защитника-адвоката Мусаева М. А. подсудимый Хаджикурбанов С. Г. отвечает:
В.:
– Скажите, после того, как вас препроводили в прокуратуру, каков был исход дела?
Председательствующий снимает данный вопрос защитника-адвоката Мусаева М. А. к подсудимому Хаджикурбанову С. Г. (т. 52, с. 65).
Вопрос защитника-адвоката Литвина А. Н. к потерпевшему Поникарову Э. Ю.:
– Почему сотрудник милиции, который якобы пробил вам палец степлером, не находится на скамье подсудимых?
Председательствующий снимает данный вопрос защитника-адвоката Литвина А. Н. к потерпевшему Поникарову Э. Ю. (т. 52, с. 106).
В то же время важно подчеркнуть, что правильное определение относимости задаваемых вопросов при проведении допросов, а также других следственных действий позволяет председательствующему управлять судебным следствием в нужном направлении, не давать отвлекаться участникам на посторонние темы. Защита между тем иногда грешит тем, что старается увести внимание присяжных на посторонние темы.
Приведем пример из протокола судебного заседания по уголовному делу № 2-28/1021.
– Вам известно о том, имеются ли в г. Балахне такие организации, как «скинхеды», «баркашовцы», «РНЕ»?
– Нет.
– Скажите Дю Г. ранее избивали? Вы слышали о таких случаях?
Председательствующий снимает данный вопрос, так как он не относится к фактическим обстоятельствам дела. Свидетелю запрещается отвечать на этот вопрос.
Председательствующий делает замечание государственному обвинителю и разъясняет, что в судебном заседании рассматривается дело только в рамках предъявленного обвинения и в отношении конкретных подсудимых.
Издержки в трактовке относимости, ее толкование в пользу одной из сторон (в силу неопределенности понятия относимости) дают простор для применения дискреционных полномочий суда в доказывании, проявления его активности, так сказать, в «дурном» – избыточном смысле, что, в конечном итоге, может негативно сказаться на состязательности и установлении истины22.
Проводя опрос судей, мы выяснили следующее. Недовольны были тем, что УПК РФ ограничил активность суда в собирании и исследовании доказательств, 40% опрошенных судей. Тем, что закон ограничил возможности судьи по всестороннему, полному и объективному рассмотрению дела, констатировали 27% опрошенных. Полагают, что УПК РФ снял с суда ответственность за установление истины по делу, 16% опрошенных судей. В то же время считают, что председательствующий в судебном заседании является «хозяином дела», 67% судей, не считают так 27% опрошенных нами судей. 56 % опрошенных судей считают своей задачей установить объективную истину по делу. А обеспечивать сторонам условия для реализации ими своих процессуальных прав и обязанностей видят своей обязанностью 46% опрошенных судей.
В целом опрошенные судьи придерживаются традиционного представления об относимости доказательств. Большинство из них выбрали определение, согласно которому относимость означает связь доказательства с предметом доказывания (95% опрошенных). Считают необходимым закрепление в УПК РФ определения относимости доказательств 95% опрошенных. Полагают необходимым конкретизировать в законе правила по определению относимости доказательств 83% опрошенных. Судьи считают допустимым исследовать промежуточные, побочные факты (93% опрошенных). Однако на вопрос «допустимо ли адвокату при допросе свидетелей обвинения задавать вопросы, не относящиеся к существу обвинения, но относящиеся к версии защиты, которая не нашла подтверждения на предварительном расследовании», положительно ответили 26% опрошенных, отрицательно – 53%.
Н. Н. Полянский, указывая на характерную для его времени тенденцию к расширению дискреционной власти суда или его председателя в решении вопроса об относимости и определяемую в соответствии с этим допустимость доказательств в смысле доказательственного факта, квалифицировал ее как угрозу состязательности и гарантиям прав личности в уголовном процессе23. Такую же угрозу усматривают в действиях председательствующего по применению норм УПК РФ, регулирующих судебное следствие, современные авторы24. Таким образом, неопределенность в критериях относимости доказательств чревата превышением власти со стороны председательствующего, который принимает решение об исключении якобы не относимых доказательств или лишает стороны возможности в получении новых фактов в ее пользу ввиду ложно понятой угрозы размывания предмета доказывания.
Характерное для современной судебной практики понимание свойства относимости проявляется в ригористическом толковании статьи 252 УПК РФ. Судьи и прокуроры (которые в этом плане, как правило, солидаризуются) полагают: то, что не входит в предмет обвинения, доказыванию не подлежит. Поэтому многое из того, что предлагают исследовать защитники, отвергается как не относящееся к фактическим обстоятельствам дела.
Приведем в качестве примера спорную ситуацию, возникшую при определении относимости доказательств, которая возникла в ходе рассмотрения уголовного дела № 2-4/04 в отношении Б. Ли и других25.
Председательствующий последовательно снимал все вопросы защиты к потерпевшему М., направленные на выяснение личности потерпевшего А. и версии защиты о его самоподрыве. В частности, были отведены вопросы: «Вскрытие делали?», «До 16 сентября 1998 г. автомобиль вашего брата джип «Гранд чероки» взрывали?», «Известно ли вам, что ваш брат возил взрывчатые вещества и тротил со взрывателями в своем джипе?» и пр. Мотивом для снятия вопросов было то, что данные обстоятельства не имеют отношения к делу. Председательствующий разъяснил присяжным заседателям, что эти два вопроса не имеют отношения к делу, а поэтому присяжные не должны их связывать с настоящим делом. Сама постановка вопросов направлена на то, чтобы оказать давление на присяжных заседателей.
Защитник Лысенко привел следующее ходатайство: «Я прошу приобщить к делу мое письменное ходатайство следующего содержания. В соответствии с нормами уголовно-процессуального закона в присутствии присяжных заседателей выясняются не только фактические обстоятельства дела, которые имели место непосредственно, интересующие обвинение и перечисленные в обвинительном заключении, но и те, которые выясняются в интересах защиты и имеют непосредственное отношение к событиям накануне, во время и после происшествия, а также к лицам как самих потерпевших, так и к людям из их окружения. Важно также выяснить данные о принадлежности транспортных средств, их использовании накануне и 16 сентября 1998 г., выяснить род деятельности потерпевших, кроме занятия спортом. Председательствующий в неуважительной форме пресекает любые вопросы защиты, направленные на выяснение этих обстоятельств. Председательствующий нарушает принцип равноправия сторон в процессе». По поводу данного ходатайства гособвинитель заявил возражения: «Я возражаю против того, чтобы защита задавала вопросы потерпевшему и свидетелю Мхитаряну, заявленные адвокатом Лысенко, поскольку судебное разбирательство имеет пределы. Нельзя также забывать о допустимости и относимости вопросов. Я считаю, что они не относятся к данному делу и задавать их нельзя как в присутствии присяжных заседателей, так и в их отсутствие». Председательствующий постановил ходатайство защитников удовлетворить частично: «Отказать защитнику Лысенко в удовлетворении ходатайства о постановке вопросов перед потерпевшим Мазаевым и свидетелем Мхитаряном, которые касаются следующих обстоятельств: возили ли Мазаев и Ацаев в автомобиле взрывные устройства; имел ли место взрыв летом 1998 года автомобиля «Гранд чероки», по основаниям, предусмотренным ст. 252, п. 1, 2, 4 ст. 229, ч. 1 и 7 ст. 334, 335 УПК РФ. В настоящем судебном заседании рассматривается уголовное дело по обвинению подсудимых в совершении взрыва в гор. Ростове-на-Дону в пер. Крепостном 16 сентября 1998 года. Подсудимым предъявлено обвинение в том, что они изготовили взрывное устройство. Вопросы о том, возили или нет потерпевшие взрывные устройства в своем автомобиле, не имеют отношения к данному делу. Пытаясь задавать подобные вопросы, защита фактически желает втянуть потерпевших в обвинение в совершении ими преступления, предусмотренного ст. 222 УК РФ, а также выяснить обстоятельства, которые находятся за пределами судебного разбирательства. Отказать защите в постановке вопросов перед свидетелем Мхитаряном в присутствии присяжных заседателей о том, возили или нет потерпевшие взрывные устройства; известно ли свидетелю о взрыве джипа «Гранд чероки». Подобные вопросы потерпевшему и свидетелю никто не должен задавать в присутствии присяжных заседателей, поскольку они никакого отношения к делу не имеют. Отдельные заявленные вопросы к свидетелю Мхитаряну в присутствии присяжных заседателей, а именно: видел ли он кого-либо из подсудимых; входил ли он в круг друзей Ацаева и Мазаева; может ли он назвать людей, с которыми Ацаев был в деловых отношениях, и каких, – можно выяснить защите. Разрешить защите задавать вопросы потерпевшему и свидетелю в присутствии присяжных заседателей про коммерческую деятельность Мазаева Руслана; про то, были ли у него враги или недоброжелатели; про транспортные средства; про случаи преследования автомобиля, которым пользовались Ацаев и Мазаев. Отказать защите в постановке всех вопросов к потерпевшему Мазаеву в отсутствие присяжных заседателей, так как все они отношения к данному делу не имеют. Отказать защите в постановке вопроса Мхитаряну в присутствии присяжных заседателей о том, носили ли деловые отношения Ацаева криминальный характер. Запретить защите задавать Мхитаряну вопросы о том, привлекался ли он к уголовной отвественности; находился ли он в ИВС и СИЗО гор. Ростова-на-Дону; не связано ли это с Ацаевым и Мазаевым; не находился ли Мхитарян в зависимости от оперативных работников в связи с совершенными правонарушениями; влияет ли это на его показания. Разрешить защите задать Мхитаряну вопрос в отсутствие присяжных заседателей о том, похищал ли он кого-либо из подсудимых; производил ли он видеозапись, поскольку эти два вопроса напрямую связаны с вопросом о допустимости либо недопустимости вещественного доказательства – видеозаписи». Почти полностью в удовлетворении этого ходатайства было отказано по причине неотносимости указанных в нем фактов к предмету доказывания.
Приведенный пример демонстрирует, что логику председательствующего, которой он руководствуется при определении того, какой вопрос, какое доказательство является относимым к делу, а какое – нет, иногда трудно понять. Как показано в книге А. С. Александрова и С. П. Гришина, самое печальное – то, что и сами судьи по-разному определяют неотносимость26. Зато у многих судей есть преувеличенное представление о своих способностях, так сказать, интуитивно определить, какие факты имеют отношение к делу, и волевым решением навязать сторонам пределы исследования фактических обстоятельств на судебном следствии.
Опрошенные нами судьи полагают, что неотносимыми являются все те сведения, которые не способны прояснить обстоятельства, входящие в предмет доказывания (89%), не способны устанавливать спорные обстоятельства дела (53%), мешают установлению истины по делу (43%), уводят суд от разрешения дела по существу (64%).
Есть и еще одно негативное последствие существующей неопределенности по поводу правил определения относимости доказательств. Оно касается ограничений на проведение перекрестного допроса, который вообще-то должен выступать главным средством проверки доказательств на суде. Н. Н. Полянский писал по поводу практики, когда дискреционное усмотрение председательствующего замещает пробелы в урегулировании вопросов относимости доказательств, следующее: «В тесной связи с предложением предоставить судье право распоряжения доказательственным материалом, в смысле наделения судьи полномочием допускать или опровергать те или иные доказательства, находится требование предоставить только председательствующему судье производить допрос обвиняемых и других лиц и одновременно упразднить институт перекрестного допроса… Дискреционная власть председателя по самому существу своему исключает перекрестный допрос»27.
Мы согласны с этим мнением и считаем, что отсутствие разработки понятия «относимость доказательств» является показателем незрелости состязательной культуры судопроизводства в России, а также склонности наших правоприменителей (прежде всего, имеются в виду судьи) к авторитарным, а если говорить процессуальным языком – инквизиционным способам разработки доказательств. Правила об относимости доказательств зачастую трактуются так, что сторона защиты оказывается лишенной возможности доказывать свою версию (она ведь, как правило, не входит в предмет обвинения) события, ставшего предметом судебного спора. Вопросы защиты, направленные на выяснение обстоятельств, не входящих в предмет доказывания, снимаются председательствующим по своей инициативе или по ходатайству стороны обвинения. Между тем их разработка бывает иногда необходимой для опровержения доводов обвинения через установление фактов, характеризующих личность свидетелей обвинения, способов получения обвинительных доказательств и прочих обстоятельств, подрывающих доверие к обоснованности дела обвинения.
По мнению 10% опрошенных нами судей, председательствующий в ходе судебного следствия уполномочен по своей инициативе провести любое судебное действие, не спрашивая мнения сторон на этот счет, противниками этого являются 77% опрошенных. То, что судья вправе вмешиваться в ведение допроса стороной с целью выяснения заинтересовавшего его обстоятельства, считают 33%, отрицательно ответили на этот вопрос – 61%. С утверждением о том, что судья должен придерживаться пассивной позиции, предоставив сторонам возможность самим устанавливать фактические обстоятельства дела, согласились 25%, не согласились – 59%. На вопрос «Имеет ли право судья вправе прервать участника судебного следствия, если считает, что он мешает установлению истины по делу?» – «да» ответили 52%, «нет» – 37% опрошенных.
Не будет преувеличением сказать, что проблема изучения относимости доказательства находится в тесной взаимосвязи с пониманием природы доказывания по уголовному делу и природы судебной истины. Мы считаем, что состязательность как некий универсальный показатель демократичности судопроизводства находится в обратной взаимосвязи с тем, как понимается относимость в законе и на практике участниками процесса. Есть состязательная трактовка относимости и есть следственная. Относимость есть элемент идеологии: следственно-инквизиционной или состязательной. Одной из своих задач мы и ставили показать состязательное понимание относимости доказательств.
На всех юридических понятиях лежит отпечаток определенной идеологии, т. е. системы ценностей, которыми приникнут данный тип права. Очевидно, что свойство относимости как юридическое явление несет этот отпечаток в той мере, в какой воля людей может влиять на объективный порядок вещей. Но есть закономерности объективные, и их влияние сказывается на относимости, может быть, даже в большей мере.
Мы начнем с выявления закономерностей именно второго рода – объективных, они наиважнейшие. Для этого нам надо обратиться к природе судебного доказывания и познания вообще. Не будем делать вид, что мы являемся первооткрытвателями в этой области и можем привнести радикально новые представления относительно уголовно-процессуального доказывания. Этот вопрос был в подробностях выяснен нашими именитыми предшественниками, чьи взгляды мы и приведем ниже, делая от себя лишь комментарий, уместный к выяснению природы относимости доказательств.
Надо сказать, что и новейшие разработки в области изучения природы уголовно-процессуального доказывания, и классическая доктрина признавали и признают то, что судебное, уголовно-процессуальное доказывание есть разновидность ретроспективного познания. Не подлежит никакому оспариванию тождество процесса доказывания обычному процессу мышления. Л. Е. Владимиров по этому поводу приводит слова Гэксли о том, что полицейский открывает преступника по следам его шагов таким же точно умственным процессом, каким Кювье восстанавливал образ исчезнувших животных Монмартра на основании одних только остатков их костей28. Нельзя не согласиться с А. И. Трусовым, писавшим: «Как бы ни была существенна специфика доказывания, оно является не чем иным, как разновидностью познавательной деятельности, поскольку его цель заключается в том, чтобы установить истину»29.
В этой познавательной деятельности присутствуют непосредственная и опосредованная форма. Непосредственная форма познания представляет собой непосредственное, чувственное восприятие какого-либо факта субъектом. Чувственный – первый вид познания есть простейший демонстрационный уровень доказывания. В уголовно-процессуальном познании – доказывании – эти стороны: чувственная и рациональная, переплетаются и взаимопроникают друг в друга, поэтому представляется неоправданным их разделение30.
По мнению А. Р. Ратинова, различие чувственного и рационального отражается в обеих сторонах доказывания. Эмпирическое доказывание имеет место в том случае, когда для удостоверения определенного положения достаточно непосредственно воспринять предмет и предъявить его другим лицам, тем самым подтвердить справедливость доказываемой мысли. Так можно, например, доказывать наличие или отсутствие дефектов одежды, осмотрев и предъявив эту одежду. Рациональное, логическое доказывание имеет место тогда, когда объект мысли недоступен восприятию, когда полученные знания и их удостоверение происходят при посредстве других предметов и сведений о них. Тот же факт – наличие дефектов – может быть установлен и удостоверен документом мастерской о приеме одежды и т. п.31
Если бы все факты поддавались во всякое время наблюдению, то все познание сводилось бы к демонстрации их. Но в судебной сфере подобное за редкими исключениями невозможно: круг доступных непосредственному наблюдению фактов (скажем, непосредственный осмотр судьей места преступления, демонстрация в суде видеосъемки события преступления) ограничен, о большинстве фактов судья может только умозаключать. Значит, рациональное доказывание, опосредованное познание имеет превалирующее значение в уголовном суде и на предварительном расследовании.
Путем логики и искусства рассуждения, содержащих в себе этот процесс умозаключения, круг познаваемых фактов расширяется далеко за пределы прямого наблюдения. От известных субъектам доказывания фактов делается умозаключение к неизвестным. И. Б. Михайловская правильно отмечает: «Свойство относимости отражает познавательный аспект процесса доказывания: установление неизвестных фактов на основе известных»32.
Кроме наблюдения факта и способности умозаключать, для доказывания требуется и переход дальше, пока не будет создана цепь умозаключений, которая доходит до фактов, весьма отдаленных от нашего непосредственного наблюдения, причем единственным средством здесь является логическая дедукция – применение общего начала к отдельному случаю. Основной принцип дедукции выражается в двух положениях: а) что верно относительно целого класса явлений, верно и относительно всякого отдельного случая, подпадающего под этот класс; и 2) вещи, сосуществующие с какою-либо вещью, сосуществуют и между собой. Дедукция исходит из идеи «единообразия в природе». Это совершенно необходимо явствует, если большие посылки в дедукции основываются на опыте.
Как пишет П. И. Люблинский: «Собственно, нельзя говорить, что мы делаем умозаключения от одного или нескольких конкретных фактов к другим, нам не известным; умозаключение не может происходить от конкретного к конкретному. Оно должно покоиться на дедукции, в основе которой лежит всегда большая посылка, представляющая собой известную истину или приближение к ней (Милль). Только из комбинации этой посылки с индивидуальным фактом мы можем умозаключать к новым фактам. Общие посылки или истины, которыми оперирует логика, не появляются готовыми в нашем сознании, а образуются путем медленного и незаметного накопления фактов и традиций»33.
В опосредованном процессе познания при помощи общих суждений используются так называемые индукции. Индукция есть заключение, делаемое от известного факта к неизвестному. Это заключение делает нечто новое; оно – действительное заключение. Единственная причина правильности умозаключений в индукции – «единообразие в природе».
Именно в опосредственном познании, т. е. при наведении одних фактов на другие, приобретает особую значимость относимость. Относимость доказательств – это правильное наведение (но и объективная способность факта быть наведенным) на главные факты. Индукция имеет своей задачей собирание ряда фактов; из сочетания их она строит общее суждение, выражающее некоторую закономерность или истину. Эта истина кладется в основание всех дальнейших поисков за новыми фактами и новыми их обобщениями. Таким образом, в индукции (или в накапливании интеллектуально-эмоциональных диспозиций) кроется творческий элемент познания, который формируется лишь различными логическими процессами. «Все наше знание прошлого и будущего по необходимости есть знание не прямое, а посредственное. Но посредственное знание есть, строго говоря, только умозаключение. Когда мы познаем одну вещь посредством другой, с нею связанной вещи, то наше знание есть заключение. Непосредственный факт есть доказательство того, что мы познаем путем заключения. Все подобные заключения предполагают соотношение между различными явлениями: если А есть доказательство В, то А и В должны находиться в известной связи. Чтобы убедиться в этой связи, нужно пройти через известные умственные процессы, через наблюдение, дедукцию и индукцию»34.
Поэтому старые юристы относимость доказательств по большей части относили к теории доказательств, логике, общим закономерностям познания, в отличие от допустимости, которую относили к доказательственному праву, т. е. нормам, созданным законодателем искусственно для удовлетворения нужд политических, социально-гуманитарных, моральных, культурных и т. д.35 Так, В. Д. Спасович прямо писал, что правила, касающиеся относимости, лежат в сфере логики36. По этому же поводу Л. Е. Владимиров заметил, что задача исследования истины в области фактов, составляющих предмет судебного исследования, по существу, не отличается от общей задачи науки – выработки правильных суждений о фактах вообще. Он говорит: «Начала, по которым решается эта задача, составляют предмет логики и сводятся к правилам дедукции и индукции, прилагаемы во всех научных исследованиях»37.
И наконец, по словам П. И. Люблинского: «Связь, существующая между главными и доказательственными фактами, благодаря которой мы можем на основании последних умозаключать о существовании или несуществовании первых, носит название «относимость доказательств»38.
Итак, процесс уголовно-процессуального доказывания, с классической точки зрения, в целом сводится к следующим операциям:
1. Наблюдение отдельных фактов.
2. Индукция – построение из ряда отдельных фактов общих суждений.
3. Дедукция – логический процесс, распространяющий добытые общие суждения на новые факты, непосредственно нами наблюдаемые.
Относимость доказательств напрямую связана с приемами логического мышления. Правила логики отражают закономерности природы настолько, насколько это доступно человеческому разуму. Исследуя логический процесс доказывания, можно наметить следующие его главные элементы. Вначале происходит констатирование фактов. Эти факты, с точки зрения значения их для доказательственного процесса, подразделяются на факты физические и факты психические; события и состояния; факты положительные и отрицательные; акты и происшествия. При операциях индукции и дедукции относимость, вульгарно говоря, выступает связкой (скрепой) между доказываемым и доказывающим элементами (фактами), которые входят в рассуждение субъекта доказывания. Эта связь (относимость) подразумевается субъектами как связь между причиной и следствием или, наоборот, между следствием и причиной.
Как писал в своей вступительной статье к книге Дж. Стифена П. И. Люблинский: «Относящимися являются доказательства, устанавливающие или главные факты (факты, подлежащие решению), или тесно связанные с ними доказательственные факты (факты, относящиеся к решению). Степень связанности главных фактов с доказательственными, делающая последние фактами относящимися, определяется отчасти естественными признаками (так называемая причинная связь, или функциональная связь), отчасти признаками легальными («факты, признаваемые за относящиеся»)»39.
Когда субъект доказывания приводит доказательство (скажем, показание свидетеля – очевидца события преступления), тогда все сообщаемые этим свидетелем сведения об обстоятельствах исследуемого события связываются с предметом доказывания благодаря двум «мостикам» относимости: 1) это фактическая презумпция о том, что обычный человек может давать достоверное свидетельство о том, чему он был очевидцем; 2) поскольку данный свидетель сообщает, что факт расследуемого преступления имел место, значит, скорее всего, преступление было действительно совершено.
Уже можно сделать предварительные выводы. Первый вывод: поскольку действие относимости проявляется при оперировании фактическими данными в ходе выстраивания логических связей между элементами доказательственной конструкции, оно лишь частично подпадает под действие юридической техники, постольку в анализе природы относимости акцент надо сделать на логическую сторону доказывания. И второе: при помощи индукции и дедукции факты могут быть найдены стоящими друг к другу в отношениях причины и следствия; и мы можем делать заключения от причины к следствию и от следствия к причине с точностью, которая может иметь различные степени достоверности, – эти отношения причины-следствия составляют структуру относимости. При этом именно индукция как мыслительная операция наведения отдельного факта на общий (основной) факт есть относимость в действии.
В свое время Л. И. Петражицкий относил общие посылки, которыми оперирует логика, к познавательно-эмоциональным диспозитивным сочетаниям («убеждениям»), складывающимся обыкновенно у нас бессознательно40. Заметим, кстати, что в последнее время также делаются попытки пересмотреть традиционные представления по поводу доказывания и доказательств в свете теории знака. При таком подходе система доказательств выступает знаковым эквивалентом реального события и воплощением правовой позиции. Как пишет Д. А. Бочаров, при семиотическом подходе доказывание выступает как способ реализации правовой позиции в контексте осуществления функции индивидуальной регламентации и как основной правообеспечительный фактор. К функциям доказывания он относит функции замещения реального события знаковым эквивалентом, коммуникативную и суггестивную функции, функцию селекции и организации фактических данных в рамках правовой позиции, фиксаторную функцию и т. п.41 Кроме того, указанным операциям предшествует сознательное или полуосознанное определение предмета доказывания, а завершают их мотивирование и обоснование избранной правовой позиции. Предварительное определение предмета доказывания (т. е. круга фактов, подлежащих доказыванию) присуще всем формам доказательственной деятельности, хотя на досудебных стадиях уголовного процесса может иметь полуосознанный или подсознательный характер. Внутреннее убеждение, которое возникает у правоприменителя вследствие оценки им доказательств, также явление психологическое и неочевидное, а потому требует объективации и рационализации. Способами выявления внутреннего убеждения и его оснований и выступают обоснование и мотивирование. В контексте деятельности по доказыванию мотивирование отождествляется с процессом самоосознания и выявления тех побудительных факторов, которые предопределили формирование правовой позиции правоприменителя. Обоснование же выступает специфической формой рационализации мотивов путем демонстрации доказательств и доводов42.
Ранее один из авторов данной работы писал, что доказывание de facto преобразовывает факты в текстовые – юридические факты; делает юридические-речевые факты. В доказывании как сложной семиотической системе можно выделить первичную подсистему, где происходит процесс «семиозиса», т. е. производство знаков. Познаваемая реальность «переваривается» языком: в процессе семиозиса факты проходят в своем становлении состояние «следа» – первичного различения обыденным языком, а затем преобразуются в знаки. В ходе доказывания обстоятельства реальной действительности вначале превращаются в следы, далее – в знаки, а потом включаются в систему аргументации, связанную с идеологией и риторикой. Двойной процесс, составляющий такого рода трансформацию, по своей природе един. Это деконструкция реальности в судоговорении (т. е. разложение ее на элементы средствами языкового анализа и сборка в новом виде – синтез)43.
Академик Ю. В. Рождественский пишет: «В каждом виде словесности присутствует своя генеральная модель действительности»44. Не мы знаем, а изначально у нас существует субъективность, которая знает45. Всякое доказывание будет считаться истинным, правильным в той мере, в какой оно сообщит нам то, что мы уже знали («пред-интерпретировали»). Чтобы быть истинным или ложным, знанию надо находиться в некоем поле узнаваемости. Есть все основания говорить о «языковой картине мира», которая объединяет участников доказательственной (речевой) деятельности при принятии решении по делу в некий узус (аудиторию)46.
Относимость доказательств – это правильное наведение (способность факта быть наведенным) на главные факты47. Факт (доказательство) – это эмпирическое данное, переведенное на язык уголовного судопроизводства, которым пользуются участники процесса в аргументации. В уголовном процессе фактическое знание должно соотноситься с какой-то «системой отсчета», очевидно, что в сфере уголовного судопроизводства такая система, модель также существует в виде теории доказательств и права. Уголовно-процессуальное познание «ищет своего». «Юридический факт – это не привычное нам знание естественнонаучного типа, объективно и однозначно отражающее реальное событие, а скорее, проекция сложной юридической деятельности, несущей на себе печать и личности юриста, и особенностей меняющейся (в частности, в связи в судебной реформой) ситуации в отечественной юриспруденции»48. В составе фактического знания, кроме информации собственно об объектах действительности, всегда присутствует определенный слой знания, относящийся к априорным положениям, презумпциям, предшествующим самому процессу познания в уголовно-процессуальной форме. Такие презумпции могут происходить как из рационального опыта освоения действительности, так и носить прагматический, юридико-технический характер. В факте/доказательстве всегда наличествует идеологическая, интерпретационная, если угодно, идеальная компонента. Относимость как раз и относится к этой идеальной компоненте содержания доказательства, определяемой и логикой, и правом, но и в целом интеллектуальным ландшафтом.
Значит, относимость проявляет себя в ходе так называемой предынтерпретации, но также и в ходе постинтерпретации эмпирических данных. По мнению А. А. Кухты, относимость играет немаловажную роль и в процессе предынтерпретации, т. е. и при получении данных чувственным путем: в результате наблюдения, эксперимента и пр. Относимость входит в число тех сформированных логикой навыков познания, от которых зависит своего рода «калибровка» сознания субъектов доказывания49, и в силу этого прибавления отвлеченного знания доказательство не может считаться чистой информацией. Наиболее ярко это проявляется в категории следа преступления, его переводе в знаковую систему (протокол). Так бывает, потому что относимость подразумевается субъектами как означивание реально существующей в природе связи между причиной и следствием или, наоборот, между следствием и причиной50. «Предынтерпретация» предшествует как объяснению данного факта, например с позиции его относимости к предмету доказывания, так и собственно рассмотрению процессуального источника на предмет извлечения из него необходимой «доказательственной» информации. Она предполагает набор умений, познаний, установок, приборов, с помощью которых субъект намеревается получить факт. Предынтерпретация – это использование имеющегося у субъекта опыта означивания, декодировки эмпирических данных; это его воля, наконец, к тому, чтобы установить истину сообразно господствующим стандартам истинности. Подобная предынтерпретация происходит посредством фактических презумпций, доктрин, априорных положений, культурем51, т. е. набора познавательных установок, как вполне осознаваемых субъектом, так и не осознаваемых им.
В следственном процессе субъект доказывания (следователь) в стадии возбуждения дела предынтерпретирует эмпирические данные, исходя из представления о возможных признаках преступления. В последующей интерпретации он ориентируется уже на состав предполагаемого преступления. В состязательном процессе моделью, с которой соотносят обе стороны свои интерпретации полученных данных, является обвинение (уголовный иск). Фактическим выступает знание, во-первых, принимаемое за достоверное и, во-вторых, служащее исходным моментом для постановки и решения процессуальной задачи. Понятно, что в различных типах уголовного процесса «фактулизация» данных происходит различным путем и субъекты испытывают воздействие установленной законодателем парадигмы, модели познания. Факт – это эмпирическое данное, информация плюс парадигма, модель познания, соответствующая одному из двух типов уголовного судопроизводства.
Уголовно-процессуальный факт обладает элементами содержания, происходящими из более высоких слоев познания, в частности, из самого права. «Субъективная» форма факта выражается формой предмета доказывания, формой источников доказательств, формой осуществления методов познания – короче, «уголовно-процессуальной формой», в которой факт становится «конкретным в мышлении». На этот момент обращалось внимание и в отечественной уголовно-процессуальной литературе: «В виде результата информационного отражения в структуре знания следователя, прокурора, адвоката, судьи как компонента сознания определенное место занимает знание схемы предмета доказывания, содержащееся в уголовно-процессуальном законе. Это знание выступает как результат изучения текста закона и уголовно-процессуальной литературы и обобщения собственного опыта расследования, рассмотрения и разрешения уголовных дел. Ввиду этого в сознании указанных субъектов познания предмет доказывания не наличествует в виде голой схемы, а представляет собой сложное мыслительное образование, состоящее из представлений, понятий, суждений»52. В более обобщенном виде идею о детерми-нированности результатов доказывания, познания (а значит, и получения фактов) системой мировоззренческих идей, заложенных в праве, попытался обосновать А. В. Агутин. И основной посыл его работы можно признать верным: доказывание обусловлено системой мировоззренческих идей уголовного процесса53.
Уголовно-процессуальная форма факта выступает, таким образом, как единство противоположностей – абстрактного (теоретического) и эмпирического отражения объективного явления; форма процессуального факта неразрывно связана с его содержанием и является логическим способом связи факта как модельного отражения единичного с правом как генерализацией того общего, что присутствует во всей совокупности юридических фактов. В этом плане факты выступают одновременно и как эмпирические образы определенных ситуаций реальности, и как простейшие, обобщенные определения правовых ситуаций.
Юридические факты (доказываемые факты из состава предмета доказывания) доказываются фактами. Факты, подлежащие доказыванию, заставляют субъекта отбирать из мира только такие средства – факты, которые способны выполнять задачу доказывания фактов, с которыми закон связывает наступление юридически значимых последствий. Процесс познания таков, что любой чувственно воспринимаемый факт приобретает определенный интерес и смысл, лишь включаясь в систему знаний. Подобно тому, как одно и то же слово в различных контекстах может нести различные смысловые оттенки, точно так же и содержание факта определяется в информационной системе. Сходный по своей чувственной выраженности элемент в разных информационных системах несет неодинаковую смысловую нагрузку54.
В свете описанной выше природы судебных доказательств как фактов относимость становится критерием оценки (интерпретации) не столько информации, сколько довода, аргумента, выдвигаемого стороной в суде.
Пример из выступления в прениях по уголовному делу № 2-28/1055 защитника подсудимого: «Утверждать, что граффити на каком-то заборе, неизвестно когда созданные, в отдалении от места находки раненого Дю, относятся к подсудимым, – является лишь грубым предположением прокуратуры, но никак не доказательством их виновности в националистических убеждениях, выразившихся в продумывании планов на убийство лиц нерусской национальности именно в этом месте. Я вот видел надпись на заборе около ж.д. станции Горький, что Жириновский – лох, а ЛДПР – козлы, и по логике прокуратуры, если недалеко найдут пострадавшего, то виновные – это политические противники партии ЛДПР, и били из политических убеждений, что усугубляет вину противников ЛДПР. Таким образом, доказала ли прокуратура сговор подсудимых на то, что они желали собраться именно в этом месте с одной целью – найти нерусского и убить его? Думаю – нет.
К этому же пункту защиты относятся и попытки уличить Ермолина в том, что он в 00 час. 31 мин. звонил по своему сотовому телефону, якобы от НИГРЭС, а это далеко. А значит, сговорился по телефону и его подобрали на машине Черкасов и Гурьянов и повезли на дело. Прокурор утверждает, что об этом говорят распечатки с его телефона. Позвольте сказать – нет. Во-первых, связь была у Ермолина с его девушкой, не членом задумавших плохое парней, а во-вторых, этот звонок говорит лишь о том, что Ермолин находился в Балахне, в зоне действия Балахнинской соты, центр которой в виде антенны находится на здании НИГРЭС. Оператор сотовой связи в своей справке не сказал о расстоянии до Ермолина от его антенны, он сказал лишь о направлении, которое совпадает с направлением на железнодорожной станции Балахна, которая также в зоне действия этой соты. А кроме того, если Ермолин находился за пять километров от станции, то у него – алиби. Однако он не говорит об этом и показывает, что был на станции Балахна (во вред себе).
Теперь о видеосюжетах и фотографиях из личных дневников Ермолина и Гурьянова в виде снятой информации с их персональных компьютеров. Это же информация не с их блогов, адресованных неопределенному кругу интернет-пользователей. Доказательств, что они создавали блоги, – нет. Там же еще и кошки, собаки, матери, сестры, фото из круизов на теплоходах, пикников у костров, постановочных сцен драк, после которых их участники смеются и хлопают друг друга по спинам.
Все сюжеты датированы 2003–2008 гг., на файлах их ввода в ПК такие даты. Преступление, в котором их обвиняют, совершено в мае 2009 г. Вопрос: какое отношение эти сюжеты и фото имеют к ночи с 8 на 9 мая 2009 г.?
Полагаю – никакого».
По этому же делу защитник Амбаров В. А. развивал следующую аргументацию в своем выступлении: «С моей точки зрения, необходимо обратить внимание на то, что послужило последствием смерти потерпевшего. Убить человека, т. е. целенаправленно совершить действия, направленные на лишение жизни человека, можно и неумышлено, например сбить на машине, итог один – смерть человека, а цели совершения преступления – разные. Я не утверждаю, что Гурьянова там не было. И не утверждаю, что он не совершал преступления, но я не согласен со стороной обвинения и с их позицией.
«Заранее договорились лишить жизни», именно жизни лишить, как утверждает сторона обвинения, т. е. лишить жизни на месте преступления. В этом я не согласен с государственным обвинителем как в плане относимости, так и в плане допустимости. Ни в одних показаниях не говорится, что они пошли убивать, договорились и пошли. Возможно, они говорили, что мы убили, как констатация факта. Никто из подсудимых не говорит о том, что они хотели убить. Телефонные переговоры, находящиеся в распечатке в томе два, которые вам предъявлялись, ни о чем не говорят. Информации о том, что он в это время звонил кому-либо из подсудимых, нет вообще. А как они договорились? А никак. Побежал Гурьянов, перепутав Дю с другим человеком, а за ним пошли его друзья. Лица Дю они не видели, так как на станции было темно. Не потому, что Дю кавказец, а потому что перепутал».
Мы находим, что при нетрадиционных подходах (психолингвистическом, семиотическом, когнитивном и пр.) к пониманию судебного доказывания с необходимостью надо признать, что в ходе оценки доказательств (определения их силы, убедительности, т. е. наличия совокупности свойств относимости, допустимости и достоверности) имеет место своего рода подгонка «фактического материала», информации, эмпирики под ментальную структуру (модель) восприятия, раскодировки. Сформированная в рамках правовой позиции система доказательств оценивается, принимается (декодируется) также по определенным критериям, включая относимость. По-видимому, в дальнейшем будет происходить расширение горизонта объяснения природы относимости за счет включения не только рационального познания (индуктивного), но и бессознательного, т. е. того, что предшествует доказыванию, того, что составляет априорную готовность ума судьи воспринимать набор сообщений как систему доказательств (картину события преступления). Полагаем, что перспективным выглядит исследование природы относимости аргументов, т. е. исследование данного свойства в контексте аргументации, уместности/неуместности доводов.
Кстати, можно заметить, что относимость – это своего рода интеллектуальный клей, которым мы – субъекты доказывания – связываем фактические данные с доказываемым утверждением. Мы делаем это при рассуждении о любых явлениях, ибо анализ и синтез, т. е. различАние элементов, а затем их сочетание в различные комбинации, подразумевает выстраивание, перестраивание связей между этими элементами. Относимость как раз и отвечает за сочетаемость, за связность элементов, способность их образовывать рациональную модель реконструируемой реальности. Что можно считать относящимся к определенной структуре, а что – нельзя в конечном итоге, коренится в интуиции и опыте, бывает не вполне осознанном. У субъекта познания должна быть априорная готовность выстраивать взаимосвязи между фактами, встраивать факты в формат истины. Опыт, в том числе интуитивный, создает установку на оценку факта как относимого, способного нести истинную весть о событии прошлого. В общем, рассуждения о корнях относимости в бессознательном довольно интересны. Однако прервемся на этом. Глубокое рассмотрение данной проблематики не входит пока в наши планы, т. к. грозит увести нас далеко от предмета исследования, который как уже указывалось в целом и общем, находится в сфере логики. Поэтому остановимся на констатации того, что относимость является признаком, прежде всего, рационального рассуждения.
Итак, определение и использование критерия относимости есть признак рационального, логического (если угодно, логоцентричного) мышления и, конечно, судебного доказывания, ведь оно осуществляется разумными людьми, мыслящими логически. Судебное доказывание в значительной мере образуется логическими процессами, посредством которых люди приходят к тем или иным выводам о существовании фактов, непосредственно ими не воспринятых.
По словам П. И. Люблинского, логика определяет смысл понятий, которыми беспрерывно пользуемся при доказывании, как-то: факт, умозаключение, достоверность, сомнение, истина, относимость, презумпции и т. п.56 Значит, относимость стоит в одном ряду с ключевыми понятиями теории доказательств, без нее невозможно судебное доказывание.
Можно ли вывести из констатации того, что в структуру относимости составляют приемы логического мышления, какие-то процессуальные правила? Приведем несколько подобных правил.
1. С самого начала процесса настоятельно требуется соблюдение логической связи доказываемым вопросом и средствами доказывания.
В каждом деле можно представлять доказательство существования или несуществования всякого основного факта и всякого факта, имеющего отношение к основному, но отнюдь не других фактов. Судья может устранить доказательство таких фактов, которые хотя и имеют отношение к «основным», но признаны судьею настолько отдаленными, что не представляют значения для дела.
2. Напрямую с логикой связано еще одно правило, имеющее значение для нужд уголовно-процессуального доказывания. Речь идет о правиле, которое принято называть «бритвой Оккама» (названного так по имени средневекового логика, сформулировавшего его): ничего лишнего, кроме того, что необходимо для доказывания тезиса. «Законодатель отсекает факты, стоящие в более отдаленной связи, или считая мало продуктивным расследование их, или считая такое расследование опасным вследствие распыления основной точки зрения и рассеяния внимания судей, или, наконец, считая самих судей недостаточно способными к уловлению такой связи. Как бы то ни было, объем относящихся фактов порою регулируется законодателем, и этим, с одной стороны, определяется содержание «доказательства»57.
Кстати, английская theory of relevancy использует специальное понятие – «surplusage», т. е. излишек. Существует и соответствующее правило: все излишнее и безразличное для дела признается недопустимым. Оно проявляется в положениях о том, что:
а) всякое доказательство должно соответствовать утверждаемым положениям и ограничиваться только спорными пунктами (the evidence must correspond with the allegations, and be confired to the points in issue);
b) достаточно доказать только сущность утверждаемого положения (it is enough if only the substance of the issue be proved).
Следовательно, всякое положение и всякий факт, которые могут быть исключены из обвинительного заключения (акта) или объяснения сторон, нисколько не повлияв на исход дела, являются безразличными и вполне излишними (mere surplusage) и, следовательно, доказываемы быть не должны, ибо будут ли они доказаны или нет, все равно дело от этого не изменится.
3. Относимость и стоящая за ней логичность может проявляться в тактической рекомендации58.
Аристотель показал, что логические выводы – это подкласс ответов на вопросы. И заключение логического вывода есть ответ на вопрос. Поэтому вопросы, задаваемые допрашиваемому, должны в первую очередь следовать логике здравого смысла и логике закона (в частности, логике ст. 73 УПК РФ), если, конечно, допрашивающий хочет, чтобы его аргументация была принята судьями/присяжными. Задаваемые на допросе вопросы должны, в конечном итоге, восходить к вопросам, сформулированным прежде всего в части 1 ст. 73 УПК РФ, имеющим решающее значение для разрешения дела59.
4. Использование доказательств по аналогии. По этому поводу в английском праве сформулировано следующее правило: «Обстоятельство сходное, но специально не связанное одним из вышеописанных способов с основными фактами дела, признается не имеющим отношения к этим фактам за исключением особых случаев»60.
5. Согласно теории относимости доказательств имеется ряд таких обстоятельств, которые не подлежат доказыванию по своей очевидности и бесспорности, или таких, доказывание которых противоречит общепризнанным или установленным наукой фактам, или таких, доказывание которых противоречит господствующим в данном обществе нравственным или политическим понятиям и убеждениям. Не должны допускаться к проверке сообщения о сверхъестественных, невозможных, с точки зрения здравого смысла, явно противоречащих научным знаниям событиях61.
Как отмечает А. Я. Вышинский, правило о недопустимости доказывания некоторых категорий фактов вполне оправданно. Нет никакой необходимости доказывать то, что по общепринятым понятиям не требует доказательства (например, различные научные положения, формулирующие свойства действия законов природы, законов физики, механики и пр.). С другой стороны, недопустимо пытаться доказывать на суде или следствии положения политически вредными, преступными (например, в советском суде было невозможно оспаривать антиобщественный характер преступного деяния, безнравственность эксплуатации человека человеком, доказывать разумность капитализма). Не может явиться предметом доказывания в суде или на следствии несогласие с теми или другими положениями действующего права. Не может служить предметом судебного доказывания наличие или отсутствие того или иного закона. Это предполагается известным суду ex officio. Здесь действует правило jura novit curia62.
Многие ограничения оправдываются природой вещей или незыблемостью существующего конституционного государственного и социально-экономического строя. Но за пределами этих ограничений, продиктованных самой логикой, разумом (auctoritate rationis) и идеологией процесса, суд и следствие свободны в выборе доказательств, в использовании в качестве доказательств тех или других фактов63.
Единственное ограничение ставится суду в этом отношении требованием не отвлекаться от своей прямой задачи, не увлекаться задачами, посторонними суду, не имеющими непосредственного отношения к данному делу. Это требование еще римляне выразили в формуле, сохраняющей свою обязательность и до сего дня: «in jure non remota causa, sed proxima spectator» (суд рассматривает не отдаленную, а ближайшую причину). Нет сомнения, что самое установление того, что есть causa remota и что – causa proxima, представляет самостоятельную и далеко не второстепенную задачу суда64.
Итак, нами были приведены исходные правила относимости доказательств, которыми необходимо руководствоваться субъектам доказывания. Однако мы должны отдавать себе отчет, что исчерпывающим образом мы не можем вывести из законов логики правила об относимости уголовно-процессуальных доказательств. Предвосхищая критику, можно сразу сказать, что они носят достаточно общий характер и их, конечно, недостаточно, чтобы составить исчерпывающее представление об относимости.
Но существует ли вообще возможность сформулировать внятные, конкретные правила, которыми должны руководствоваться субъекты уголовно-процессуального доказывания при определении относимости представляемых доказательственных средств? Как известно, на этот счет высказывались скептические суждения. «Попытка установить теоретические ограничения по исследованию представленных на суде сторонами доказательств равняется попытке построения вполне удовлетворительной теории косвенных улик. Пора убедиться в неисполнимости подобной задачи и никогда нельзя определить заранее на суде, что может быть допущено как доказательство и что – нет»65. Впрочем, большинство авторов не только признают возможность определения критерия относимости, но и желательность этого. «Важнейшим вопросом в учении о доказательствах является вопрос о том, все ли факты, явления могут быть допущены в качестве судебных доказательств, и если не все, то что должно являться основанием к их допущению или недопущению»66.
Почему же оказалось так трудно сформулировать правила об относимости уголовно-процессуальных доказательств, ведь это свойство обусловлено логикой рационального мышления, в ее основе лежат объективные закономерности?
Может быть, есть особенность в логике судебного процесса? Действительно, есть. В чем же она? В предмете спора. И. Бентам писал: «О чем идет дело в суде уголовном? О том, чтобы решить – доказан ли факт, называемый преступлением, или нет и должен ли, следовательно, обвиняемый человек подвергнуться наказанию или нет? Обязанность судьи заключается, таким образом, в собирании доказательств со всех сторон и в наивозможно лучшей форме, в сличении их и затем в решении дела сообразно их доказательной силе»67. Правила о том, как должны быть собираемы доказательства и как ими следует пользоваться судье, для того чтобы он мог вернейшим путем достичь истины в деле исследования происшедшего факта, составляют содержание логики уголовного процесса68.
Судебное доказывание есть способ открытия истины не общей, а конкретной. Притом не для обогащения ума новыми знаниями о природе, а для применения к преступнику заслуженной им кары. Поэтому уголовно-процессуальное исследование обстоятельств дела необходимо лишь в тех пределах, которые полагаются самою задачей процесса и условиями, при которых он проводится. Задача уголовного процесса заключается в том, чтобы отобрать именно те факты, которые имеют непосредственное отношение к исследуемому вопросу, не загромождая и не осложняя процесс обстоятельствами или фактами, не имеющими отношения к предмету процесса. Процессуальные правила направлены на достижение наиболее успешного решения этой задачи. Именно разрешению указанной задачи должны служить вырабатываемые законом и судебно-следственной практикой правила, приемы, методы работы с доказательственным материалом, основанные в числе прочего и на требованиях к относимости доказательств.
Отечественные исследователи понятия доказательства традиционно разделяли в зависимости от предмета доказывания и условий, в которых оно осуществляется (естественно, речь идет о научно-правовом подходе, а следовательно, и уголовно-процессуальном), понятия доказательств судебных69 и логических. В силу специфики предмета доказывания специфично и понятие доказательства. Поэтому и говорят, что под доказательствами можно понимать средства получения судом верного знания о фактах, имеющих значение по делу. В связи с этим профессор Р. Х. Якупов пишет: «Наряду с познавательными чертами уголовно-процессуальное доказывание характеризуется рядом других свойств, обусловленных его правовым характером. Среди них – специфические: цель, предмет, пределы, средства, способы доказывания, оформление его хода и результатов, а также особый круг уполномоченных, обязанных и управомоченных субъектов доказывания»70.
Доказывание – это одновременно познавательный и практический процесс71. Поэтому свести логические правила (индукции и др.) к собственно процессуальным правилам относимости невозможно. Уголовно-процессуальное доказывание отличается по предмету, а также по результатам реализуемой деятельности72. В отличие от философского или иного познания, где предметом познания является практически весь окружающий мир, его закономерности и взаимосвязи, предмет доказывания определен требованиями уголовно-процессуального закона (в частности, статьями 73, 299 УПК РФ).
Таким образом, действие законов логики и, в том числе «чистой», формальной относимости, неизбежно искажается ввиду того, что элементами познавательных операций выступают живые люди, и правосудие не имеет своею целью установление математически точной истины любыми средствами. Поэтому в свойстве относимости уголовно-процессуальных доказательств к логическому ядру с неизбежностью примешиваются, так сказать, искусственные, технические/процедурные примеси. Мы поэтому должны указать важнейшие из этих «внешних» влияний на «чистую» (логическую) относимость фактов доказательных к доказываемым обстоятельствам.
А. Я. Вышинский указывал, что суд и следствие обязаны обращаться к фактам, которые соответствуют установленным для них в праве признакам, требованиям, круг которых определяется предметом, задачей следственного или судебного исследования. Это надо понимать в том смысле, что в уголовном процессе должны фигурировать факты, связанные с признаками, определяющими понятие состава преступления corpus delicti (состава преступления), или имеющие вообще отношение к преступлению и обвиняемому в его совершении лицу, то есть факты, содержащие в себе признаки данного преступления, а не только данного события73.
Как пишет Л. Е. Владимиров, задача уголовного процесса – установление индивидуального преступного события, имевшего место в прошлом, при помощи целого ряда источников знания74. Работа с этими источниками, предположительно относимыми, сталкивается с целым рядом законодательно введенных ограничений, которые вызваны необходимостью обеспечения прав личности, нравственными, идеологическими и прочими соображениями. Это, например, проявляется в пределах выяснения личности (репутации) свидетеля на судебном допросе. Хотя бы, скажем, для защиты – приведение вспомогательных фактов, которые дискредитируют показания свидетеля обвинения и укладываются в формат относимости, но председательствующий уполномочен положить конец такому доказыванию. Вот где сталкиваются логика относимости и логика процесса, которая ставит справедливость, моральность, гуманизм выше формальной правильности. С позиции абстрактно понимаемой относимости можно допустить представление доказательств, опровергающих показания потерпевшего, но нельзя этого делать по причинам, связанным с необходимостью обеспечить его права и законные интересы75.
Определение связи, сближение одних фактов, непосредственно относящихся к главному предмету судебного рассмотрения, с другими фактами, не имеющими к нему прямого отношения, представляется достаточно сложной задачей. Решение этой задачи, как правило, стоит в прямой зависимости от взглядов на вещи судьи, от его точки зрения на те или иные конкретные факты и обстоятельства76. Решая данный вопрос, суд должен исходить из своего опыта. Он должен также помнить, что суд – не исследовательская лаборатория, имеющая право до бесконечности продолжать цепь связанных между собой звеньев, пока не будут найдены все возможные решения вопроса. Суд обязан ограничить свою исследовательскую работу теми обстоятельствами и теми фактами, наличие которых достаточно для того, чтобы убедиться в истинности и правильности принимаемого решения по данному конкретному делу77. Уголовный и уголовно-процессуальный закон прежде всего определяют пределы исследования обстоятельств на предварительном следствии и на суде, пределы привлечения доказательственного материала. В этом специфика уголовно-процессуальной относимости доказательств к уголовно-процессуальному предмету доказывания.
Суд располагает ограниченным временем и ограниченным материалом, который должен быть достаточным только лишь для того, чтобы в отведенное законом время выяснить тот круг обстоятельств, которые важны для вынесения правильного решения по делу. Уголовно-процессуальное познание обстоятельств, имеющих значение для правильного разрешения уголовного дела, обязательно должно быть поставлено в точные и определенные рамки, прежде всего, надлежит выбрать предмет исследования. Именно на нем субъектам доказывания надлежит сосредоточиться и последовательно разрабатывать78. Доказывание, в отличие от познания, имеющего место на протяжении всей осмысленной человеческой деятельности, строго ограничено временными рамками, так как срок, в течение которого следственные органы должны установить (доказать) все обстоятельства дела (ст. 73 УПК РФ), изначально определен уголовно-процессуальным законом (ст. 162, 223 УПК РФ). Это тоже влияние уголовно-процессуальной формы на относимость доказательственного материала.
Одно из важнейших требований, предъявляемых правом к предмету и пределам уголовно-процессуального доказывания, состоит в том, что доказываемые факты должны стоять в тесной связи с пунктами обвинения. Россель писал: «Ограничение следствия существенными фактами дела весьма важно для подсудимого, который заблаговременно имеет возможность подготовиться к защите лишь против основных фактов, ибо их только он и может предусмотреть79. Правосудие должно, по возможности, уважать человеческое достоинство. Судья, подобно врачу и священнику, имеет право разоблачать тело и душу подсудимого лишь в пределах самой строгой необходимости, тем более что судьи отправляют свою обязанность публично80. Следовательно, судебное доказывание необходимо ограничивать, прежде всего, в непосредственном интересе подсудимого и прочих лиц, причастных к делу81.
Всякий процесс сопряжен с расходами, стеснениями и потерей времени. Разбирательство не может тянуться бесконечно, поэтому границы всякого исследования определяются тем необходимым количеством времени и труда, которые могут быть производительно затрачены на него. И. Бентам замечал: «Даже и справедливость может быть куплена слишком дорогою ценой. Она всегда обходится чересчур дорого, когда в результате оказывается излишек несправедливости. Даже если допустить, что требования правосудия стоят выше всех соображений полезности, что предпочтительнее пожертвовать целью, нежели средствами, и что изречение fiat justitia, ruat coelum не риторическая фигура, а глубокая аксиома, все же вопрос сводится к выбору между двумя несправедливостями, и едва ли подлежит сомнению, что скорее следует избрать меньшую несправедливость, чем большую»82.
Ограничение исследования обстоятельств уголовного дела необходимо в интересах целесообразности и экономии труда. Каждое уголовное производство и, соответственно, доказательственная деятельность, осуществляемая в его рамках, обеспечивает назначение уголовного процесса (ст. 6 УПК РФ) – покарать виновного или снять обвинение, подозрение в совершении преступления с невиновного. Не будем забывать, что уголовное судопроизводство всегда имеет дело с живыми людьми, которые в то же время являются и сторонами в деле, защите их прав и законных интересов должны служить и правила об относимости доказательств. Безусловно, ограничение уголовного процесса в ресурсах и времени общества и отдельно взятых лиц посредством правил относимости есть наилучшая гарантия достижения данных целей правосудия.
Наконец, область доказывания должна быть ограничена вследствие необходимости в сосредоточении внимания субъектов, уполномоченных разрешать дело по существу, т. е. судей, присяжных заседателей. Иначе говоря, здесь проявляется такая закономерность, как необходимость концентрации интеллектуальных, эмоциональных и морально-волевых усилий субъектов познания. «Усилия присяжных только тогда будут целесообразны, когда их умственная энергия будет всецело и исключительно сосредоточена на существе дела. Основные начала современного процесса: непрерывность, устность, непосредственность – суть проявления той же потребности в концентрации внимания. Чем меньше число доказательств, тем легче поверить каждое, а затем мысленно обнять их и сопоставить. Напротив, чем больше примешано к следствию обстоятельств посторонних, ничтожных, тем труднее разобраться среди них.
Если умственные шаги присяжных направляются усилиями сторон на неправильный путь, председатель тотчас должен остановить такого руководителя указанием на непригодность его приемов, а не советовать присяжным обратиться назад, впоследствии предоставляя им пройти по такому неправильному пути более или менее длинное пространство. Кроме того, отсутствие в таких случаях немедленной остановки и отсрочка указания на неправильность и незаконность теорий, приводимых перед присяжными, – до руководящего напутствия может вынудить сторону, против которой все это направлено, прибегать к полемике, вместо разбора улик и доказательств83.
Недопустимо загромождать дело массою второстепенных и третьестепенных фактов, ибо это ставит под угрозу достижение цели доказывания – установление истины. «Допустить те или иные доказательства – дело суда, обязанного при решении этого вопроса руководствоваться только одним – стремлением к установлению истины, той материальной или объективной истины, задачам которой подчинен весь процесс»84. Введение в дело разных побочных обстоятельств опасно для дела правосудия по той причине, что присяжные избираются из людей заурядных, живущих простейшими, будничными интересами. Они не умеют сосредоточенно мыслить. Внимание присяжных, как и всех людей вообще, только тогда становится напряженным, когда оно вызвано каким-либо возбуждением со стороны чувств или страстей, когда оно поддерживается каким-либо сильным интересом, в особенности интересом личным. Поэтому некоторые защитники прибегают к аргументам, направленным к личности судящих, обращаются не к разуму, а к чувствам судящих85. Относимость такого рода доводов к предмету доказывания, на первый взгляд, бывает очевидной. Но на самом деле здесь бывают задействованы совсем другие механизмы убеждения (эристики, софистики, эмоционального возбуждения). Председательствующий, на наш взгляд, должен ограничивать их применение.
В заключение проблему относимости необходимо рассмотреть в свете концепции судебной истины, ибо объяснение природы истины, достигаемой в суде, во многом объясняет и сущность средств ее достижения, их свойств.
К настоящему времени теория доказательств стала полем междисциплинарных исследований, где делаются теоретические и философские обобщения относительно процессуального доказывания и его результатов, что способно углубить представления о свойстве относимости уголовно-процессуальных доказательств.
Выдающийся ученый ХХ века профессор М. А. Гурвич определяет «доказывание как деятельность, связанную с убеждением суда в истинности рассматриваемых им фактов»86. Профессор М. С. Строгович считал, что «доказывание – это установление при помощи доказательств всех фактов, обстоятельств, имеющих значение для разрешения уголовного дела…»87 По мнению профессора И. Б. Михайловской, доказывание «представляет собой осуществляемую в соответствии с требованиями процессуального закона деятельность органов расследования, прокуратуры и суда по собиранию, исследованию и оценке фактических данных об обстоятельствах, подлежащих установлению по уголовному делу»88. Можно считать бесспорным утверждение, что доказывание представляет собой «процесс установления истины в судопроизводстве, ее познание, обоснование представлений о ее содержании»89.
Относимость – важнейшая гарантия установления истины по уголовному делу. Наверное, именно последнее обстоятельство и надо считать основным. Но важно выбрать точку отсчета в определении критерия правильности, объективности судебной истины, ибо от этого зависит и строгость требований к точности связей между фактами.
Мы понимаем под истиной, достигаемой уголовно-процессуальным доказыванием, вероятное знание о событии преступления. Судебные доказательства дают только вероятность, т. е. положение, не исключающее противоположное суждение. Так, А. Я. Вышинский полагал, что истина – это установление максимальной вероятности тех или иных фактов, подлежащих оценке90. С. А. Голунский писал, что истина – это та степень вероятности, которая необходима и достаточна для того, чтобы положить эту вероятность в основу приговора91.
Вероятность выражает состояние ума судьи, а также положение объективных фактов. Как состояние ума вероятность есть степень силы убеждения. Высшая степень убеждения есть достоверность, низшая степень суть степени вероятности. Психологический критерий силы убеждения есть готовность действовать. Как положение объективных фактов вероятность указывает на наш опыт, свидетельствующий о повторении известных явлений92.
Глобит так определяет вероятность: «Она есть такое положение, которому больше верят, чем противоположному, хотя это последнее все-таки мыслимо и ничего противоречащего в себе не содержит»93.
«Таким образом, вопрос об оценке относимости доказательств настолько сложен, насколько сложно определить совокупность имеющих значение и подлежащих в связи с этим доказыванию обстоятельств. Поскольку значение того или иного обстоятельства для дела на начальном этапе уголовного судопроизводства не всегда ясно, относимость доказательства может иметь вероятный характер. Впоследствии наличие связи доказательства с предметом доказывания либо подтверждается, либо опровергается. Во избежание утраты доказательств вследствие ошибки в оценке их относимости на первоначальном этапе расследования принято считать относимыми все доказательства, содержание которых позволяет предположить их связь с обстоятельствами дела. Поэтому в любом уголовном деле всегда имеется определенное количество доказательств, связь которых с предметом доказывания не подтвердилась»94.
Призмой, сквозь которую доказательства рассматриваются на предмет оценки их относимости, выступает версия. Чем больше выдвинуто версий, тем полнее будут исследованы обстоятельства дела, но тем сложнее оценка относимости обнаруживаемых доказательств, она требует сопоставления доказательства с каждой из одновременно проверяемых версий.
Как пишет И. Б. Михайловская: «Непосредственным критерием относимости доказательств по конкретному уголовному делу служит круг выдвинутых версий, т. е. предположений о характере обстоятельств, подлежащих доказыванию. Только определив, какие именно факты необходимо выяснить, можно решить вопрос об относимости тех или иных сведений. Другими словами, факты, подлежащие доказыванию, выступают критерием относимости доказательств. Это подчеркивает исключительно важное значение выдвижения в процессе расследования всех реально возможных версий, тщательной проверки объяснений исследуемого события, предлагаемого стороной защиты»95.
Мы можем констатировать, что ценность критерия относимости доказательств является общепризнанной в науке уголовно-процессуального права. По крайней мере, на словах никто не ставит под сомнение важность для субъектов доказывания оперировать этим критерием при работе с доказательствами.
Отсюда можно сформулировать еще два правила. Во-первых, при оценке сообщения стороны в деле о том, что предъявляемое ею данное может иметь отношение к предмету доказывания, судье надо руководствоваться презумпцией доверия к этому заявлению. Хотя при этом, если свидетель представляет неизвестную величину и его показания ранее не фигурировали в материалах дела, то сторона в предварительном заявлении (ходатайстве) должна объяснить, для установления какого рода обстоятельств призывается данный свидетель. В дальнейшем мы уточним это положением через понятие «заподозрения» относимости доказательства.
Итак, правила об относимости доказательств можно сформулировать лишь в виде общих положений. Правила об относимости доказательственных фактов позволяют упорядочить работу юристов по выделению посторонних элементов и эффективнее анализировать связь между собою необходимых предпосылок доказательственного построения.
Доказательства – это факты, а доказывание – это деятельность по оперированию фактами с целью установления главного факта, который служит основанием для возникновения уголовно-правового отношения или констатации невозможности установить его с такой степенью моральной уверенности, которая исключает разумные сомнения.
Факты, которые хотя и не принадлежат к числу основных, но настолько связаны с каким-либо основным фактом, что вместе с ним входят в состав одного и того же события или предмета, имеют отношение к тем основным фактам, с которыми они так или иначе связаны, и поэтому должны допускаться.
Относимость характеризует ту степень связи доказательственных фактов с доказываемыми фактами, которая действительна (разумна) с точки зрения здравого смысла и требований закона для выстраивания уголовного дела как целостного представления о событии, ставшем предметом предварительного расследования и судебного спора. Каждый факт имеет отношение ко всякому другому факту, коль скоро один из них каким-либо определенным образом обусловливает вероятность появления другого факта.
В свойстве относимости проявляется логика рационального мышления, а вместе с нею – естественная связь явлений объективного мира; в относимости фактов проявляется причинность явлений.
При помощи индукции и дедукции факты могут быть найдены стоящими друг к другу в отношениях причины и следствия; и мы можем делать заключения от причины к следствию и от следствия к причине с точностью, которая может иметь различные степени достоверности, – эти отношения причины-следствия составляют структуру относимости. При этом именно индукция как мыслительная операция наведения отдельного факта на общий (основной) факт есть относимость в динамике.
Искусственный (юридико-технический) элемент вносится в относимость благодаря законодательному регулированию предмета доказывания. Поэтому относимость относительна: изменения уголовной и уголовно-процессуальной политики влияют на критерий относимости фактов. Подтверждением этому служит психологизация главного факта в отечественном уголовном праве (материальном и формальном).
В относимости заключены взаимообусловленость цели доказывания и средства ее достижения. То, как законодатель определяет предмет доказывания, как трактуются им пределы доказывания и набор допустимых (с рациональной точки зрения) для этого средств, проявляется в допускаемой степени относимости доказательств к доказываемым фактам.
Всякое доказательство должно соответствовать утверждаемым стороною положениям и ограничиваться только спорными пунктами. Достаточно доказать только сущность утверждаемого положения, остальное – излишне. Не отвечающими требованию относимости и подлежащим отводу судьей должны признаваться всякие излишние факты, затрудняющие выяснение обстоятельств, имеющих существенное значение для правильного разрешения дела.
Не должны допускаться к проверке сообщения о сверхъестественных, невозможных, с точки зрения здравого смысла, явно противоречащих научным знаниям событиях. Суд правомочен оставлять без разбора обстоятельства бесспорные. Вместе с тем суд не может ставить предел исследованию обстоятельств ввиду технических препятствий (отсутствия оборудования для воспроизведения результатов применения технических средств) или отсутствия экспертов, специалистов.
1 См.: Кухта А. А. Доказывание истины в уголовном процессе. – Н. Новгород, 2010. – С. 32–35.
2 См.: Новицкий В. А. Теория российского процессуального доказывания и правоприменения: монография. – Ставрополь, 2002. – С. 121.
3 См.: Колдин В. Я., Полевой Н. С. Информационные процессы и структуры в криминалистике. – М., 1985. – С. 45.
4 Цит. по: Murphy P. An Introductory Essay / Evidence, Proof, and Facts. A Book of Sources. – Oxford, 2003. – P. 39.
5 См.: Кухта А. А. Указ. соч. – С. 36.
6 См.: Thayer J. B. A Preliminary Treatise on Evidence at the Common Law. – Boston: Little Brown & Co., 1898. – Р. 263, 264.
7Люблинский П. И. Вступительная статья к книге: Стифен Дж. Очерк доказательственного права (перевод с 8-го англ. издания со вступительными статьями П. И. Люблинского). – СПб., 1910. – С. LX.
8 Best W. M. Оp. cit. – Р. 228.
9 Stephen, Sir James Fitzjames. Digest of the law of Evidence, 12th edn. – London, 1948. – Р. 91.
10 Вышинский А. Я. Теория судебных доказательств в советском праве. – 3-е изд., доп. – М.: Гос. изд-во юрид. лит-ры, 1950. – С. 235.
11 См.: Случевский В. К. О пределах власти уголовного суда при устранении обстоятельств, к делу не относящихся // Журнал гражданского и уголовного права. – 1880. – Кн. 1. – С. 26–51; он же. О выработке в русском уголовном судопроизводстве, в делах, разбираемых с присяжными заседателями: правил о судебных доказательствах // Журнал гражданского и уголовного права. – 1882. – Кн. 9. – С. 39–48; он же. Учебник уголовного процесса. – СПб., 1892. – С. 151–153.
12 См.: Стефановский Д. Н. О пределах исследования в уголовном процессе. Очерк теории относимости доказательств. – Ярославль, 1894.
13 См., напр.: Барабаш А. С. Публичное начало российского уголовного процесса: автореф. дис. … д-ра юр. наук. – Красноярск, 2006. – С. 38–39; Костаков А. А. Допустимость и относимость доказательств. – Л., 1991; Костенко Р. В. Доказательства в уголовном процессе: концептуальные подходы и перспективы правового регулирования: автореф. дис. … д-ра юр. наук. – СПб., 2006. – С. 25–26; Лазарева В. А. Проблемы доказывания в современном уголовном процессе России: учеб. пособие. – Самара, 2007. – С. 117–121; Плетнев В. Проблемные вопросы собирания доказательств по новому УПК // Российская юстиция. – 2002. – № 9. – С. 18.
14 В тесном смысле понятие относимости ни разу не упоминается в постановлениях Пленумов Верховного суда РФ. Хотя косвенным образом Верховный суд России, естественно, касается этой проблематики, указывая на обстоятельства, подлежащие доказыванию по тем или иным категориям уголовных дел, на недостатки расследования ввиду его неполноты, необъективности и т. п. Поскольку данная проблематика разрабатывается в категориях «предмет доказывания» и «пределы доказывания», более подробно об этом будет сказано в соответствующих параграфах настоящей работы.
15 См.: Александров А. С., Гришин С. П. Перекрестный допрос в суде. – М., 2007. – С. 56.
16 Полянский Н. Н. Доказательства в иностранном уголовном процессе. – М.: Юридическое изд-во МЮ СССР, 1946.
17 Цит. по: Полянский Н. Н. Доказательства в иностранном уголовном процессе.
18 Там же.
19 См. там же.
20 Уголовное дело по обвинению Хаджикурбанова С. Г. в совершении преступлений, предусмотренных п. «б», «ж» и «з» ч. 2 ст. 105, ч. 1 ст. 222, п. «а» и «б» ч. 3 ст. 286 УК РФ, а также п. «а», «в» и «г» ч. 2 ст. 163 УК РФ (в редакции ФЗ от 8 декабря 2003 года № 162-ФЗ); Рягузова П. А. в совершении преступлений, предусмотренных п. «а» и «б» ч. 3 ст. 286 УК РФ, а также п. «а», «в» и «г» ч. 2 ст. 163 УК РФ (в редакции ФЗ от 8 декабря 2003 года № 162-ФЗ); Махмудова Д. Р. и Махмудова И. Р. обоих в совершении преступления, предусмотренного п. «б», «ж» и «з» ч. 2 ст. 105 УК РФ // Канцелярия по уголовным делам Московского военного окружного суда.
21 Уголовное дело в отношении Черкасова К. А., Гурьянова Р. О., Ермолина И. В., обвиняемых в совершении преступления, предусмотренного п. «ж», «л» ч. 2 ст. 105 УК РФ // Архив Нижегородского областного суда.
22 Здесь имеется в виду негативный аспект подобной активности: председательствующий, отсекая материал, предлагаемый стороной, или средства к получению такового, тем самым проводит свою линию в доказывании, управляет доказыванием в пользу одной из сторон (понятно – какой).
23 Полянский Н. Н. Доказательства в иностранном уголовном процессе. – С. 44–46.
24 Александров А. С., Гришин С. П. Перекрестный допрос в суде. – М., 2007.
25 Архив Ростовского областного суда. 2004 г.
26 См.: Александров А. С., Гришин С. П. Указ. соч. – С. 163.
27 Полянский Н. Н. Доказательства в иностранном уголовном процессе. – С. 48.
28 См.: Владимиров Л. Е. Указ. соч. – С. 37.
29 См.: Трусов А. И. Основы теории судебных доказательств. – М., 1960. – С. 9.
30 См.: Шейфер С. А. Собирание доказательств в советском уголовном процессе. – Саратов, 1986. – С. 15–17.
31 См.: Теория доказательств в советском уголовном процессе / отв. ред. Н. В. Жогин. – М., 1973. – С. 292.
32 Михайловская И. Б. Настольная книга судьи по доказыванию в уголовном процессе. – М.: ТК «Велби», Изд-во «Проспект», 2007. – С. 102.
33 Люблинский П. И. Вступительная статья к работе: Стифен Д. Очерк доказательственного права. – СПб., 1910. – С. XXVII.
34 Владимиров Л. Е. Учение об уголовных доказательствах. – Тула: Автограф, 2000. – С. 38.
35 Профессор Люблинский писал: «Доказательственное право является продуктом известного прогресса этических взглядов и общественных отношений, но оно само, в свою очередь, мощное влияние на их дальнейший прогресс».
См.: Люблинский П. И. Вступительная статья к работе: Стифен Д. Очерк доказательственного права. – СПб., 1910. – С. XVI.
36 Прения по реферату В. К. Случевского / Протоколы заседаний отделений Санкт-Петербургского юридического общества // Журнал гражданского и уголовного права. – 1880. – Книга 5. – С. 16.
37 Владимиров Л. Е. Указ. соч. – С. 39.
38 Люблинский П. И. Практический комментарий к УПК РСФСР – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Изд-во «Право и жизнь», 1924. – С. 3.
39 Люблинский П. И. Вступительная статья к работе: Стифен Д. Очерк доказательственного права. – СПб., 1910. – С. LX.
40 Петражицкий Л. И. Введение в изучение права и нравственности. – СПб., 1905. – С. 26.
41 Бочаров Д.О. Доказування у правозастосовчiй дiяльностi: загальнотеоретичнiпитання: автореф. дис. … канд. юрид. наук. – Харкiв, 2007. – С. 11, 13.
42 См. там же.
43 См.: Александров А. С. Введение в судебную лингвистику. – Н. Новгород, 2003.
44 Рождественский Ю. В. Теория риторики. – М., 1997. – С. 87.
45 См.: Кухта А. А. Указ. соч.
46 Там же.
47 Владимиров Л. Е. Учение об уголовных доказательствах. – С. 38; Люблинский П. И. Практический комментарий к УПК РСФСР. – 2-е изд., испр. и доп. – М., 1924. – С. 3.
48 Розин В. М. Новая ситуация в юриспруденции: формы осознания // Состязательное правосудие: тр. науч.-практ. лаборат. – М., 1996. – Вып. 1. – Часть II. – С. 234.
49 См.: Thayer J.B. A Preliminary Treatise on Evidence at the Common Law. – Boston, 1898. – Р. 264.
50 Владимиров Л. Е. Учение об уголовных доказательствах. – С. 38.
51 См.: Лебедева Т. В., Лебедев И. В. Культуремы судебного состязания: учебное пособие. – Н. Новгород, 1999. – С. 20–23.
52 Банин В. А. Предмет доказывания в советском уголовном процессе (гносеологическая и правовая природа). – Саратов, 1981. – С. 15 и далее.
53 Мы имеем в виду, скажем, такой его тезис: «Под принципом честности (внешним проявлением совести) уголовного процесса понимается мировоззренческая идея относительно сущего и должного в уголовном судопроизводстве, заключающаяся в том, что действия и слова участников уголовно-процессуальной деятельности не могут быть лживыми».
См.: Агутин А. В. Мировоззренческие идеи в уголовно-процессуальном доказывании: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. – Н. Новгород, 2005. – С. 13.
54См.: Банин В. А. Указ. соч. – С. 20–22.
55 Уголовное дело в отношении Черкасова К. А., Гурьянова Р. О., Ермолина И. В., обвиняемых в совершении преступления, предусмотренного п. «ж», «л» ч. 2 ст. 105 УК РФ // Архив Нижегородского областного суда.
56 См.: Люблинский П. И. Вступительная статья к работе: Стифен Д. Очерк доказательственного права. – СПб., 1910. – С. XII.
57 Люблинский П. И. Вступительная статья к работе: Стифен Д. Очерк доказательственного права. – СПб., 1910. – С. LX.
58 За которой опять-таки кроется стандарт правильного – логичного мышления.
59 См.: Александров А. С., Гришин С. П. Указ. соч. – С. 172.
60 См.: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 75.
61 Д. Милль писал: «Суд не поверяет обстоятельств, явно противных известным (разумеется, известным по времени, в момент исследования и присущим сознанию образованных людей того века) законам природы, но допускает поверку обстоятельств не абсолютно невозможных, но маловероятных».
Цит. по: Прения по реферату В. К. Случевского / Протоколы заседаний отделений Санкт-Петербургского юридического общества // Журнал гражданского и уголовного права. – 1880. – Книга 5. – С. 25.
62 См.: Вышинский А. Я. Указ. соч. – С. 127.
63 По вопросу о критике закона и существующего государственно-правового строя в рамках процесса по уголовному делу смотри параграф первый главы второй настоящей работы.
64 См.: Вышинский А. Я. Указ. соч. – С. 131.
65 Цуханов Н. И. Выступление на заседании уголовного отделения Санкт-Петербургского юридического общества // Журнал гражданского и уголовного права. – 1880. – Книга 1. – С. 22.
66 Вышинский А. Я. Указ. соч. – С. 230–231.
67 Бентам И. О судебных доказательствах / пер. с англ. И. Гороновича. – Киев, 1876. – С. 23.
68 Владимиров Л. Е. Учение об уголовных доказательствах. – С. 84.
69 В правовой литературе доказательства по уголовному делу чаще именуют уголовно-процессуальными. Поэтому, несмотря на терминологические различия, содержание этих терминов тождественное.
Об этом подробнее см.: Горский Г. Ф., Кокорев Л. Д., Элькинд П. С. Проблемы доказательств в советском уголовном процессе – Воронеж, 1978. – С. 102–103.
70 Якупов Р. Х. Уголовный процесс: учебник для вузов. – М., 2004. – С. 136.
71 См.: Ратинов А. Р. Вопросы познания в судебном доказывании // Советское государство и право. – 1964. – № 8. – С. 107.
72 См.: Лузгин И. М. Расследование как процесс познания. – М., 1969. – С. 21–22; Джатиев В. С. Познание и доказывание в советском уголовном процессе // Правоведение. – 1983. – № 6. – С. 53; Ратинов А. Р. Вопросы познания в судебном доказывании // Советское государство и право. – 1964. – № 8. – С. 107.
73 См.: Вышинский А. Я. Указ. соч. – С. 231.
74 Владимиров Л. Е. Указ. соч. – С. 440.
75 См. об этом: Александров А. С., Гришин С. П. Указ. соч. – С. 65 и след.
76 Вышинский А. Я. Указ. соч. – С. 234.
77 Там же.
78 Кони А. Ф. Судебные речи. – 2-е изд. – СПб., 1890. – С. 720.
79 Цит. по: Стефановский Д. Н. О пределах исследования в уголовном процессе. – С. 8.
80 Цит. по: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 8.
81 Об этом подробно будет говориться в параграфе первом главы второй.
82 Цит. по: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 10.
83 Цит. по: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 23.
84 См.: Вышинский А. Я. Указ. соч. – С. 232.
85 Цит. по: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 23.
86 Гурвич М. А. Лекции по советскому гражданскому процессу. – М., 1950. – С. 99.
87 Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса: в 2 томах. – М., 1968. – Т. 1. – С. 295.
88 Уголовно-процессуальные основы деятельности органов внутренних дел. – М., 1988. – С. 54.
89 Белкин Р. С. Собирание, исследование и оценка доказательств. – М., 1966. – С. 37; Ванеева Л. А. Судебное познание в советском гражданском процессе. – Владивосток: ДГУ, 1972. – С. 117; Венгеров А. Б. Теория государства и права. – М.: Новый юрист, 1998. – С. 515–516; Мурадьян Э. М. Истина как проблема судебного права. – М.: Былина, 2002. – С. 10–11; Сырых В. М. Теория государства и права. – М.: Юридический дом «Юстицинформ», 2001. – С. 281; Якупов Р. Х. Указ. соч. – С. 201.
90 Вышинский А. Я. Проблемы оценки доказательств в советском уголовном процессе // Проблемы уголовной политики. – Кн. 4. – М., 1937. – С. 20.
91 Голунский С. А. О вероятности и достоверности в уголовном суде // Проблемы уголовной политики. – Кн. 4. – М., 1937. – С. 61.
92 См.: Владимиров Л. Е. Указ. соч. – С. 440.
93 Цит. по: Владимиров Л. Е. Указ. соч. – С. 440.
94 Лазарева В. А. Проблемы доказывания в современном уголовном процессе России. – С. 119.
95 Михайловская И. Б. Настольная книга судьи по доказыванию в уголовном процессе. – С. 102.
|
|
