|
|
Александров А. С., Фролов С. А.
Относимость уголовно-процессуальных доказательств:
Монография. – Нижний Новгород : Нижегородская правовая академия, 2011. – 176 с.
К оглавлению
Глава 2. Относимость доказательств к основным вопросам уголовного дела
§ 1. Материально-правовой аспект свойства относимости уголовно-процессуальных доказательств
В настоящем параграфе необходимо выяснить материально-правовой аспект свойства относимости уголовно-процессуальных доказательств. Очевидно, что он имеет первичное значение, так как выражает собой не только предметную (материально-правовую) направленность доказательств как средств доказывания, но и отражает закономерный характер отношений между событием преступления (как причиной) и доказательством-следом (как следствием этой причины).
В первую очередь надо сказать, что на данной стороне свойства относимости доказательств наиболее наглядно проявляется связь уголовного процесса и уголовного права. Поэтому уместно напомнить слова А. А. Пионтковского о том, что для понимания круга тех обстоятельств, которые должны быть установлены по конкретному делу, определяющее значение имеют нормы материального уголовного права1.
Зависимость уголовного процесса и, соответственно, уголовно-процессуального доказывания от уголовного права в той или иной степени признается всеми отечественными процессуалистами2. Многие подчеркивают в определении относимости характер связи между доказательствами и составом преступления. Главные вопросы уголовного дела, как известно, таковы: было ли совершено преступление, совершил ли это преступление обвиняемый и виновен ли обвиняемый в преступлении. Указанные вопросы составляют предмет обвинения (уголовного иска), и в них же выражается состав преступления – главный юридический факт.
В. К. Случевский при определении понятия относимости исходил из того, что уголовный процесс и процессуальное доказывание являются проводниками уголовного права. Уголовное судопроизводство составляет форму применения норм материального уголовного права. Следовательно, в нормах материального уголовного права нужно искать критерий для определения тех границ, до которых должно быть произведено исследование обстоятельств уголовного дела. Именно материально-правовой аспект превалирует в определении пределов исследования на суде доказательств. В. К. Случевский, в частности, отмечал то, что первое основание для проведения границы той области, в которой должна вращаться деятельность уголовного суда, нужно искать в свойстве той конечной цели, к достижению которой стремится суд. Цель эта не достижение интересов общественной или частной пользы, а достижение интересов правосудия, справедливости. Судебная власть лишена обвинительной инициативы и «неподвижна по существу своему»; она функционирует только настолько, насколько требует свойство представленных сторонами доказательств и насколько доказательства те укладываются в пределы предъявленного обвинения. Отсюда правило: все те обстоятельства, выяснение которых не имеет прямого отношения к интересам правосудия, не должны быть допускаемы судом для проверки в судебном следствии3.
Для определения того фактического материала, который должен быть исследуем на суде, необходимо прежде всего выяснить, в каких обстоятельствах дела выразился указанный в материальном законе состав исследуемого преступления, т. е. та совокупность объективных и субъективных признаков, которою оно характеризуется как запрещенное законом деяние.
Главный и руководящий принцип исследования состоит в том, что в нормах материального права нужно искать критерий для определения тех границ, до которых должно быть производимо исследование обстоятельств уголовного дела посредством норм судопроизводствнных. Вместе с тем не подлежит сомнению, что при столкновении существенных интересов правосудия с интересами посторонних лиц последние должны быть приносимы в жертву первым, иначе возможно осуждение невиновных.
Поэтому в отношении сущности рассматриваемого дела суд должен допускать исследование всех обстоятельств, входящих в законный состав преступления, совершенно не стесняясь интересами посторонних лиц, которые могли бы при этом быть затронуты.
Полную солидарность по этому пункту выразил с В. К. Случевским Д. С. Спасович. Он отмечал, что по отношению к обеим сторонам состава преступления – субъективной и объективной – ставится строгое и абсолютное правило: все факты, входящие в состав преступления, должны быть исследуемы всеми возможными способами, не взирая ни на чьи интересы и как бы ни было то больно участвующим в деле или даже неучаствующим, посторонним лицам. В этих пределах юстиция не имеет стыда и не знает пощады4.
Еще одно правило определения относимости при исследовании обстоятельств дела порождено, с точки зрения В. К. Случевского, необходимостью ограничения исследования субъективной стороны преступления. В. К. Случевский разбирает допустимость исследования мотивов преступления, хотя бы свойство этих мотивов и не входило в состав преступления, т. е. для приведения в действие уголовного права было безразлично, из каких побуждений выросло преступное намерение. Отправление правосудия не может быть рассматриваемо как чисто механическая работа отвешивания известного quantum наказания за известное quantum злокачественности в поступке; вот почему хотя бы свойство мотива и не входило в состав наказания, как его существенный признак, нельзя ни в коем случае, по влиянию неизбежному мотива на наказуемость, воспрепятствовать сторонам исследование мотива до его корней, но только до корней, а не корни. Дальше корней мотива не может идти исследование не только в преступлениях необусловленных, но и в обусловленных известными мотивами. Например, в случае убийства допустимо исследование, под влиянием каких побуждений убийца возненавидел жертву, но не суд над этою жертвою, т. е. достойна ли она была ненависти5.
Умысел, по мнению В. К. Случевского, в качестве субъективного элемента состава преступления требует особого внимания при исследовании, ибо главная задача суда состоит в том, чтобы определить, вмещает ли в себя воля преступника все те признаки сознания и волимости, коими в законе характеризуется преступность этой воли и обусловливается применение кары. Но вместе с тем необходимо отличать понятие причинности от понятия ответственности. В преемственном ряде событий, входящих в состав причинности явления, суду нужно останавливать свое исследование только на тех событиях, которые оказали непосредственное влияние на развитие данной преступной воли. Таким образом, ни причины, создавшие уголовное преступление, ни влияние на образование этих причин, а исключительно только преступная воля, осуществившаяся в данном деянии, служит объектом исследования уголовного суда6.
Относительно определения пределов исследования на суде мотива, побудившего подсудимого к совершению преступления, учеными того времени были высказаны достаточно противоречивые мнения. Так, В. К. Случевский делил мотивы на две группы: одну составляют мотивы, входящие в состав тех или иных преступлений, – и для проверки этих мотивов, по его мнению, «должны быть допускаемы те же самые приемы исследования, какие допускаются для исследования остальных частей состава преступления: мотивы этого рода должны служить предметом всестороннего исследования, и единственные ограничения, которые могут в этом отношении встретиться, должны обусловливаться не свойствами их, а свойствами тех доказательства, которые будут предъявлены сторонами в видах их проверки»7. Таким образом, «всякий мотив может быть исследован с двух сторон, во-первых, со стороны той внешней обстановки, которая содействовала развитию мотива (сторона объективная), и, во-вторых, со стороны свойств тех душевных ощущений, из которых возникла самая сущность мотива (сторона субъективная)»8.
Исследование мотивов, не входящих в юридический состав преступления, В. К. Случевский ставил в гораздо более узкие пределы, полагая, что «выяснение на суде обстоятельств, относящихся до объективной стороны мотивов, не входящих в законный состав преступления, не только представляется не нужным и не соответствующим тем целям, к достижению которых должна стремиться деятельность судьи при оценке свойств преступной воли, но даже может оказаться положительно вредным для дела правосудия, если внимание судьи, сосредоточившись на оценке объективной стороны мотива, упустит из вида субъективную сторону»9.
Эта точка зрения В. К. Случевского была несколько модифицирована В. Д. Спасовичем, сузившим широкое (в сравнении с дефиницией В. К. Слу-чевского) понимание пределов исследования объективной стороны мотивов, входящих в состав преступления.
И. Я. Фойницкий, наоборот, находил необходимым исследование как внутренней, так и внешней стороны мотива, и притом безотносительно к тому, входит ли он в законный состав преступления или нет10. Комментируя взгляды В. К. Случевского, И. Я. Фойницкий отметил, что русское уголовно-процессуальное право чуждое, с одной стороны, английского формализма, при котором на суде обсуждаются обстоятельства дела в пределах жалобы, а с другой – французского принципа следственности, когда председательствующий наделяется обширной дискреционной властью в том, что касается определения границ исследования, придерживается того взгляда, что существуют ограничения относительно права сторон представлять доказательства на суде, но пределы этого права лежат не в том материале, который относится к законному составу преступления, а во второстепенных обстоятельствах, сопровождавших расследование преступного деяния11.
По поводу пределов выяснения субъективной стороны преступного деяния в уголовно-процессуальной науке того времени высказывались и другие точки зрения. Так, А. Ф. Кони по поводу пределов исследования мотивов совершения преступления высказал ту мысль, что при исследовании обстановки и условий объективный элемент, тщательно исключаемый из исследования мотива, проявляется с гораздо большею силою, чем при рассмотрении мотива, и едва ли без ущерба справедливости может быть исключаем из дела. Он также отметил: «Что касается до обстоятельств, по коим подсудимый может заслуживать снисхождения, то их надо понимать широко. Без сомнения, самое важное обстоятельство в деле – сам подсудимый, с его свойствами и качествами, если на основании этих качеств можно дать снисхождение, то нельзя устранить и исследование их на суде»12.
Следовательно, относительно того, в каком размере и до каких пределов разбирать преступление, в науке XIX века определились два направления: одно предполагало разбирать всю субъективную сторону преступления, но ограничиваться в способах, как исследовать; другое – исследовать не все, но немногое, всеми возможными способами и приемами.
Критикуя взгляды В. К. Случевского, А. Ф. Кони писал, что если согласиться с ним, то уходят и не разбираются обстоятельства, подготовившие преступную волю, но не натолкнувшие ее на преступление. Принимая позицию В. К. Случевского относительно исследования мотивов преступления, мы отдаем на произвол подсудимого определение обстоятельств, на него повлиявших, и понимать их, как ему угодно было их изложить. Между тем как во многих случаях надлежит допустить исследование подкладки13. И, наконец, А. Ф. Кони заключает, что его оппонент предполагает исследовать характер подсудимого, но не по общим его признакам, а как он проявился в данном деянии. Однако некоторые черты характера подсудимого могли и не высказаться, хотя могли влиять и иметь несомненную связь с деянием14. «Объективная сторона мотива (т. е. внешние обстоятельства, которые содействовали возникновению и развитию мотива) всегда должна подлежать исследованию, ибо суд имеет дело с человеком, окруженным внешнею средою, находится в тех или иных отношениях с обществом. Поэтому изучение обстановки преступления и условий, в которых стоял подсудимый, вообще необходимо для уразумения дела»15.
Солидаризируясь с А. Ф. Кони, В. Д. Спасович отмечал: «Нет никакой надобности различно относиться к объективной стороне мотива, смотря по потому, входит или не входит последний в законный состав преступления… по неизбежному влиянию мотива на наказуемость, нельзя воспретить сторонам исследование мотива до его корней, но только до корней, но не сами корни… допустить разбор всех представлений и впечатлений, воспринятых подсудимым и побудивших его сделать нечто, но излишне проверять, были ли эти представления истинны или ложны, имели ли они реальную подкладку, и какую». Отсюда его тезис: до корней мотива исследование может доходить во всех делах, а дальше этих корней оно не должно идти ни в каких.
По мнению А. Ф. Кони, «объективный мотив Спасовича есть, в сущности, то, что я называю обстановкою преступления. Надо исследовать: а) обстановку, б) условия, в которых он стоял, в) смягчающие его вину обстоятельства. В делах (обольщение обещанием жениться, лжеприсяга) суд должен выходить далеко за пределы субъективного мотива16.
А. Ф. Кони считал, что надо различать две сферы: 1) научной техники (данных, например, судебно-медицинских) и 2) духовной жизни – малопонятной и загадочной. Что касается первых, то надо их допускать к проверке; что касается до второй сферы, то предложения Случевского привели бы иногда к несправедливым результатам. В связи с этим он приводит правило Боннье: исследовать всякие без различия факты, но по приемам науки, наблюдая, чтобы результаты не противоречили логике вещей17.
Таким образом, А. Ф. Кони и В. Д. Спасович выступали за расширенное исследование субъективной стороны преступления, с выходом на выявление причин и условий совершения преступления, обстоятельств, сформировавших личность преступника. Особенно настойчиво они обосновывали необходимость исследования: 1) обстановки преступления – условий, в которых находился подсудимый во время совершения преступления, и 2) обстоятельств, вызывающих снисхождение. И надо сказать, что последующее развитие уголовно-процессуального законодательства (в советскую эпоху) пошло именно по этому пути, хотя среди современников нашло немного сторонников.
Другой важный тезис В. К. Случевского касался ограничения известными пределами исследования характера подсудимого, а именно: об исследовании не всех сторон характера подсудимого, а только тех, которые имеют связь с предполагаемым мотивом преступления. Следовательно, судить надо, собственно, не человека, а отдельное его деяние, не допускать никаких суждений о характере человека как о целом18. В этом позиция Случевского совпала со взглядом Н. А. Неклюдова, клонящегося к изъятию характера подсудимого из ведения судебного следствия19.
По мнению В. К. Случевского, расширение области судебного исследования (за что выступают сторонники антропологической и социологической школ уголовного права) весьма нежелательно, да и невозможно, ибо суд преследует не научные, а чисто практические цели, и современные средства, находящиеся в его распоряжении, слишком грубы для такой филигранной работы, других же благонадежных способов исследования еще не открыто. Он отмечал, что мотивы и цели по действующему материальному праву только изредка входят в законный состав преступления, а следовательно, они лишь в исключительных случаях подлежат всестороннему исследованию в качестве существенных признаков преступления. За пределами этих исключений мотивы и цели суть не более как побочные обстоятельства, могущие способствовать к определению меры ответственности и к выяснению вопроса, насколько вероятно предположение о виновности данного лица20.
Таким образом, В. К. Случевский выступил против выяснения объективной стороны мотивов, не входящих в законный состав преступления, т. е. того, насколько соответствовала субъективная сторона мотива действительности. «Для всестороннего выяснения такового соответствия нужно было бы произвести такое аналитическое исследование психической природы человека, для которого суд не имеет надлежащих средств»21. Поэтому он постулировал положение о том, что «обстоятельства дела, выясняющие такие мотивы преступления, которые не принадлежат к числу законных признаков, должны быть допускаемы на суде для проверки не в видах определения действительного, реального значения обстоятельств, вызвавших их существование (объективная сторона), а только в видах исследования тех отношений, в которых находилась к этим обстоятельствам преступная воля виновника преступления (субъективная сторона)»22. Выяснение характера обвиняемого должно служить не конечной целью, а только средством для правильной оценки внутренней стороны преступления. Поэтому свойства характера подсудимого подлежат исследованию лишь настолько, насколько они проявились в совершенном преступлении23.
Эта позиция подверглась резкой критике со стороны Д. С. Спасовича: «Такое обособление деяния из общей ткани жизни, такое затем обособление одного мотива, выхваченного из общего состава всех сочлененных и взаимодействующих мотивов, я считаю неивозможнейшею из неивозможнейших задач»24. В. Д. Спасович отмечал, что исследование единичного мотива совершенно невозможно без сопоставления его с выработанными жизнью нравственными привычками, со статикою воли известного лица, с навыком его отвечать уже автоматически, известным образом, на внешние стимулы. Характер как сумма привычек есть органическое целое, которое нельзя делить на части25.
Как бы подводя итог дискуссии по тезисам В. К. Случевского, Н. С. Таганцев заключает, что проблему относимости можно свести к двум пунктам: 1) что надлежит доказывать в суде; 2) какие доказательства могут быть при этом допускаемы26. Преступление должно быть обследовано настолько, насколько это необходимо для справедливого применения кары. Все, что относится к составу преступления, должно быть доказано. Никакие стеснения в этом отношении не могут быть допущены. Но «далее вполне обстоятельного разъяснения состава преступления идти нельзя, иначе суд не будет уже иметь возможности уяснить точно пределы исследования»27.
Таким образом, несмотря на то, что ряд виднейших представителей юридической науки (в лице А. Ф. Кони, В. Д. Спасовича и других) признавал не только возможным, но и необходимым выходить за пределы формально описанного в законе состава преступления, и притом как в области вне подсудимого существующих фактических обстоятельств, так и в деле исследования самой личности подсудимого и его душевной cферы, в целом русская процессуальная доктрина сформулировала ограничительную позицию по поводу возможности выхода за пределы предмета доказывания с целью выяснения причин и условий, сформировавших антисоциальную установку личности обвиняемого. По словам В. К. Случевского: «Все обстоятельства, выяснение которых могло бы быть признано целесообразным в интересах пользы общественной, но которые не имеют прямого отношения к интересам правосудия, не должны быть допускаемы судом для проверки на судебном следствии»28.
Именно данная концепция возобладала в разъяснениях Правительствующего Сената по конкретным уголовным делам, в частности в решении по уголовному делу 76/171. Она сводилась к тому, что «судом всегда судится не отдельный поступок подсудимого, но вся его личность, насколько она проявилась в известном противозаконном проступке, и преступление, составляющее в жизни подсудимого изолированный факт, не может иметь пред судом одинакового значения с тем, которое проистекает из глубоко укоренившейся в подсудимом наклонности к злу»29.
В решении по делу Прасолова Правительствующий Сенат определенно стремился к возможному ограничению пределов судебного исследования «лишь той деятельностью обвиняемого, за которую он должен понести ответственность»30. Но мнению Сената, «включение в уголовное производство обстоятельств, не имеющих отношения к этой преступной деятельности лица, составляет отступление от точно законом определенной задачи процесса»31. Из этого замечания Сената вытекает, что уголовно-судебное исследование должно быть замкнуто рамками юридического состава преступления.
Правительствующий Сенат признавал, что должно оставлять «за пределами судебного исследования все то, что хотя может иметь интерес для выяснения общественного и экономического значения учиненного, или особенностей известной среды, класса, к коему принадлежит преступник, но не может иметь значения для применения справедливой кары за совершившееся, так как суд призван не к раскрытию и выяснению общественных зол и неустройств, а лишь к справедливому применению закона»32. Правительствующий Сенат также разъяснил: «Степень относимости известного обстоятельства к делу вполне зависит от рода и свойств каждого отдельного преступления»; «целью расследования должно быть лишь то преступное деяние, за которое подлежит ответственности лицо, его учинившее»33.
Вместе с тем Правительствующий Сенат признал подлежащими исследованию обстоятельства, исключающие или смягчающие ответственность подсудимого; притом как те, что влияют на смягчение по закону (например, перечисленные в ст. 134 Уложения о наказаниях), так и «такие обстоятельства, которые, не уничтожая и не смягчая вины подсудимого по закону, тем не менее могут быть приняты присяжными заседателями во внимание при разрешении вопросов о виновности или невиновности подсудимого или даровании подсудимому снисхождения34. Но для этой последней группы обстоятельств Сенат ввел ограничение, по-видимому не существующее для первой. «Без сомнения, – говорилось в том же решении, – в этом последнем случае могут подлежать расследованию лишь такие обстоятельства, которые непосредственно влияли на волю человека»35.
Как далеко можно зайти в исследовании характера подсудимого? Практикой Сената, а также и теоретической мыслью наших лучших процессуалистов лишь поставлен вопрос и указан путь к ответу на вопрос о возможных границах судебного следствия и соображениях, которые могут быть приняты судом при определении таковых. Очевидно, можно согласиться с общим выводом о том, что в конечном итоге ответ на этот вопрос каждый может дать лишь с точки зрения своих научных воззрений на задачи уголовной кары, объем ее применения и причины, вызывающие преступность36.
Скажем, в английском праве выяснение условий среды и бытовой обстановки подсудимого допускается в весьма узких размерах, и лишь настолько, насколько это безусловно необходимо для правильной оценки улик, причем эти последние, как указано выше, должны иметь ясную и близкую связь с делом. Probations debent esse evidentes, id est perspicuae et faciles intelligi – старинный афоризм, к которому можно прибавить знаменитое изречение Бэкона, служащее девизом для всей английской теории относимости: In jure non remota causa, sed proximа, spectator – право своим предметом имеет не отдаленную, но ближайшую причину37. Против этой только причины и направляется вся энергия обвинения, которое должно доказывать ее существование, опять-таки вскрывая ближайшие ее причины.
Свидетельство о репутации (character evidence) легко смешать, на первый взгляд, с показанием по слуху или из вторых рук (hеarsaу), или с выражением личного мнения свидетеля (opinion). Действительно, свидетель, показывающий о репутации подсудимого: по-видимому или сообщает народную молву о нем, или дает свою собственную оценку его характера. Однако английские ученые настоятельно предостерегают против подобного смешения понятий. Свидетельство о репутации есть вполне самостоятельное и непосредственное доказательство, существенно отличающееся от двух указанных категорий. Личное мнение свидетеля о характере подсудимого не должно иметь места на суде. Равным образом удостоверение общей репутации подсудимого не есть передача сплетен или слухов стоустой молвы с фантастическим содержанием. Совершенно напротив: удостоверениe репутации есть непосредственная передача одного только положительного факта, и притом стоящего вне связи с преступлением, а именно – такой или иной общей оценки подсудимого, сложившейся в том обществе, среди которого он постоянно вращался. «Когда свидетель утверждает, что подсудимый обладал хорошею репутациею, то он подразумевает под этим, что от многих людей, хотя не помнит точно от кого, он слышал xoрoшиe отзывы о подсудимом, хотя не помнит точно какие»38.
Примером спорного использования производного доказательства, послужившего вспомогательным фактом при проверке показаний свидетеля защиты и одновременно фактом, характеризующим обвиняемого, может считаться следующий эпизод из уголовного дела № 2-04/06 по обвинению Дикина М. В. по ст. 119, ч. 3 ст. 33, ч. 3 ст. 30, ч. 2 ст. 105, п. «ж», «з» ч. 1 ст. 213 (в редакции ФЗ от 8 декабря 2003 г.) УК РФ и Дикина А. В. – по ст. 119, ч. 5 ст. 33, ч. 3 ст. 30, ч. 2 ст. 105, п. «ж», «з» ч. 2 ст. 222 УК РФ39.
Потерпевший Шишкин дал показания, что свидетель защиты – Кашина (подтверждавшая алиби подсудимого) является любовницей Дикина М. В. Однако в суде Шишкин на вопросы, от кого и когда он узнал об этом, пояснил, что не помнит. Защита потребовала исключения этого доказательства, т. к. отсутствовало указание на источник его получения, и объявить об этом составу присяжных заседателей. Сам подсудимый заявил: «В соответствии с п. 7 ст. 335 УПК РФ в ходе судебного следствия в присутствии присяжных заседателей исследуются только те обстоятельства, которые относятся к фактической стороне дела. Те данные, которые Шишкин пытался представить, являются ложными, это все его фантазия и домыслы, а скорее всего, задание стороны обвинения, которая сфабриковала дело и продолжает фабриковать доказательства». Общая позиция стороны обвинения была сформулирована следующим образом: «Ходатайство не основано на законе, на том смысле и понятиях, которые защита пытается вложить как слух. Мы вчера Шишкину задавали вопросы, в том числе и защита задавала. Шишкин четко назвал период времени 2002–2004 г. Время получения информации совпадает с показаниями Кашиной, которая сказала, что знает Дикина М. В. с 2001 года. Место получения информации Шишкин назвал. Это – место его работы и работы Дикина М. В. Лиц, которые сообщили информацию, Шишкин назвал, он не мог вспомнить фамилию. Место информации он назвал. Шишкин пояснил, что узнал об этом на работе, когда работал у Дикина. Новоселов вчера подтвердил, что в ТЦ «Арбат» работали и другие охранники. Какой же это слух? Слух – это когда свидетель не может сказать ни место, ни время. Шишкин не сказал ничего лишнего, не сказал каких-то измышлений. Этот факт подтверждается документами, которые вчера были оглашены. Информация к понятию слуха не должна быть отнесена. Защита не мотивировала свои доводы. Ходатайство подлежит отклонению. Мы исследовали не личность Дикина М. В., а его отношения с Кашиной». Суд отказал в удовлетворении ходатайства защиты, указав, что показания потерпевшего Шишкина не являются ни слухом, ни предположением, ни догадкой, поскольку содержат время и место их получения, подтверждаются другими доказательствами, поэтому таковыми, как полагает защита Дикина М. В., признаны быть не могут. Что касается доводов подсудимого Дикина М. В., то они также не основаны на законе, т. к. в рамках предъявленного Дикину М. В. обвинения с целью проверки его алиби на 1.12.2003 и объективности правовой оценки показаний свидетеля Кашиной Л. В. были исследованы дела с участием коллегии присяжных заседателей.
В заключительной речи (charge) судья Кокбурн (по делу Раутона) сказал присяжным следующее: «Нам необходимо определить, в чем именно заключается доказательство «характера». Состоит ли оно в исследовании репутации или в исследовании нравственных наклонностей? Я держусь того мнения, что оно состоит в исследовании общей репутации. Предметом вашего суждение является наклонность и расположение души у подсудимого к совершению или к воздержанию от совершения преступления того рода, в одном из коих он обвиняется. Но никто и никогда прямо не задает вопроса: какова наклонность и расположение души у подсудимого? Единственным способом является представление доказательств его хорошего «характера», основанных на общем мнении об нем людей, среди которых он жил»40.
Взгляд, высказанный но делу Раутона, лег в основу дальнейшей практики английских юристов. Однако Роско совершенно справедливо указывает, что при таком толковании «всякий лицемер, успевший, с помощью громадного и систематического притворства, приобрести репутацию высокой честности или нравственности, может вызвать в свою защиту таких свидетелей, которые одинаково хорошо знакомы с его превосходною репутациею, с его душевною низостью и с притворством, благодаря которому ему удалось предохранить ту и другую от взаимного столкновения. С другой стороны, нельзя, впрочем, не заметить, что если раз только допустить исследование душевных свойств подсудимого, то трудно будет сказать, где оно кончится41.
Стифен сформулировал несколько и поныне действующих правил относительно пределов исследования личности подсудимого42.
– В случае вопроса о том, был ли известный поступок случайным или намеренным, имеет отношение к делу тот факт, что поступок этот составляет одно из звеньев в целом ряду подобных же поступков, учиненных тем же самым лицом.
– Факт, что некоторое лицо обладает известною репутациею, считается не имеющим отношения ни к какому судебному исследованию поступков этого лица, за исключением случаев, указанных в нижеследующих статьях.
– В уголовных делах тот факт, что подсудимый пользуется хорошей репутацией (good character), имеет отношение к делу. Напротив, тот факт, что подсудимый пользуется дурной репутацией, не имеет отношения к делу, за исключением лишь того случая, когда вопрос о репутации лежит в основе самого дела или когда сам подсудимый представил доказательства своей хорошей репутации, в таковом случае указанный факт получает отношение к делу. В подобной ситуации обвинителю дозволяется предъявлять доказательства прошлой судимости обвиняемого43.
Советская процессуальная доктрина по поводу пределов исследования личности обвиняемого развивалась в направлении расширения этих пределов, причем соображения в расчет брались не процессуальные (вернее, не правозащитные). Это вызывалось общим преобразовательным пафосом советского уголовного права. Ведь намечалось полное искоренение преступности. Поэтому как же было оставить без внимания исследование корней конкретного преступного проявления? Так, по поводу вышеприведенной позиции И. Я. Фойницкого о том, что суд не должен интересоваться вопросом о влиянии среды или наследственности44, А. Я. Вышинский отмечал: «С этим, конечно, нельзя согласиться, так как эти обстоятельства имеют прямое отношение к вопросу о выборе меры наказания (или меры судебно-медицинского характера)»45.
В определенной степени советский законодатель все же усвоил ряд постулатов социологической и антропологической школ уголовного права – они хорошо укладывались в намерения власти создать новый тип советского человека. Тезис «Уголовный закон не против преступлений, а против преступников» в отдельные периоды времени (30–50-е годы) определял сущность уголовной политики. Уголовный закон рассматривался как средство искоренения преступности – социальной язвы (родимого пятна капитализма), которая должна исчезнуть с тела социалистического общества. Поэтому и в предмет доказывания советский законодатель в конце концов ввел понятие «иные обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого» (ст. 68 УПК РСФСР, ст. 15 Основ Союза ССР).
Статья 73 УПК РФ называет обстоятельства, подлежащие доказыванию по уголовному делу, в числе которых содержатся и обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого. Конечно, теперь цели исправления преступника и искоренения преступности не ставятся. Но, тем не менее, при производстве дознания, предварительного следствия и разбирательстве уголовного дела в суде соответствующие должностные лица (дознаватель, следователь, прокурор и судья) обязаны изучать личность обвиняемого в процессе доказывания, основываясь на перечне обстоятельств, закрепленных в законе. Поскольку исследование личности обвиняемого является обязательным элементом предмета доказывания, постольку все доказательства, позволяющие проводить подобное исследование, являются относимыми.
Большую важность и актуальность, а вместе с тем и дискуссионность имеет вопрос о пределах исследования на суде личности обвиняемого, его прошлого, условий личных и общественных, в которых он жил, и, живя, дошел до совершения преступления.
Приведем пример из уголовного дела № 2-28/1046.
Государственный обвинитель Ч.:
– Имею ходатайство, прошу огласить протокол допроса свидетеля Уржумова А. А. (т. 4, л. д. 1–4) в связи с наличием существенных противоречий в показаниях, данных на следствии и сейчас в суде.
Ходатайство выносится на обсуждение.
Потерпевшая Тен Э. П.:
– Поддерживаю ходатайство государственного обвинителя.
Общее мнение стороны защиты высказывает адвокат Козлов В. Н.:
– Считаю, что показания данного свидетеля на следствии не относятся к фактическим обстоятельствам дела, и он не является свидетелем факта.
Общее мнение подсудимых озвучивает подсудимый Гурьянов:
– Поддерживаем мнение адвоката Козлова В. Н.
Председательствующий, руководствуясь ст. 256, 271 УПК РФ, постановил: удовлетворить ходатайство государственного обвинителя, огласить протокол допроса свидетеля Уржумова А. А. (т. 4, л. д. 1–4). В той части, где он дает показания о членстве в РНЕ подсудимых.
Государственный обвинитель оглашает том 4, л. д. 1–4 – протокол допроса свидетеля Уржумова А. А.
Уголовно-процессуальный закон предполагает особенно широкое освещение личности подсудимого и его прошлого по двум категориям уголовных дел: о применении принудительных мер медицинского характера и о несовершеннолетних. Специальный предмет доказывания, предусмотренный статьями 421 и 434 УПК РФ, содержит дополнительные обстоятельства, характеризующие лицо.
Исследование личности по уголовным делам, рассматриваемым в общем порядке, обычно допускается в значительно более узких пределах. А по делам, рассматриваемым с участием присяжных заседателей, согласно ч. 8 ст. 335 УПК РФ данные о личности подсудимого исследуются лишь в той мере, в какой они необходимы для установления отдельных признаков состава преступления, в совершении которого он обвиняется. Запрещается исследовать факты прежней судимости, признание подсудимого хроническим алкоголиком или наркоманом, а также иные данные, способные вызвать предубеждение присяжных в отношении подсудимого47.
Изучению личности обвиняемого в уголовно-процессуальном аспекте были посвящены работы ведущих отечественных процессуалистов: Ю. И. Азарова, Ю. Ф. Лубшева, А. Г. Стовпового, П. П. Цветкова и др. Круг обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого, определялся ими весьма широко. Особо в этом плане следует выделить работы А. П. Гуськовой и Н. М. Игнатовой, написанные в конце девяностых годов. По их мнению, изучение личности обвиняемого представляет собой уголовно-процессуальную деятельность следователя, дознавателя, прокурора, судьи и суда, направленную на установление совокупности необходимых для достижения целей уголовного судопроизводства обстоятельств о личности обвиняемого, имеющих значение для правильной квалификации деяния, установления других обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу, обеспечения точного соблюдения процессуального порядка предварительного расследования и судебного разбирательства, а также выбора и использования наиболее эффективных мер по предупреждению преступлений. Структура личности обвиняемого включает в себя помимо прочих и такие, например, элементы, как свойства, раскрывающие общественную характеристику и социальную направленность личности в различных сферах жизнедеятельности; свойства, указывающие на общественную опасность обвиняемого, на отношение его к содеянному и поведение в процессе производства по делу; социально-психологические, психические и нравственные черты и свойства; данные, раскрывающие физические (биологические) свойства личности48. Полагаем, здесь мы имеем дело с чисто следственным (инквизиционным) подходом49 к определению пределов исследования личности обвиняемого.
В одном из последних диссертационных исследований, посвященных проблематике исследования личности обвиняемого, отмечается, что, определяя совокупность обстоятельств, составляющих характеристику лица с рецидивом преступлений, особое внимание при производстве расследования необходимо уделять: а) установлению количества прежних судимостей, даты вступления приговоров в законную силу, квалификации преступлений, меры наказания, даты отбытия наказания; б) выяснению отношения обвиняемого к общественно полезному труду, проводимым воспитательным мероприятиям в период отбывания наказания в местах лишения свободы за ранее совершенные преступления; в) установлению данных о личности обвиняемого, свидетельствующих о роде его занятий после освобождения из мест лишения свободы, его образе жизни, поведении в быту, состоянии здоровья. В целях индивидуализации и назначения справедливого наказания в обвинительном заключении (обвинительном акте) должны быть зафиксированы данные общественных характеристик на обвиняемого, сведения о состоянии его здоровья и психологических особенностях, его отношении к содеянному и поведении в ходе расследования, а также наличие в действиях обвиняемого рецидива преступлений. С целью избрания наиболее рациональных методов исправления осужденного следователю и дознавателю необходимо фиксировать данные о личности обвиняемого в сводном документе (бланке-справке о личности обвиняемого, форма которого разработана автором в ходе исследования) с последующим его направлением в суд, а затем – администрацию исправительного учреждения. В данном документе должны содержаться сведения о положительных и отрицательных чертах характера личности обвиняемого, его склонностях, личных связях и взаимоотношениях с окружающими, членами семьи, близкими и др.50
Н. Н. Гребнева приходит к выводу, что изучение личности обвиняемого есть уголовно-процессуальная деятельность следователя, дознавателя, прокурора, судьи и суда, направленная на установление совокупности необходимых для достижения целей уголовного судопроизводства обстоятельств о личности обвиняемого, имеющих значение для правильной квалификации деяния, установления других обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу, обеспечения точного соблюдения процессуального порядка предварительного расследования и судебного разбирательства, а также выбора и использования наиболее эффективных мер по предупреждению преступлений51.
Таким образом, вопросы об образе жизни подсудимого и иных обстоятельствах, характеризующих его личность, всегда относятся к делу. Каждый из свидетелей может быть допрошен о личности подсудимого, о его занятиях, связях и образе жизни, взаимоотношениях с ним. Это вытекает из положений современного закона (ст. 73, 79 УПК РФ). Однако вся трудность вопроса заключается в том, чтобы знать, насколько именно личность подсудимого проявилась в известном проступке и какими способами в этом можно разобраться. Весь спор и ведется по вопросу о том, насколько именно нужно исследовать совершенное деяние, чтобы оценить личность, и насколько нужно изучать эту личность, чтобы оценить и измерить ее участие в совершенном деянии.
Бесспорно, относимыми являются доказательства, устанавливающие обстоятельства, которые исключают преступность и наказуемость деяния, а также могущие повлечь освобождение от уголовной ответственности и наказания (п. 5 и 7 ч. 1 ст. 73 УПК РФ). Поскольку перечень обстоятельств, смягчающих наказание, является открытым, то могут приводиться самые различные доказательства в пользу обвиняемого. Однако кто должен устанавливать эти обстоятельства? Если, например, обвиняемый выступает против того, чтобы то или иное обстоятельство трактовалось в его пользу как обстоятельство, смягчающее его ответственность?
Допущение современным законодателем возможности широко исследовать личность обвиняемого (благодаря неопределенности формулировки «обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого») не так безобидно, как может показаться. В состязательном процессе обвиняемый вообще-то не объект исследований следствия и суда. Он вправе сам определять, какие обстоятельства, смягчающие наказание или даже исключающие наказуемость, подлежат исследованию в суде. Само по себе исследование личности подсудимого на суде, с привлечением материала, негативно его характеризующего, не может не рассматриваться как средство воздействия на судей в пользу обвинения.
Приведем пример из уголовного дела № 1-260/0552, иллюстрирующий сказанное. В качестве свидетеля обвинения был вызван сотрудник УФСБ В., осуществлявший оперативно-розыскные мероприятия по фактам преступной деятельности обвиняемых. Допрос его развивался так.
Прокурор:
– Можете ли вы охарактеризовать подсудимых, и как?
Адвокат:
– Протестую.
Суд:
– Отклоняется протест.
Свидетель:
– С учетом оперативно-розыскных мероприятий я проводил работу в отношении Гималдинова более трех лет, и его жизнь мне более известна, могу его охарактеризовать как развитую в интеллектуальном плане личность, склонен к авантюрам, мошенничеству, вымогательству, человек беспринципный, имеет обширные связи в криминальной среде с ворами в законе г. Москвы и г. Н. Новгород. В своих интересах практиковал подкуп должностных лиц в органах власти и управления, неоднократно используя сотовые каналы связи, представлялся именем руководителя правоохранительного блока и побуждал действовать в своих интересах. Около двух лет назад Гималдинов, представившись начальником управления собственной безопасности ГУ МВД ППФО Зайкиным, позвонил, могу ошибаться, министру АПК или его заму и убеждал его не решать вопрос по аккредитации ООО «Вертикаль», директором которого были либо Шмуклер, либо Шаров, точно не помню. Есть материалы, три тома подобных примеров, что достаточно много. Гималдинов испытывал корыстный интерес, побуждал своих родственников, а именно Ахмеджанова Равина Шамиливича, к совершению преступления, связанного с вымогательством денежных средств у Антипинской Е. В. Ахмеджанов нанес побои с целью вымогательства денежных средств по указанию Гималдинова. Дело передано в Нижегородский районный суд для рассмотрения. Гималдинов обладает хорошими организаторскими и аналитическими способностями, крайне корыстен, остроумен, имеет чувство юмора. Повышенное внимание оказывает дочери, заботливый отец. Ражев О. М. знаком с ним мало, но из того общения, которое сложилось в ходе работы по данному уголовному делу, могу назвать его человеком умным, склонным к авантюрам, умеющим постоять за себя, но в то же время мягким. Поддается чужому влиянию, для собственной защиты требует справедливости. С вниманием и заботой относится к матери, кризисно реагирует на сложившуюся проблему в семье. Некоторое время назад Ражев обращался в УФСБ по Нижегородской области с заявлением о факте вымогательства у него взятки сотрудником УБЭП КМ УВД по Нижегородской области Кулаковым. С участием Ражева сотрудник УБЭП УФСБ по Нижегородской области Александров Д. О. проводил проверку данного заявления. С учетом ситуации, которая возникла по инициативе Кулакова, доказательств о взятке, вымогательстве получено не было. Я упомянул этот эпизод, чтобы подтвердить свои слова о намерении Ражева О. М. себя защитить и требовать справедливости. Шаров А. Ю. – с ним приблизительно знаком такой же промежуток времени, как с Гималдиновым. Считаю его человеком с очень мягким характером, поддающимся давлению и влиянию. Длительный период времени им «распоряжался» Гималдинов, и все действия на протяжении длительного периода времени он совершал по его указанию, боясь очередных унижений и угроз. Имеет от разных браков детей школьного и дошкольного возраста. Всегда оказывал внимание и заботу. С большим уважением относится к родителям и женам. По характеру своего бизнеса можно дать оценку квалифицированного мошенника. Шмуклер И. А. – волевой, эрудиро-ванный, имеющий свое мнение человек; склонен к авантюрам, но имеет свои жизненные принципы, живет по созданным своим устоям. В данной группе в большей степени оказался из-за ситуации, в которую попал Шаров около семи лет назад. Только из дружеских соображений, но не без коммерческого интереса, поддерживал взаимоотношения и с Гималди-новым. С любовью относится к семье, ласков с дочерью. Тихова В. Н. знаю мало, но считаю, что его участие в этой группе обусловлено тем, что он был назначен на должность через связи Гималдинова и вынужден был выполнять все его корыстные замыслы. Человек мягкохарактерный, интеллект сильно развит. Примерно то же самое думаю о Маноскине.
Прокурор:
– Что вам известно об источниках существования Гималдинова и откуда?
Свидетель:
– В процессе проведения оперативно-розыскных мероприятий место работы Гималдинова обнаружено не было. Основные средства дохода – от различного рода посредничества, в том числе и во взятках, часть которых представлял лицам, от которых зависит то или иное решение. Из всей коммерческой деятельности, шантажа. У нас не было информации о его легальной работе.
Прокурор:
– Что вам известно о взаимодействии Гималдинова и Росспиртпрома?
Свидетель:
– Длительный промежуток времени Гималдинов проявлял свой интерес. Я могу отметить его участие в бизнесе ООО «Вертикаль», интересы которого он неоднократно лоббировал. Это мне известно из прослушивания телефонных переговоров. Крупные суммы денег получал от результатов вымогательства и интереса к предприятиям ликероводочной отрасли. Приблизительно через короткий промежуток времени после его выхода из тюрьмы он совместно с Шаровым имел отношение к Чкаловскому заводу, позже проводил назначения на должности директоров филиалов ФГУП «Росспиртпром», это Ветлужский ЛВЗ, Арзинский спиртзавод и Арзамасский ЛВЗ. Если я не ошибаюсь, помимо Тихова на предприятие был назначен с помощью Гималдинова гражданин Кошенин. Гималдинова интересовал не только доход от продажи выпускаемой продукции, но и те материальные средства, которые находились на балансе предприятия.
Прокурор:
– Что вам известно о взаимоотношениях Гималдинова и Ражева? Назовите источники.
Свидетель:
– Приблизительно в середине июня 2004 года мной была получена оперативная информация о том, что находящийся в СИЗО № 1 Ражев О. М. оказался в месте лишения свободы из-за интереса криминального авторитета Гималдинова Равиля, который неоднократно приезжал к нему на предприятие и склонял к какой-либо сделке. В процессе проверки этой информации и тех материалов, которые были нами получены, решением прокуратуры Нижегородской области я и сотрудники УБЭП, с целью внесения ясности и объективности в материалы уголовного дела, были включены в состав оперативно-следственной группы. По изложенному в заявлении Ражева факту о вовлечении его в данное преступление Гималдиновым Р. З., а также участии других обвиняемых была проведена проверка, которая подтвердила данный факт. Если я не ошибаюсь, факт взаимоотношений Ражева и Гималдинова был зафиксирован свидетелями. По данному факту я встречался с Ражевым. Он сообщил мне о том, что является обеспеченным человеком, имеет семью и должен выполнять свои семейные обязанности, а не находиться в заключении. Он пояснил, что в то преступление, в котором его обвиняют, он был вовлечен Гималдиновым Р. З., который угрожал ему и бравировал своими связями в криминальном мире. Он также изложил тот факт, что после первого его отказа Гималдинову у него или у его жены был угнан автомобиль иностранного производства. Сопоставив эти события, Ражев был вынужден удовлетворить требования Гималдинова, но, как он сказал, никакого личного корыстного интереса сам не имел…
Вопрос подсудимого Ражева:
– Что вы имели в виду под словом «группа»? И кто в ней состоит?
Свидетель:
– В данной фразе я имел в виду группу лиц, находящихся сейчас на скамье подсудимых.
Вопрос подсудимого Ражева:
– В результате моего заявления. Почему?
Суд снимает вопрос.
Вопрос подсудимого Ражева:
– Из каких источников вам стало известно, что мы с Гималдиновым о чем-то договорились?
Свидетель:
– Да, действительно, факт вашего высказывания о том, что Гималдинов представлял интересы Росспиртпрома, я подтверждаю, как и тот факт, что вы поставили под сомнение из-за его внешнего антуража взаимосвязь предприятия с ним. Под словами «что вы с ним договорились» я имел в виду то, что сделка все-таки состоялась.
Вопрос адвоката Кондратьева:
– Это ваше предположение?
Свидетель:
– Я объяснил свою формулировку.
Вопрос подсудимого Ражева:
– Сколько раз, по вашим данным, мы встречались с Гималдиновым?
Свидетель:
– Насколько я помню – один или два раза.
Вопрос подсудимого Ражева:
– Чем вызван арест 03.03.04 Ражева?
Судом вопрос снимается.
Вопрос подсудимого Гималдинова:
– На чем основаны ваши показания о моей связи с Росспиртпромом?
Свидетель:
– В процессе телефонных переговоров вы связывались с мужчиной, который проживает в городе Москве, но сам был из Н. Новгорода. Если я не ошибаюсь, его звали Сергей. Вы неоднократно обсуждали с ним время и дату возможных переговоров в Москве по данному вопросу, по Росспиртпрому.
Вопрос подсудимого Гималдинова:
– Он являлся работником Росспиртпрома?
Свидетель:
– Если я не ошибаюсь, он работал в министерстве АПК или Московской области или РФ, которое несет курирующие функции в сфере обращения алкогольной продукции.
Вопрос адвоката Кондратьева:
– Есть ли у вас разрешение суда на прослушивание телефонных переговоров?
Свидетель:
– Да, было.
Вопрос подсудимого Гималдинова:
– Когда и кому я передавал взятки? На чем основано ваше утверждение? И сколько?
Свидетель:
– Чтобы не быть голословным и не ввести суд в заблуждение, я просмотрю материалы учета и подготовлюсь и сообщу вам об этом.
Вопрос адвоката Кондратьева:
– Составлялся ли протокол личного обыска Гималдинова при задержании, указывались ли в протоколе ценности?
Вопрос судом снят.
Вопрос адвоката Барах-Чайка:
– Вы проводили психологическое тестирование обвиняемых?
Свидетель:
– Нет, не проводилось тестирование обвиняемых.
Вопрос адвоката Барах-Чайка: На основании чего вы даете психологический портрет – жесткий, каждого из обвиняемых?
Свидетель:
– Я отвечал на вопросы гос. обвинителя и давал эти характеристики, исходя из моего знания об этих людях.
Изменение позиции законодателя в части необходимости исследования личности обвиняемого, круга вопросов и глубины их проработки, а главное, направленности этих познавательных усилий является частным примером того, как уголовное право детерминирует право доказательственное, включая правила об относимости доказательств.
Подтверждается тезис профессора П. И. Люблинского о том, что не все факты признаются способами быть доказательствами. Понятие «факт» суживается, так как объем фактических обстоятельств, фактический состав преступления устанавливается нормой закона, причем эти фактические составы устанавливаются законодателем нередко произвольно53. Те тенденции, которые наблюдаются в развитии материального уголовного права в отношении определения состава преступления, не могут не отражаться также на решении вопроса об относимости доказательств.
Наряду с общими моментами учения об относимости доказательств, указывающего происхождение и детерминированность этого процессуального феномена из материально-правового начала, можно наблюдать и черты отличия, проявившиеся в советской доктрине. Последняя претерпела определенные изменения в том, что касается подхода к конструированию состава преступления. Это нашло отражение и в формировании процессуальных институтов: предмета доказывания, его пределов и относимости доказательств.
Изменения в политике уголовной и уголовно-процессуальной, которые объективно привели к расширению предмета доказывания, наглядно сказались и на терминологии. Вместо термина «главный доказательственный факт» законодатель и правоприменитель стали употреблять термин «предмет доказывания». На наш взгляд, это нововведение имело знаковый характер, о чем будет сказано в следующем параграфе. Смеем думать, что, выражая определенную идеологию борьбы с преступностью (направленной на ее искоренение) конструкция «предмет доказывания» в современных условиях не совсем адекватна, в науке же она постоянно служит причиной споров.
В советской процессуальной литературе подчеркивалась связь между доказательственным правом и уголовным процессом именно через призму свойства относимости доказательств. А. Я. Вышинский, выясняя, какие факты исторически признавались и признаются в значительной степени способными быть доказательствами, писал: «В уголовном процессе должны фигурировать факты, входящие в понятие corpus delicti или имеющие вообще отношение к преступлению и обвиняемому в его совершении лицу, т. е. факты, содержащие в себе признаки данного преступления, а не только данного события»54. И затем, переходя к вопросу, какие обстоятельства являются существенными для дела и потому составляют в нем thesis probanda, автор справедливо указывает, что «общее руководящее начало здесь можно сформулировать лишь как требование исходить: а) из состава данного преступления и б) из причинной связи исследуемого обстоятельства с предметом судебного дела и его юридическими элементами55.
Надо добавить к этому то, что категория corpus delicti прошла длительный период становления, подвергаясь воздействую в равной степени формального и материального уголовного права. Исторически вопрос о corpus delicti был первоначально вопросом процессуального, а не материального права. Понятие corpus delicti выработалось в порядке отправления правосудия по началам инквизиционного процесса. Из потребностей инквизиционного процесса возникло понятие corpus delicti как обнимающее все объективное (внешнее), доказывающее совершение преступления и тем устанавливающее предпосылку специального расследования, в противоположность всему субъективному, входящему в понятие certitude auctoris (доказанность виновника) и составляющему уже не предпосылку, а предмет самого специального расследования. Постепенно преобразуясь, термин corpus delicti получил значение состава преступления в смысле совокупности всех внешних признаков преступления, в отличие от виновности и противоправности, исключаемой такими условиями, которые лишают деяние значения преступного, несмотря на наличие в нем внешних признаков преступления. Так объясняется раздельное развитие учений о составе преступления (не включающем в себя признака виновности), с одной стороны, и о виновности и противоправности – с другой. С течением времени понятие состава преступления стало одним из основных понятий уголовного права, но след его процессуального происхождения сохранился в том, что в это понятие включались только объективные признаки преступления. Учение о составе преступления как о совокупности внешних признаков деяния, образующих понятие преступления, впоследствии оказалось как нельзя более соответствующим идеологическим основам классической школы уголовного права. Проанализированные выше взгляды классиков русской уголовно-правовой и уголовно-процессуальной школы как раз и выражали эту идеологию. Советский же законодатель пошел по пути субъективизации состава преступления и сообразно этому – предмета доказывания.
«Следует, однако, заметить, – пишет Н. Н. Полянский, – что субъективизация уголовного права, придающая вопросу об относимости доказательств неопределенность, делающая решение этого вопроса до крайности затруднительным, достигается не только превращением Уголовного кодекса из кодекса о преступлениях в кодекс о преступниках, но и внесением в состав преступления или умножением таких признаков, установление которых всецело зависит от субъективного взгляда того, кто их оценивает»56.
Рассмотрим еще один из болезненных вопросов, связанных с определением задачи доказывания и, соответственно, выстраиванием цепи относимых к этой задаче доказательственных фактов. Речь идет о критике закона. Фундаментальная зависимость доказательств от уголовного закона, определяющего не только цель, предмет, но и пределы доказывания, набор доказательственных средств, имеет выход на проблему критики закона (применяемого, подлежащего применению). Мы уже отметили резко отрицательное отношение к возможности оспаривания «правовости» действующих законов А. Я. Вышинского (параграф 1 главы 1 настоящей работы). Это весьма характерная позиция для представителя классической школы уголовного процесса.
По этому поводу П. И. Люблинский писал: «Факт издания какого-либо закона; факт того, что жители известной местности поступают по обычаю известным образом; что состоялось известное сенатское решение и т. д., суть «вопросы права», а не «вопросы фактов» по терминологии современной юриспруденции. Такое сужение области «фактов» объясняется отчасти историческим разделением функций присяжных и коронных судей, отчасти же – узко профессиональным взглядом юристов, которые сами устанавливали, что является фактически правом (т. е. официальным правом)»57.
Между тем в литературе высказана точка зрения, согласно которой понятием уголовно-процессуального доказывания охватывается толкование закона, применяемого или подлежащего применению. По нашему мнению, в суде помимо фактической стороны дела доказывается и юридическая; последнюю ни в коей мере нельзя сводить к простой логической операции по правильной юридической квалификации содеянного58. Причины, что могут быть выдвинуты в пользу той или иной интерпретации правовой нормы, зависят от техники – искусства интерпретации текста, правовой герменевтики, принятых канонов толкования текста закона. Таким образом, указанная деятельность (сугубо речевая) должна быть отнесена к судебному доказыванию.
Расширение понятия судебного доказывания за счет включения в него интерпретационной деятельности сторон и суда, на наш взгляд, недопустимо. В чем состоит опасность, таящаяся в неопределенности законодательных формулировок, которая дает простор правоприменительному усмотрению, думаем, разъяснять особо не надо. Она состоит в разрушении основополагающих представлений о законности. Если не будет единого понимания закона и он будет интерпретироваться судьями произвольно, о правопорядке можно будет забыть. Поэтому в русской юридической литературе уже давно утвердилась точка зрения, согласно которой суд является органом, применяющим закон, а не творящим право.
В свое время Правительствующий Сенат указал в одном из своих решений, что «в постановлениях закона нет прямого запрета защитнику давать общее рассмотрение законов, если только разъяснение это имеет отношение к делу. Возможность таких разъяснений тем более несомненна, что охраняемые уголовным законом блага и интересы основываются нередко на постановлениях действующих законов, принадлежащих к различным областям права, и уголовный суд, а следовательно, и помогающая суду в достижении преследуемых им государственных целей защита могут нуждаться в толковании этих постановлений закона»59. В pешении по делу Гликина, состоявшемся при участии Н. С. Таганцева, А. Ф. Кони и В. К. Случевского, было совершенно определенно сказано, что встречающаяся необходимость входить в оценку законности требований, распоряжений или действий правительственных мест и лиц «вызывает в приговоре суда, объявляемом публично, и может вызывать в среде присутствующей публики обсуждение и оценку закона»60. И здесь, при допущении оценки закона, решающим является признание такой оценки относящейся к делу. Если же эта оценка никакого значения для дела иметь нe может, она должна быть устранена, но отнюдь не потому, что оценка закона на суде вообще невозможна. Рассуждение о законе, оценка его не должна быть непременно во всем одобрением его, оценка может являться, а в известном смысле всегда и является критикой61. В одном из своих более поздних pешений Сенат встал на точку зрения, согласно которой «право председателя остановить защитника в критике им государственного строя и законов о дознании вытекает из обязанностей председателя, в ст. 611 и 745 означенных (1905/14)»62. Позиции о недопустимости критики закона, тем более сопряженной с нападками против установленного правопорядка, во время уголовного процесса придерживался И. Я. Фойницкий и некоторые другие классики русского уголовного процесса63. Правительствующий Сенат сформулировал также положение о том, что председательствующий судья не должен допускать нарушения должного уважения к религии, закону и установленным властям64.
Этот момент является, на наш взгляд, принципиальным и по сей день. Толкование правовой нормы, выходящее за рамки выяснения буквы закона, а тем более ставящее под сомнение его легитимность, сопряженное с критикой закона, проявлением неуважения к нему, должно расцениваться как выход за границы предмета судебного доказывания. Для проверки закона на предмет его соответствия конституции существует специальный механизм конституционного контроля. Смешивать же уголовный процесс со спором относительно смысла закона, по нашему мнению, нельзя. Критика закона, сама по себе, не может относиться к уголовному делу. Несовершенство закона есть предметы заботы законодательной власти, Конституционного суда, но никак не суда уголовного.
На наш взгляд, имеет актуальность сформулированное Правительствующим Сенатом требование о том, что вмешательство председательствующего не должно приводить к стеснению в этом отношении прав сторон и главным образом защиты. Недопустимое pacширениe вмешательства председательствующего имеет место, конечно, в тех случаях, когда с нарушением должного уважения к установленным властям отождествляется простая оценка их действий. Для того чтобы подобное отождествление ycтранить, понадобилось разъяснение Сената о том, что на суде воспрещается не оценка действий должностных лиц, участвовавших в производстве дела, а лишь нарушение должного к ним и вообще к установленным властям уважения, в чем различие очевидно»65. Сенат даже вменял в обязанность подсудимым заявлять суду о тех недостатках, проявившихся, по их мнению, в предварительном следствии, которые могли быть исправлены на судебном следствии или же могли быть приняты в соображение при обсуждении вины их присяжными заседателями66. Тем самым, в царское время на суде была допущена критика лиц, производивших предварительное расследование, и их действий, при том непременном условии, чтобы эта критика, наряду со всем происходящим на суде, имела отношение к делу. В решениях органов адвокатского сообщества отмечалось, что защитнику не может не быть предоставлено широкого права оценки и обсуждения деятельности должностных лиц. Он может даже отвечать как за упущение, если бы усмотрев неправильность в действиях сих лиц, от которой зависят интересы его клиента, он бы умолчал об этом по каким-либо личным соображениям67. Не может быть допущена в судебном заседании лишь публичная критика членов судебного присутствия и в особенности председательствующего, и притом это недопустимо независимо от ее формы и степени относимости к делу, ибо это не согласно с отношениями к суду участвующих в деле лиц. Вместе с тем присяжный поверенный по своей обязанности поставлен в необходимость обжаловать подлежащие судебным местам неправильные, а иногда и противозаконные действия низших инстанций или должностных лиц. Характеристика такого рода действий при сохранении приличных форм выражения не может быть поставлена в вину кому бы то ни было, а тем более – присяжному поверенному, защищающему интересы порученного ему дела. Указывая на беззаконие и злоупотребления и называя вещи своим именем, присяжный поверенный лишь исполняет свой прямой долг, который возложен на него законом68.
Принципиальное допущение критики защитой обвинительно-следственной власти путем проведения перекрестных допросов должностных лиц органов уголовного преследования, проводивших следственные действия и оперативно-розыскные мероприятия (так же, как, впрочем, и при исследовании доказательств обвинения другими процессуальными действиями), должно быть преобразовано в целую систему конкретных положений и правил, регулирующих их. Ибо, с одной стороны, надо гарантировать права защиты, равенство сторон, допустимость доказательственного материала, а с другой стороны, важно оградить суд от негативных последствий, могущих проистекать из злоупотребления защитой своим правом критиковать официальную власть и вызывать у присяжных недоверие к результатам ее действий. Этому крайне сложному вопросу мы уделим особое внимание при рассмотрении в нашей работе порядка перекрестного допроса.
Значит, доказывание в ходе судебного разбирательства по уголовному делу неправильности, неконституционности закона, примененного или подлежащего применению, не может быть допускаемо. В предмет доказывания по уголовному делу определение правовости уголовного или уголовно-процессуального закона не входит. Факты, приводимые сторонами в пользу подобного утверждения, являются неотносимыми.
Сделаем выводы по поводу начал, вытекающих из материально-правовой составляющей свойства относимости.
В нормах материального уголовного права нужно искать критерии для определения тех границ, до которых должно быть проводимо исследование обстоятельств уголовного дела, т. е. в отношении сущности исследуемого на суде преступления, суд должен допускать исследование всех тех обстоятельств, которые входят в законный состав преступления, совершенно не стесняясь при этом интересами посторонних лиц, которые могут быть затронуты данным исследованием. Это утверждение относится одинаково ко всем элементам состава преступления, как субъективным, так и объективным.
Относимость доказательства означает его связь с предметом доказывания, т. е. доказательство является относимым, если оно способно прямо или косвенно устанавливать обстоятельства, указанные в статье 73, а также в статьях 421 и 434 УПК РФ. Факты, которые хотя и не принадлежат к числу обстоятельств, указанных в статьях 73, 421 или 434 настоящего Кодекса, но настолько связаны с каким-либо из указанных обстоятельств, что вместе с ним входят в состав одного и того же события или предмета, признаются имеющими отношение к тому факту, с которым они так связаны.
В каждом деле можно представлять доказательства существования или несуществования любого из обстоятельств, указанных в статьях 73, 421 или 434 настоящего Кодекса, или всякого факта, имеющего отношение к такому обстоятельству, но отнюдь не других фактов.
Когда какой-либо поступок известного лица является основным фактом дела или фактом относящимся, то всякий факт, которым объясняется мотив этого поступка или который составляет приготовление к нему, признаются также имеющими отношение к делу.
При исследовании личности подсудимого следует руководствоваться следующими правилами: а) в случае вопроса о том, был ли известный поступок случайным или намеренным, имеет отношение к делу тот факт, что поступок этот составляет одно из звеньев в целом ряду подобных же поступков, учиненных тем же самым лицом; б) факт, что некоторое лицо обладает известною репутациею, считается не имеющим отношения ни к какому судебному исследованию поступков этого лица, за исключением случаев, указанных в нижеследующих статьях; в) в уголовных делах тот факт, что подсудимый пользуется хорошей репутацией, имеет отношение к делу. Напротив, тот факт, что подсудимый пользуется плохой репутацией, не имеет отношения к делу, за исключением лишь того случая, когда вопрос о репутации лежит в основе самого дела или когда сам подсудимый представил доказательства своей хорошей репутации, в таковом случае указанный факт получает отношение к делу. В подобной ситуации обвинителю дозволяется опровергать показания подсудимого, представляя для этого доказательства.
Предлагаем законодательно закрепить положения об относимости доказательств и включить в УПК РФ статьи следующего содержания:
«Статья 75-1. В каждом деле можно представлять доказательства существования или несуществования любого из обстоятельств, указанных в статьях 73, 421 или 434 настоящего Кодекса, или всякого факта, имеющего отношение к такому обстоятельству, но отнюдь не других фактов.
Судья может устранить доказательство таких фактов, которые хотя и имеют отношение к основным, но признаны судьею настолько отдаленными, что не представляют значения для дела. Действуя с указанной целью, председательствующий вправе отклонить любой вопрос, направленный на выяснение факта, который не имеет прямого или косвенного отношения к оспариваемым пунктам обвинения.
Сторона, чей вопрос снят председательствующим по причине его неотносимости к делу, вправе представить доказательства в пользу наличия связи подлежащего установлению через этот вопрос факта с предметом доказывания, и вправе быть выслушана судом».
«Статья 75-2. Факты, которые хотя и не принадлежат к числу обстоятельств, указанных в статьях 73, 421 или 434 настоящего Кодекса, но настолько связаны с каким-либо из указанных обстоятельств, что вместе с ним входят в состав одного и того же события или предмета, признаются имеющими отношение к тому факту, с которым они так связаны.
Всякое доказательство должно соответствовать утверждаемым стороною положениям и ограничиваться только спорными пунктами.
Достаточно доказать только сущность утверждаемого положения».
«Статья 75-3. Когда какой-либо поступок какого-либо лица признается судом относящимся к предмету доказывания по данному уголовному делу, тогда нижеследующие факты также должны быть признаны относящими к делу, а именно:
а) всякий факт, которым объясняется мотив этого поступка или который составляет приготовление к нему;
б) все последующее поведение этого лица, обусловленное его поступком, и все дальнейшие действия, бывшие результатом поступка и произведенные самим лицом, или по его поручению;
в) все сообщения, сопровождавшие и объясняющие этот поступок, как исходящие от лица, его совершившего, так и обращенные к этому лицу».
1 См.: Пионтковский А. А. К вопросу о теоретических основах советской криминалистики // Советская криминалистика на службе следствия. – М., 1955. – Вып. 6. – С. 11.
2 Ученые, стоявшие у истоков зарождения науки уголовно-процессуального права, считали уголовно-процессуальное право формальной, уголовное право – материальной частью одной общей отрасли права. В дальнейшем была признана определенная автономия этих двух отраслей, но при их взаимной зависимости.
См.: Полянский Н. Н. Доказательства в уголовном процессе. – С. 35.
3 Случевский В. К. О пределах власти суда при устранении из дела во время судебного следствия обстоятельств, к делу не относящихся // Журнал гражданского и уголовного права. – 1880. – Книга 1. – С. 72, 73, 85.
4 Прения по реферату В. К. Случевского / Протоколы заседаний отделений Санкт-Петербургского юридического общества // Журнал гражданского и уголовного права. – 1880. – Книга 5. – С. 19.
5 Случевский В. К. О пределах власти суда при устранении из дела во время судебного следствия обстоятельств, к делу не относящихся. – С. 79.
6 Случевский В. К. Указ. соч. – С. 79–80.
7 Случевский В. К. Указ. соч. – С. 77.
8 Случевский В. К. Указ. соч. – С. 78.
9 Случевский В. К. Указ. соч. – С. 79.
10 См.: Фойницкий И. Я. Курс уголовного судопроизводства. – С. 242–243.
11 См.: Прения по реферату В. К. Случевского / Протоколы заседаний отделений Санкт-Петербургского юридического общества // Журнал гражданского и уголовного права. – 1880. – Книга 1. – С. 94.
12 Прения по реферату В. К. Случевского / Протоколы заседаний отделений Санкт-Петербургского юридического общества // Журнал гражданского и уголовного права. – 1880. – Книга 5. – С. 16.
13 Прения по реферату В. К. Случевского. – Книга 5. – С. 27.
14 Прения по реферату В. К. Случевского. – Книга 5. – С. 27.
15 Прения по реферату В. К. Случевского. – Книга 5. – С. 28.
16 См. там же.
17 См. там же.
18 См.: Прения по реферату В. К. Случевского. – Книга 5. – С. 22.
19 См.: Прения по реферату В. К. Случевского. – Книга 5. – С. 43.
20 См. там же.
21 См. там же.
22 Случевский В. К. Указ. соч. – С. 86.
23 См. там же.
24 Прения по реферату В. К. Случевского. – Книга 5. – С. 22–23.
25 См. там же.
26 Прения по реферату В. К. Случевского. – Книга 5. – С. 28.
27 См.: Прения по реферату В. К. Случевского. – Книга 5. – С. 29.
28 Случевский В. К. О пределах власти уголовного суда при устранении обстоятельств, к делу не относящихся. – С. 73, 85.
29 Цит. по: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий (ст. 595–764) / под ред. проф. М. Н. Гернета. – Выпуск 4. – М., 1916. – С. 971.
30 Цит. по: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 971.
31 См. там же.
32 Цит. по: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 969.
33 Цит. по: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 969.
34 См.: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 970.
35 См. там же.
36 См.: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 971.
37 См.: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 77.
38 Цит. по: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 102.
39 Уголовное дело № 2-04/06 // Канцелярия по уголовным делам Нижегородского областного суда.
40 Цит. по: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 103–104.
41 Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 103.
42 См.: Стефановский Д. Н. Указ. соч. – С. 79.
43 Данная тема будет развита во втором параграфе третьей главы монографии.
44 Фойницкий И. Я. Курс уголовного судопроизводства. – СПб., 1899. – Том 2. – С. 270.
45 Вышинский А. Я. Теория судебных доказательств в советском праве. – 3-е изд., доп. – М., 1950. – С. 234.
46 Уголовное дело в отношении Черкасова К. А., Гурьянова Р. О., Ермолина И. В., обвиняемых в совершении преступления, предусмотренного п. «ж», «л» ч. 2 ст. 105 УК РФ // Архив Нижегородского областного суда.
47 Данная тема станет предметом дальнейшего исследования в главе третьей монографии.
48 См., напр.: Гуськова А. П. Личность обвиняемого в уголовном процессе (проблемные вопросы науки и практики). – Оренбург, 1996. – С. 3–9, 56 и след.
49 А если брать вопрос в более широком аспекте, то речь идет о патерналистском отношении государства к личности. Забота о душе личности становится государственным делом.
50 Гребнева Н. Н. Обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого, как элемент предмета доказывания по уголовному делу: автореф. дис. … канд. юрид. наук. – Томск, 2006. – С. 7, 8.
51 См.: Гребнева Н. Н. Указ. соч. – С. 19.
52 Уголовное дело № 1-260/05 по обвинению Ражева О. М. в совершении преступлений, предусмотренных ч. 3 ст. 160, ч. 2 ст. 165, ч. 1 ст. 327, п. «б» ч. 2 ст. 199 УК РФ, Гималдинова Р. З. – п. 3, 4 и 5 ст. 33, ч. 3 ст. 160, ч. 2 ст. 165, п. «а» ч. 3 ст. 174-1, п. «г» ч. 2 ст. 163 УК РФ; Шарова А. Ю. – п. 4 и 5 ст. 33, ч. 3 ст. 160, ч. 2 ст. 165, ч. 1 ст. 327, п. «а» ч. 3 ст. 174-1, ч. 1 ст. 222 УК РФ; Шмуклера И. Л. – п. 5 ст. 33, ч. 3 ст. 160, ч. 2 ст. 165, ч. 1 ст. 327, п. «а» ч. 3 ст. 174-1 УК РФ; Тихова В. Н. – ч. 4 и 5 ст. 33, ч. 3 ст. 160, ч. 2 ст. 165, п. «а» ч. 3 ст. 174-1 УК РФ; Маноскина Д. Г. – п. 5 ст. 33, ч. 3 ст. 160, ч. 2 ст. 165, ч. 1 ст. 327, п. «а» ч. 3 ст. 174-1, ч. 1 ст. 327 УК РФ (Т. 41, л. д. 94–117) // Архив Сормовского районного суда г. Нижний Новгород.
53 См.: Люблинский П. И. Предисловие к работе: Стифен Д. Очерк доказательственного права. – СПб., 1910. – С. LI.
54 Вышинский А. Я. Теория судебных доказательств в судебном праве. – М., 1941. – С. 153–154.
55 Вышинский А. Я. Теория судебных доказательств в советском праве. – С. 235; он же. Теория судебных доказательств в судебном праве. – С. 154.
56 Полянский Н. Н. Доказательства в иностранном уголовном процессе. – М., 1946. – С. 42.
57 Люблинский П. И. Предисловие к работе: Стифен Д. Очерк доказательственного права. – С. LI.
58 См.: Александров А. С. Введение в судебную лингвистику. – Н. Новгород, 2003. – С. 160.
59 Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий (ст. 595–764) / под ред. проф. М. Н. Гернета. – Выпуск 4. – М., 1916. – С. 973.
60 Цит. по: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 973.
61 См. там же.
62 Цит. по: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 973.
63 См. там же.
64 Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 972.
65 Там же.
66 См. там же.
67 См.: Правила адвокатской профессии в России: опыт систематизации постановлений Советов присяжных поверенных по вопросам профессиональной этики. Составил член Совета присяжных поверенных округа Московской судебной палаты Александр Николаевич Марков. Москва, 1913 год / сост.: А. В. Воробьев, А. В. Поляков, Ю. В. Тихонравов; отв. ред. Ю. В. Тихонравов. – М.: Статут, 2003. – С. 307–318.
68 См.: Устав уголовного судопроизводства. Систематизированный комментарий. – С. 973.
|
|
