|
|
К оглавлению
3. Несколько замечаний о культурном ландшафте средневековой Европы, в котором происходили метаморфозы “народного обвинения”
Христианство принесло значительные изменения в философско-юридическое мышление. 1 Оно означало переход от философии естественного права к откровению, хотя и сохранило концепцию «логоса» как разума и как принципа космического порядка. Божественная власть утверждала как духовный, так и светский порядок жизни. Человеческое существование имело смысл только постольку, поскольку оно означало примирение человека с создателем. В этих условиях о плюральности истин говорить не приходилось. Церковь и государство, т.е. власть, в течении столетий узурпировали право на обладание истиной. Инакомыслие рассматривалось как ересь. Абсолютивизм в области познания нашел выражение в сугубо односторонней деятельности духовной/светской власти по установлению объективной истины. Крайней формой подобного процесса явилась “святая инквизиция”.
Процессуальная форма, как уже было показано, обусловлена господствующими в правовой идеологии представлениями об истине и способах ее установления. Поэтому не будет преувеличением сказать, что общая духовная среда средневековья была враждебна идеи народного обвинения.
Однако нельзя забывать, что христианское учение имело не только догматические формы -католичество и православие, оно несло идею индивидуальной свободы. Поэтому христианская традиция в соответствующей интерпретации становилась культурной средой и для состязательных форм уголовного судопроизводства. Рассмотрим же какие интеллектуальные течения позволили в конце-концов некоторым христианским странам придти к осознанию необходимости организации уголовном судопроизводства на начале народного обвинения.
Мы считаем, что становлению инквизиционно-розыскного процесса в Европе прежде всего способствовало превращение католицизма в господствующую идеологию. В период раннего средневековья в германских государствах существовал частный обвинительный процесс. Каждай индивид имел право на доказывание своей правоты по делу, которое касалось непосредственно его (и в этом отличие частного обвинения от народного) перед судом себе равных. Истина, имеющая сакральный характер, принадлежала тольку Богу. Люди были равны в своей неспособности постигнуть божественную правду разумным путем. Узнать божью волю можно было через ордалии, поединки, т.е. иррационально.
Позднее право изрекать истину от имени Бога узурпирвали Папа и Римская католическая церковь. Поэтому в период классического средневековья основной вопрос философии о субъективном и объективном, частном и общем решался только в рамках схоластического спора между «реалистами» и «номиналистами». Это была догматическая дискуссия, т.е. игра в слова. Отличие от античной софистики состояло в том, Логос понимался не как речь человека, а божественное откровение. Поэтому человеческой речи не придавали свойство порождать “истину”, функция ее сводилась к истолкованию воли Власти-вне-человека. Средневековая казуистика с ее постоянной аппеляцией к божественному авторитету, лишала индивида свободы в области познания. Понятно почему в указанное время отсутствовали эпистемологические предпосылки для возникновения темы народного обвинения, как способа установления субъективной истины в уголовном судопроизводстве.
Догматизм в познании отразился и на учении о праве в целом. С появлением decretum gratianum естественное право уже не могло больше отождествляться с разумом. Оно стало частью божьего закона. Церковь стала его верным интерпретатором. На протяжении столетий господствующей являлась схоластическая система права, созданная Св. Фомой Аквинским. Он приводит иерархическую схему права, в которой божественный закон является верховным. Это так, потому что все части вселенной управляются божественным разумом. Не весь божественный закон доступен человеческому разумению. Доступная часть выявляется посредством вечного закона, являющегося воплощением божественной мудрости, и lex divina является даром господним, как это изложено в священном писании. Принципы вечного закона воплощены в естественном праве. От естественного права берут начало все человеческие законы.
Таким образом, в средневековой правовой идеологии смысловые конструкции строились на однозначном подчинении частного общему, субъективного объективному. Народное обвинение, наоборот, подразумевает “игру” этих оппозиций, размывание между ними грани.
Однако средневековая правовая культура была неоднородна. В ней достаточно рано проявились различия между романо-канонической и английской традициями. Именно последняя сформировала ту интеллектуальную почву, которая оказалась восприимчивой к идее народного обвинения.
Английский уголовный процесс и английская правовая система, одним из основных правил которых является право каждого гражданина на предьявление обвинения в суде, в основном сложились к 17 веку. На правовую идеологию Англии большое влияние оказали англиканская теологическая мысль, эмпирическая философия относительно природы истины и соответствующих методов достижения ее, а также другие гумманитарные и естественные науки.
Однако корни англосаксонской правовой системы уходят в ранее средневековье - в частный обвинительный процесс. То что частный обвинительный процесс не превратился, как в континентальной Европе, в следственно-розыскной объясняется первым эпистемологическим кризисом, имевшим место в Англии в 12 веке.
Этот первый и более глубокий кризис был связан с тем, что “иррациональные доказательства”- ордалии перестали удовлетворять судей в качестве средства достижения истины. Но если иррациональное доказательство и частный состязательный процесс на контненте были заменены романо-каноническим инквизиционным процессом, то в Англии утверждается суд присяжных.
Рациональная система доказательств романо-канонического инквизиционного процесса поддерживалась системой расследования, осуществляемого профессиональными судьями. Подобное построение было создано, чтобы получать “полную доказанность”, определяемую системой формальных доказательств, которая строго устанавливала количество и качество доказательств для достижения “материальной истины”. Требовалось строго определнное число свидетельств для того, чтобы установить факты и как только “полное доказывание” достигалось происходило автоматическое признание виновным. Судья в большинстве уголовных дел был по существу счетчиком, который суммировал части доказательств. Для осуждения требовались показания двух добрых свидетелй или признание обвиняемого, для получения которого применялась по определенным правилам судебная пытка.
В виду того, что Римская католическая церковь своим авторитетом поддерживала романо-каноническую систему, она только усовершенствовалась схоластами и не подвергалась доктринальному сомнению. Эта закрытая догматическая система настолько прочно укоренилась на континенте на протяжении всего средневековья, что, повидимому, по этой причине окзалась маловосприимчивой к эпистемологическим выводам ранне модернистского периода, которые сосредоточились на источниках, природе и пределах человеческого знания.
В Англии же правовая доктрина в связи с рано наметившимся разрывом с католичеством, оказалась открытой для новых эпистемологических веяний. Правда заменившая “иррациональное доказывание” процедура доказывания в суде присяжных вначале мало требовал в плане выработки правил доказательств и критериев “истинности” для осуждения. Однако само по себе существование феномена суда присяжных явилось консервирующей формой для обвинительного процесса, сохранения частного элемента в судопроизводстве, защиты его от экспансии публичного, объективного начал. Поэтому английский суд присяжных позднее оказался способным воспринять идею народного обвинения в ходе 2-ого эпистемологического кризиса, имевшего место на рубеже 16-17 веков.
Обвинительное жюри или жюри, требующее обвинения, развилось перед уничтожением ордалий в 1215 г. Это “grand jury” нередко называют еще “common accusation”, т.е. буквально “общинное обвинение”. Однако последнее ничего общего не имеет с понятием “народное обвинение”. Вердикты этих средневековых больших жюри были более предназначены для установления характеристики обвиняемого, его репутации, чем установления его фактической вины или невиновности. Процесс разведения жюри присяжных на две самостоятельных формы произошел не сразу. Вердикты так называемых “малых жюри”, “petit jury”, которые скорее осуждали, а не свидетельствовали о репутации обвиняемого перед судом, появились, по мнению Роджера Грута в 1219-1221 г.г.2 Хотя первоначально было некоторое частичное совпадение в назначении этих двух жюри присяжных. Отделение предания суду от самого судебного разбирательства вполне определилось лишь к 1328 г. При этом процесс окончательного превращения “большого жюри” в орган предания суду продолжался вплоть до 19 века.
В качестве присяжных отбирались соседи обвиняемого, т.к. предполагалось, что они знают факты и включат свои знания в вредикт. Таким образом, присяжные выносили свой вердикта в первую очередь на основе своих личных знаний об обвиняемом и событии преступления, а также сведений, полученных от других лиц как в самом суде, так и вне его. Поздее, в 13 и 14 веках присяжные, вероятно, выступали одновременно и как субъекты доказывания, и как носители доказательств. Свидетели еще не стали выступать как регулярная часть уголовных обвинений. Только с середины 15 века свидетельские показания стали регулярно применяться по уголовным делам. Однако к этому времени все еще не совсем ясно было ли их участие чисто формальным или имело содержательный момент. Существуют разные мнения относительно того, что являлось предметом их показаний: то ли они должны были подтвердить хорошую репутацию обвиняемого, то ли их показания являлись источниками сведений об обстоятельствах дела. Очевидно, со второй половины 15 в. присяжные перестали быть непосредственными носителями информации, а превратились в лиц, слушающих и оценивающих доказательства, которые им представляли частные обвинители или государственные дожностные лица. К этому времени отпало и требование о том, чтобы присяжный должен быть жителем той деревни, где имело место правонарушение.
После 1400 года присяжные уже выступали в качестве пассивных наблюдателей спора сторон (по мнению Джона Лангбейна, это произошло позднее - в 1554-1555 г.г.) В течении 16 века присяжные стали выслушивать свидетелей только в стенах суда, хотя в более ранний период могли получать от них сведения и вне суда. Сэр Томас Мор сказал, что никто не должен давать показания присяжным иначе как в суде. Окончательно в английском праве закрепилось понятие свидетеля и запрет на досудебное информирование присяжных в 1563 г.3
Таким образом, присяжные стали пассивной, третьей стороной в деле, котрая должна были оценивать и анализировать сведения о фактах, которые сами они непосредственно не наблюдали и предварительно не имели о них сведения, с тем, чтобы придти к какому-либо убеждению или решению.
Это привело к тому, что английские судьи на рубеже 16-17 веков встали перед трудной задачей относительно выработки новых правил доказывания. Если первоначально не существовало нужды в конструировании теоретических обоснований способностей присяжных к достижению правды, то по мере того как роль свидетельствоания возрастала, возникла проблема доверия к опосредованным источникам сведений о фактах. Она и стала центральной для правовой теории.
Направление развития английской правовой теории в 16-17 веках определили несколько обстоятельств. Прежде всего следует сказать, что английские судьи традиционно исходили из древнего положения общего права о том, как определить уровень вероятности доказанного, достаточный чтобы вынести вердикт. Это правило взято из общекультурного понимания того как мы узнаем вещи такими какими они есть на самом деле. Предполагалось, что английские присяжные, как здравомыслящие люди способны правильно понять дело и вынести вердикт, не нуждающийся в подтверждении со стороны власти или каких-то других лиц.
В начале 17 века сэр Фрэнсис Бэкон, лорд-канцлер, утверждает, что английский закон стоит на том, что на совести и понимании присяжных полностью лежит как определение доказательства, так и распознавание и доверие к показаниям свидетелей, более того, это является их частным знанием. Указанное правило нашло закрепление в Королевской прокламации, изданной в октябре 1607 г.4 Таким образом, презюмирование истинности принятых присяжными решений нашло законодательное подкрепление.
Однако английские судьи встречались с еще двумя источниками руководства в области выработки теории доказательств. Первым была англиканская религиозная традиция, которая искала рациональные методы принятия решений в повседневной жизни. Другой было научное движение Бэкона, Бойля и особенно Локка, которые обосновывали истину доказательствами, с которыми имели в дело в научной практике. Указанная интеллектуальная составляющая оказала революционное воздействие на преобразование аглийской системы судопроизвосдтва.
Уже в 16 веке гумманистическая критика нанесла подвергла разрушающему сомнению основополагающие представлениям схоластизма. Однако она мало принесла позитивного относительно теории познания. Античное понятие “вероятности” традиционно воспринималось английскими интеллектуалами в самом общем виде, без выделения в его составе понятий неопределенности, правдоподобия и просто вероятности. Когда доказательство было не ясным и существовали неразрешимые сомнение относительно достоверности суждения, оно рассматривалось как вероятное или, как просто мнение, но не знание.
Однако к концу 17 века в Англии развилось представление, что вероятность состоит из ряда переходных оценок, начиная от неправдоподобности к вероятному и далее к высшей категории вероятности, которая называлась “разумное убеждение” или “нравственная определенность”. Эти последние понятия, трактовавшиеся как высшая степень вероятности, по мнению некоторых современных исследователей, “оказали громадное влияние на английское право”.5
Следует отметить особую роль Д. Локка, который осуществил систематизацию категории “вероятного знания”, так что именно на ней было основано понятие “судебного доказательства”. То что другие называли “нравственным убеждением” было для Локка разновидностью вероятности, высший уровень которой обладал универсальной способностью к достижению согласия. Оно достигает такой близости к определенности, что управляет образом наших мыслей настолько же насколько самая очевидная демонстрация. Низший уровень вероятности порождает “уверенность”, “внутреннее убеждение” или просто “мнение”. По Локку, убеждение есть ни что иное как мнение относительно правды о той или иной практической стороне, которая может касаться любого действия как морального, так и религиозного, как гражданского, так и библейского”.6
Уровень согласия определяется весом доказательства. Для новых ученых и философов естественные явления и процессы должны были проверяться экспериментально, наблюдением и подтверждаться доказательствами. Качество и количество доказательств зависит от того насколько они помогут удостовериться любому в существовании факта, так что в утверждении ни один здравомыслящий человек не мог усомниться.
Значительная часть английского интеллектуального сообщества восприняла эту эмпирическую трактовку знания, которая не отрицала ни вероятности обладания достоверностью, ни предьявляла требований к абсолютной определенности. Подобный общекультурный подход непосредственно сказался на английской правовой системе.
Следует в связи с этим отметить такую тему как косвенные доказательства и презумпции в доказывании. Они рассматривались как разновидности вероятного в соответствии с риторическими традициями древнего мира. В этом плане непрямые, производные улики в ораторике и практике судоговорения связывались с вероятностью, как и все, что относилось к риторике и повседневному знанию.
Другие стандарты достижения “истины” в рамках уголовного судопроизводства были заимствованы правоведами из теологии, религиозной философии, истории, этики. Особенно это касается положений о нравственной убежденности или высшей степени вероятности. Критерии доверия, вероятности и определенности активно разрабатывались англиканским теологами, поэтому нет ничего удивительного, что английские судьи обратились к ним.
Англиканская теология развивалась через полемику с римскими католиками по поводу библейских авторитетов, доказательств Создания, природы религии и схоластической традиции и других тем. Немаловажное значение среди них имела и проблема внутренней убежденности и свободы нравственного выбора индивида.
Чтобы понять, что англичане понимали под “убеждением” необходимо обратиться к схоластической традиции использования этого термина в позднем средневековье. Хотя казуистика в целом исчерпала себя в Англии к концу 17 века, когда окончательно укрепилось убеждение, что правосудие должно осуществляться не церковниками, а людьми. Однако многие положения этой доктрины трасформировались в то, что в последующем составило моральную философию 17 столетия.
Английская казуистика отрицала доктрину “казуистического правдоподобия”, связанную с иезуитами. Эта теория требовала единственно только простого авторитета для того, чтобы признать поведение правильным. К тому же она совершенно отрицала эмоциональные, нравственные последствия для субъекта поведения. Постреформаторские английские дискуссии в первую очередь сосредоточились на анализе проблемы разумного, нравственного выбора и принятия решения на основе свободной оценки внутренней ситуации, в которой находтся принимающий решение человек.
Характерно, что английская школа схоластики настаивала, что убеждение включает интеллектуальный акт, а не волевой. В английской протестантской казуистике каждый человек должен быть своим собственным строгим судьей. Как отмечал В. Пракинс в “Голосе совести” (1596 г.), совесть (убеждение) действует как маленький бог, находящийся в человеческих сердцах, который привлекает их к суду в этой жизни также как господь Бог будет судить их за их прегрешения в судный день”.7 Другой теолог, Д. Тэйлор отмечал, что совесть является функцией понимания, но не страсти. Идти против совести это значит идти против рассудка”.8 Таким образом, совесть, “consciencе” является умом, разумом, “mind”. “Убеждение” или “спокойная совесть” в соответствии с английской схоластикой 17 века требовала полного убеждения, достигаемого средствами рациональных способностей.
Так, правило “внутренее убеждение” явилось первым сосудом, в который были влиты современные английские критерии оценки фактов и показаний. “Внутреннее убеждение” можно считать в значительной степени синонимом разумной веры, которая состоит в вере выше разумных сомнений.
Понятие “внутреннее убеждение” явилось центральным моментом в становлении такого стандарта английского доказательствнного права как “разумные сомнения”. Вердикты должны выноситься присяжными на основе их “внутреннего убеждения” в доказанности виновности обвиняемого. Обвинитель должен доказать вину обвиняемого в такой степени, чтобы не оставалось «Reasonable Doubts», разумных сомнений. Эта формула сохранилась до наших дней и была глубоко проанализирована судьями. Лорд Деннинг заметил: «Доказывание, исключающее разумное сомнение, не означает доказывания без тени сомнения... Если доказательство против человека настолько убедительно, что оставляет лишь самый небольшой шанс в его пользу, который может быть отвергнут предложением: «Конечно, это возможно, но почти невероятно», то дело доказано в такой степени, чтобы не оставалось разумных сомнений, и без этого ничто другое не будет достаточным.
Судебное решение на основе внутреннего убеждения не может быть связано с влиянием иных факторов. Убеждение не обязано исключать сомнения, оно не должно оставлять место разумным сомнениям.
Использование в юридическом дискурсе понятия “разумные или умеренные сомнения”, являющегося частной практикой английского языка, связано с общими закономерностями его развития. Английская правовая теория, естественные науки, другие дискурсивные практики и что, самое интересное, самый английский язык, его грамматика, лексика,9 образовали в 17 веке единую дискурсивную формацию в результате 2-ой эпистемологической революции.
Юристы, развивавшие новые правовые формы, естествоиспытатели нового эмпирического движения и прочие интеллектуалы были объединены поиском более разумных правил и процедур для установления «существа фактов». Основная проблема, которая существовала в обоих сферах заключалась в том, чтобы сформировать новый вероятностный образ мышления, чья убедительность не зависела бы от традиционных авторитетов - церковных схоластов, оперировавших абсолютными категориями. Действительно, в это время одни и те же методы удостоверения «истины», достоверности находят употребление и в уголовном суде и в естественнонаучных исследованиях. Они образовали то, что называется эпистемой.
Таковы основные положения английской правовой доктрины о методах установления судьями правовой виновность на основе наиболее высокой степени определенности достижимой в человеческих делах.
Указанные интеллектуальные положения составляют идейное ядро, душу английского уголовного процесса. Они определяют его форму, структуру, в том числе делают необходимым идею народного обвинения в качестве одного из основополагающих принципов.
Отметим в связи с этим явную преемственность английский юридического дискурса с правовым дискурсом античных Афин и Рима, прежде всего в ясности усвоения и развития понятия «здравый смысл». Хотя, конечно, в виду развитости специализации внутри научного дискурса, в этом прослеживается не только результат влияния философского дискурса, как это было в древние времена, но влияние многих дискурсов.
Континентальная правовая доктрина сформировалась по другой модели. Как указывалось выше, основной интеллектуальный вклад в ее становление внесли догматики римской католической церкви, иезуиты. Новая протестантская философия попыталась упразднить противоречие между частным и общим, субъективным и объективным, признав и общее и частное и понятия и представления одинаково субъективными. Все индивидуальные вещи суть наши представления, все общие начала, идеи, принципы - суть наши понятия. В этом идеализм континентальной философии сошелся с английским эмпиризмом.
В этом общем субъективизме, в этом отрицании вселенского бытия, объективного и универсального, они сходятся и сводят все общее и частное к личному сознанию. Однако одним этим - протестантским принципом абсолютизма личности - сходство и ограничивается, ибо понятия их о личности прямо противоположны. Английский эмпиризм вполне отождествлял личность с индивидом. Он признавал, что все вещи суть наши индивидуальные представления, что всякие общие понятия образуются индивидуальным умом путем сравнения единичных случаев и их произвольного обобщения путем словесных знаков. В соответствии с этим сформировалось представление, что государство и право образуются под исключительным влиянием индивидуальных действий и эгоистических потребностей человека. В основании государства лежит принцип ассоциации, в основании права - польза всех, взятых в отдельности.
Что касается категории истины, то, как уже отмечалось, английские эмпирики придерживались последовательного скептической позиции по поводу ее достижения: мы не можем выйти из субъективного ряда представлений, не можем осознать ничего реального вне этих представлений, ничего универсального, существующего независимо от нашего личного сознания.
Наоборот, немецкий идеализм, например, склонен все индивидуальные элементы сознания признавать производными вторичными первична только универсальная деятельность духа, “абсолютное я” - бесконечный абсолютный субъект. Для идеалиста отдельное лицо есть “момент мирового процесса”, преходящий и несущественный. Идеалист не признает никакой индивидуальной свободы человека, рассматривая все существующее как нечто разумное, т.е. логически необходимый момент диалектического развития мировых идей.
Таким образом, философия на континенте, развивала протестантский принцип абсолютизма личности в совершенно ином направлении. Полагаем, что это самым непосредственным образом сказалось на романо-германской правовой системе. В частности, в сохранении следственно-инквизиционной формы уголовного судопроизводства, монополии должностного обвинения. Полагаем, что идея народного обвинения оказалась невостребованной в уголовном процессе этих государств в силу логики их правовой культуры.
Последовательно развиваемые в английской национальной культуре и правовой идеологии приорититы частного начала над публичным, субъективного над объективным, особенного над общим привели к вызреванию интеллектуальной потребности в смысле “народного обвинения” в уголовно-процессуальном языке. Поэтому, слова современников: поэта Д. Донна: «И если ты слышишь погребальный колокол, не спрашивай по ком он звонит. Он звонит по тебе» и аббата Галиани о том, что свободны лишь те люди, которые вмешиваются в то, что их лично не касается,10 это «знаковые» слова. Они обозначают реальность бытия смысла «народное обвинение» в английском юридическом дискурсе, в частности в термине «private prosecution». Народное обвинение в Англии не было введено законом, оно вызрело в ходе развития ее правовой культуры судопроизводства.
1 Здесь и далее в этой главе нами используются положения из работ: Shapiro, Barbara. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause»: Historical Perspectives on the Anglo-American Law of Evidence. Berceley: University of California, 1991; Shapiro, Barbara. Probability and Certainty in Seventeenth-Century England. Princeton: Princeton Univercity, 1983.
2 Shapiro, Barbara. «Beyond Reasonable Doubt» and «Probable Cause»: Historical Perspectives on the Anglo-American Law of Evidence. Berceley: University of California, 1991, p. 4.
3 Ibid. P. 6.
4 Ibid. P. 10.
5 Ibid. P. 8.
6 Ibid . P. 17.
7 Ibid. P. 16.
8 Ibid. P. 16.
9 Именно в это время произошел переход судоговорения в судах со французского и латинского на английские. А самый английский язык из языка “черни” становится литературным.
10 Кулишер Е.М. Указ. соч., с. 25.
|
|
