Уголовный процесс
Сайт Константина Калиновского

Гущев, В. Е., Александров, А. С.
Народное обвинение в уголовном суде.
Н.Новгород: НЮИ МВД РФ, 1998. 160 с.

К оглавлению

5. История возникновения и превращений советского общегражданского обвинения, а также его последующего вырождения

«Книга оставит во мне смешанное чувство. Над некоторыми страницами, где описывались вооруженные народные шествия, я буду рыдать и шептать в своей каморке: «Неужели у меня этого никогда не будет!». Плакать от восторга, зависти и надежды над трехтомной книгой, над нашей русской революцией. «Неужели у меня этого никогда не будет!» Другие страницы вызвали у меня злость ... «Проститутка Троцкий! - думал я, - а что вы заставили делать рабочих после вашей Октябрьской революции - то же самое, потребовали, чтобы рабочие вернулись к работе... Класс, который сделал революцию, сделал ее не для себя, а для вас.»

Эд. Лимонов. «Это я - Эдичка». 1976.

Не верно, что своим появлением на российской почве народное обвинение обязано государственной власти, закону. Оно было порождено анархией. Советское общегражданское обвинение было интуитивной попыткой революционного народа создать новую форму достижения справедливости в уголовном суде на основе отрицания “старого закона” и “старого суда”. Народное обвинение является неотъемлемым атрибутом первоначального и короткого, но поистине великого и народного периода октябрьской революции. Это был период революционного правотворчества. Но в равной степени его можно назвать и маргинальным, периодом слома традиционного русского юридического дискурса, имперского по своему предопределнию. Народное обвинение - это явление ad marginium, на краю “нормального” российского юридического текста. Почему оно состоялось у нас вопреки всем традициям? Ответов несколько.

Первоначально большевики преследовали по отношению к противостоящему им российскому государству и праву вполне анархические цели - уничтожить их. В партийных программах ставились задачи ликвидировать старый бюррократический аппарат и принять меры против возрождения бюррократии. Заменить государство всеобщим вооружением народа. Утвердить самодержавность масс путем передачи власти в руки большинства трудящегося народа. Государство виделось, как сообщество самоуправляемых коммун. Таким образом, цели ставились вполне анархические.

Социально-экономическая почва также была подготовленной, как писала официальная пресса, к этим «семенам анархии и безумия». Большевики выражали анархические настроения масс к отрицанию. Безусловно, большевистское руководство имело намерения (весьма смутные) по установлению «нового», «революционного» порядка (а получилось, как всегда, имперски «старого»), однако вначале эта тема отступала на задний план перед главной задачей разрушения государственно-правовых структур.

Конструктивные намерения у революционеров в отношении правосудия были весьма неопределенными. В программе РСДРП 1903 г. указывалось только на необходимость установления «народного суда». О системе обвинения в программных партийных документах нет ни слова. Над этим не задумывались, пока не взяли власть и обрели право на истину. “Истина», как сказал Ницше - это стремление к власти над множеством ощущений». Уголовное “правосудие” (право на суд, право на истину) - это способ легитимизации той истины, которая нужна власти. Поэтому обвинение имеет тот вид, который соответствует определенному способу объективизации истины принятому в судопроизводстве. Вид обвинения в уголовном суде в конечном итоге отражает то как выстраивается в данном обществе отношение власть -индивид. Когда в России революционная часть народа действительно взяла власть в свои руки, тогда справедливость народного обвинения озарила на краткий миг историю отечественного уголовного судопроизводства. Когда верхушка большевистской партии узурпировала власть в стране, народное обвинение было уничтожено.

В период слома традиционного юридического дискурса и его материальных атрибутов в виде структуры судоустройства русский народ получил уникальный шанс творить, подчиняясь лишь инстинкту желания (господства, конечно), свое право. Поэтому мы не связываем возникновение народного обвинения с деятельностью советского государства - изданием Декрета о суде № 1. Народное обвинение, как феномен стихийного народного правового дискурса уже состоялось к тому времени.

Первая сессия Народного суда или Военно-Революционного суда, имела место 4-6 ноября (по старому стилю) 1917 г. по инициативе Выборгского районного Совета Рабочих и Солдатских депутатов. Об этом сообщалось в №№ 219, 220 газеты «Известия». Интерпретация этого события в заметке от 9 ноября под названием «В народном революционном суде» выглядит следующим образом.

Суд состоял из представителей от пролетарских организаций. Все дела решались публично, при активном участии «гостей». Гости после прочтения «протокола следственной комиссии» могли задавать вопросы, выясняющие суть дела и степень виновности подсудимых и выступать как обвинители или защитники. Суд преследовал задачи исправлять «неуравновешенные», «преступные» элементы.1

Следует внести некоторую ясность относительно термина «следственная комиссия». Очевидно, появление следственных комиссий связано с борьбой Временного правительства со своими противниками в условиях паралича полиции и прокуратуры. Надо отметить, что следственные комиссии наиболее активно действовали в период, когда Керенский А. являлся Революционным прокурором. Создавались они по случаю. Организованной практики их деятельности не было и в самостоятельную структуру они не оформились. Большевики переняли понятие «следственная комиссия». И в предоктябрьские и послеоктябрьские дни «следственные комиссии» уже действовали при военно-революционных комитетах. Кстати, Сталин И. являлся одним из первых членов следственной комиссии при Петроградском ВРК во время октябрьского переворота.

Полагаем, что термин «следственная комиссия» имеет ярко выраженный знаковый характер, поскольку показывает зловещую связь времен в истории русского уголовного процесса. Клеймо “следственного розыска” как проклятье лежит на русском уголовно-процессуальным языке. Даже в периоды переоценки всех ценностей приверженность к “следственной форме” сохраняется. Термин «следственая комиссия» в увязке с термином «протокол» (означающим письменность, тайность досудебной подготовки дела) независимо от того сознавал это или нет известинский комментатор (а он, безусловно, являлся представителем идеологии новой власти), обозначает подспудное желание власти через следственную форму узурпировать право на уголовное преследование.

Впрочем, судя по некоторым свидетельствам так называемые «следственные комиссии» в Народном суде вначале имели характер скорее обвинительного, а не следственного органа. И в этом плане можно констатировать, что желаемое властью не всегда соответствовало действительности, а именно народному пониманию того, как должно осуществляться обвинение. Так, текст более ранней заметки (от 8 ноября) о первой сессии Народного суда позволяет несколько по другому понять то, как осуществлялось обвинение.

Судья Чакин объявил перед началом судебного заседания: «Порядок таков. Дают объяснения стороны, затем из присутствующих граждан желающие высказываются, двое за обвинение, двое против.» Разбирательство дела начинается с выступления обвинителя (имя его не называется, но судя по всему он непосредственно задерживал правонарушителя). «Обвинение» кратко: солдат Беляев в нетрезвом виде стрелял из винтовки на улице. Следуют объяснения подсудимого Беляева. Далее «председатель предлагает высказаться желающим обвинителям. Продолжительная пауза... Наконец выступают двое из публики. Один за другим высказываются они за вред, какой могло бы принести подобное поведение солдате в столь тревожное время и находят, что подсудимый подлежит наказанию.» Как замечает автор статьи: «Трудно, верно с непривычки в таком многочисленном собрании выступать в роли обвинителя.»2

Короткие статьи «Известий» о первом заседании Народного суда весьма многозначительны. Интерпретации одного и того же события в двух текстах содержат терминологическую двусмысленность, которая побуждают нас к вознаграждающему комментарию. Так, во втором тексте говорится о протоколе следственной комисси, в первом ни о протоколе, ни о следственной комиссии не упоминается, зато употребляются слова «обвинитель», «речи сторон», «обвинение». Наше слово призвано разрешить это противоречие.

Полагаем, что в данном случае речь идет не о следственно-розыскной деятельности «следственной комиссии», тайной, письменной, официальной, а именно о народном обвинении. Из общего смысла заметок следует, что красногвардейцы задержали хулигана на улице и доставили в суд, а потом один из них устно и гласно обвинял его в совершении преступления в судебном заседании перед коллегией судей. Судебное разбирательство осуществлялось по состязательным правилам. Решение суда принималось коллегиально. Таким образом, наличествуют основные признаки того вида обвинения, которое мы называем народным.

Народное обвинение выражало стихийное представление революционного народа о справедливом способе судопроизводства. Из большевистской газеты видно, что народное представление о справедливости не совсем совпадает с желаниями новой власти, начинающей осознавать себя в качестве таковой. Это проявляется пока только в направленности комментария, но уже сама лексика, сами проговариваемые слова говорят об их пока недоговариваемом (неартикулированном) смысле - желании государственной власти к безраздельному господству через монополизацию обвинительной деятельности в руках должностной магистратуры. Однако узурпировать обвинение официальная власть пока не может. Народное обвинение продолжается.

Примерно в это же время газета «Новая жизнь» сообщала о работе другого петроградского суда. «Один из членов суда, докладывая дело, спрашивал есть ли желающие защищать обвиняемого; если аудитория была возмущена фактом преступления, она выражала свое возмущение возгласами. Установив виновность обвиняемого, суд спрашивал публику о приговоре. Поступившие предложения голосовались и суд выносил постановление.»3

Аналогичным образом действовал Кронштадский суд Общественной совести. Такие суды действовали в 10 губерниях до и помимо первого Декрета о суде. Так, газета «Красная Армия» писала в начале 1918 года о форме правосудия в Пензенской губернии: «Были самосуды - теперь нет. Крестьяне вместо волостного суда создали суды на местах... при комитетах бедноты... «Суд разберет» - говорят крестьяне и тащат виновного в комитет.» Суд устный, непосредственный, скорый, в котором обвинителями и защитниками выступали присутствующие в судебном заседании.4

Характеризуя данное народное правосудие, советский ученый сталинской формации Малькевич Т. утверждает, что «особо подчеркивалась обязанность суда точно установить вину подсудимого. В последнем положении ярко сказалось новое классовое представление о справедливости, сформулированное позднее советским законодателем как обязанность суда установить конкретную материальную истину в каждом случае входящем на его разрешение - альфа и омега советского уголовного процесса.»5

Действительно, для “советского уголовного процесса”, сформированного в соответствии с “классовыми” представлениями об “истине” - это утверждение “справедливо”. Идеологическое значение понятия “объективная истина» в теории и практике советского процессуального доказывания, на наш взгляд, хорошо иллюстрируется высказыванием “любимца партии” Г. Пятакова: «Если партия прикажет считать белое черным, а черное белым - я приму это. И сделаю своим убеждением.» “И заставлю других, подчиненных мне, думать также” - добавим мы.

Однако подобное догматическое схоластическое мышление установилось не сразу. Для правовой идеологии рассматриваемого нами периода прерывности, перехода к новому уголовно-процессуальному языку догматизм не характерн, ему присуще как раз-таки наоборот расшатывание смысла традиционных правовых понятий. Хотя, безусловно, находясь в подсознании нации, в корнях национального языка , в в архетипе культуры, идея насилия, прежде всего духовного насилия, нетерпимости (причем обращенного вовнутрь - на “своих”), преформировала в последующем структуру советского уголовного процесса, придав ему инквизиционную форму. Для следственного процесса “объективная истина”, право на которую имеет в высшей инстанции партия и ее орудие - государство, конечна, альфа и омега порядка. Но для народного обвинения, для народного правосудия периода беспорядка («организованного беспорядка», по словам Крыленко Н.В.), анархии представление об объективной истине, как авторитете, давлеющем над свободой индивида, неприемлемо.

В рассматриваемое нами “смутное время” истории русского уголовного судопроизводства государство и индивид заново формировали отношения между собой. Личность и власть какое-то время занимала положение неустойчивого равновесия в обстановке хаоса. Поэтому истина была достоянием каждого. Постигаемая интуитивно как справедливость для всех, как критерий здравого смысла свободного народа, сознающего себя таковым, как соглашение о правильном, как выражение общественного мнения (докса) - в таком понимании “истина” - наверное, способна была бы преобразовать русское уголовное судопроизводство в состязательном направлении. И тогда бы право каждого гражданина на осуществление уголовного преследование не только в личном, но и публичном интересах стало бы неотъемлемым элементом русского юридического дискурса. Негативная предпосылка для такой культурной правовой революции была - в виде дискредитации предшествующей традиции. Однако установить новые начала духовной жизни, порвать с вековой традицией порабощения не удалось. Может быть не нашлось своего Солона. А может быть все дело в русском языке, который определяет рабско-имперский способ мышления, понимания окружающего мира и характер отношений между пользователями этого языка. В природе каждого человека лежит желание насилия. Состязательное судопроизводство, так же как и народный вид обвинения возможны только при сознательном самоограничении своего желания к власти - при договоре. Повидимому, для состязательного уголовного правосудия и народного обвинения, как способов достижения договорной, судебной истины, народных культурных (языковых) предпосылок не было.

Люди, осуществлявшие стихийное народное обвинение, руководствовались не писаными законами, а тем, к чему более применимо понятие интуитивного права - революционным правосознанием. Однако мы увидим, что интуиция вела их исключительно по пути насилия, а не самоограничения и договора.6 Истина понималась классово, ограниченно, противоположные мнения и их носители априорно отрицались как заведомо неистинные. И хотя специфические исторические условия делают такую ограниченность вполне объяснимой, это не снимает вопроса о конечной предопределнности русского национального юридического дискурса, как дискурса крайностей, нетерпимости.

На наш взгляд, большое влияние на формирование советского народного обвинения кроме стихийно складывавшегося народного правового дискурса оказала теория интуитивного права Леона Петражицкого. Теория интуитивного права, отрицая традиционные юридические представления о праве, тем самым объективно, на уровне правовой идеологии подготавливала русский юридический дискурс к деконструкции.

Напомним коротко в чем состоит суть взглядов Петражицкого. Он не рассматривает юридические правила и абстрактные правовые принципы в качестве решающего элемента для понимания правовых феноменов, а исследует действительные механизмы человеческого сознания, испытывающего чувство долга и правоты своих притязаний. Право и мораль присутствуют в нашем опыте, имеющем отношение к выполнению обязанностей. Они представляют собой психический опыт, содержащий позитивную или негативную оценку и динамическое осознание долга. Негативная оценка происходит тогда, когда, обдумывая каккое-нибудь действие или наблюдая его, мы испытываем отсутствие желания его совершить или отвращение к нему - чувства, связанные с мистическим властным влиянием, исходящим как бы от высшей силы. Позитивная оценка совершается тогда, когда во время такого обдумывания или наблюдения мы испытываем чувство одобрения и влечения, сопровождающееся толчком, импульсом или желанием совершить указанное действие, чувство, которое также исходит свыше от властной мистической силы. Поэтому право является проекцией нашего правового эмоционального (в широком смысле) опыта, т.е. относится к области психики. В правовом опыте чувство собственного или чужого долга сопровождается убеждением, что другой человек имеет это право. Таким образом, правовые эмоции являются императивно-атрибутивными в отношении притязаний или прав в одно и тоже время. Вся сфера справедливости (интуитивные законы) принадлежит праву, поскольку справедливость является процессом, происходящим в пределах правовой психики. Дело заключается не в том, что моральные чувства влияют на юридические правила и изменяют их, а в том, что эмоции интуитивного права производят изменения в позитивном и официальном праве. На основе императивно-атрибутивного опыта, который является абсолютно независимым от идеи каких-либо властно нормативных фактов, т.е. законов, правовых обычаев, судебных постановлений, Петражицкий делит право на две категории: 1) интуитивное и 2) позитивное. Интуитивное право отличается от позитивного права не в том, что интуитивное право является желаемым или идеальным правом, а позитивное право реально существующим; отличие состоит в том, относится или нет императивно-атрибутивный опыт к нормативным фактам. Содержание интуитивного права является интеллектуальным и характеризуется отсутствием идеи нормативных фактов. Права и обязанности позитивного права являются временными и локальными, права и обязанности интуитивного права - универсальными. Они существуют всегда и везде. Более того, интуитивные нормы являются истинными и действенными per se, поскольку побуждения связаны с представлениями об определенном поведении как таковом, безотносительно к чьей-либо команде или обычаю, в то время как значение позитивных норм является условным. Этим объясняется более высокое положение в правовом сознании первых. Как считает Петражицкий, основой правового порядка и силы, движущей общественную жизнь, является именно интуитивное право, а не позитивное. Ведь и в тех областях, где проблемы поведения рассматриваются и решаются позитивным правом, люди в действительности руководствуются не юридическими предписаниями, а своим интуитивным правом.

Теория интуитивного права Петражицкого обладала большим разрушительным зарядом, ведь революции вначале совершаются в головах. Есть все основания считать, что отцы-основатели советского уголовного судопроизводства находились под влиянием этой теории. В частности, Стучка П.И. прямо писал: «Школа кадетского лидера Петражицкого могла бы обрадоваться тому, что мы встали на ее точку зрения об интуитивном праве.»7

И это не удивительно, ведь идеи подобные высказываемым Петражицким носились в воздухе. Они определяли моду в юридическом дискурсе многих стран в первой четверти 20 века. Это можно сказать о представителях германской теории «свободного права», таких как Эрлих, Шмидт, Эггеншвиллер, Бендикс, о французах -Жени, Саллее. В Америке сильно было течение «реалистов», которые утверждали реальное право в сознании человека (судьи или просто обывателя). В Скандинавии похожих взглядов придерживались Аксель Хагерстрем, Карл Оливекрон, Вильгельм Лундстедт. Общим для всех них было отрицание нормативизма, писанного права, акцент на бессознательном, иррациональном, психическом моменте в понимании права и релятивизм в области познания.

Луначарский А.Н., которому СНК поручил написать Декларацию к Декрету о суде № 1, также находился под влиянием концепции интуитивного народного права. В статье “Народный суд”, которую по-видиому следует считать текстом неопубликованной Декларации, он писал: “Общество не едино. В недрах его борются классы с противоположными интересами и потому с разным психологическим складом, с разным правосознанием. Разбить в дребезги старый суд, оружие врага... -это первый долг революционеров. Это подсказывает им естественный боевой инстинкт... При капитализме к правотворчеству у него (пролетариата) не было никаких возможностей - ему ничего не остается, как учиться судить на деле, как создавать свое обычное право, черпая егов источниках ... духовного движения, которое отражает его классовый характер и мощный рост его значения в общественной жизни... Даже буржуазные ученые, наиболее честные, талантливые, старавшиеся опереть свое юридическое учение на подлинные науки: на биологию, психологию и социологию - должны были задолго до революции нашей, словно в предверии ее, говорить нашим языком... Особенно ярко охарактеризовал взаимоотношения “позитивного”, т.е. писанного права, устойчивой власти общественных сил, т.е. их идеала справедливости тот, кем официальная русская наука склонна гордиться... проф. Петражицкий. Он говорит:” Одновременное существование и действие и позитивного (писанного) права и интуитивного (идеала новых классов) возможно только при условии согласия между ними в общих чертах: при переходе разногласия за известные пределы, неизбежно крушение позитивного права...”8

Критика Луначарским “заскорузлой” юридической науки, которая представляет собою искусственно сколоченый фундамент, предназначенный носить право господ9, с позиции интуитивного права выглядит весьма впечатляюще. Однако спустя несколько лет большевики уже сами стали нуждаться в такой науке, которая бы идеологически легитимизировала их господство. Но в декабре 1917 г. Луначарский А. призывал: “Вывод ясен: народ несет с собой новое интуитивное право, которое требует от него прежде всего истребления всех органов старого права, ощущаемого им как величайшая несправедливость... Совет народных комисссаров, упраздняя царский и буржуазный суд, зовет русский трудовой народ к... революционному правотверчеству!”10

Другой автор Декрета о суде № 1, Стучка П. И. в первых числах января 1918 г. писал в статье «Старый и новый суд» о том, что писанный закон должен быть заменен «внутренне осознаваемым» правом, правом, «на самом деле осуществляемым живыми людьми»11

Несколько позднее Стучка П.И. составляет неофициальное руководство «Народный суд в вопросах и ответах», где развивает свои идеи об интуитивном праве следующим образом: «Суд теряет прежний формальный характер и вскоре не будет той формальности, которая была безусловна обязательна к исполнению. При таких условиях и самые уставы этого судопроизводства должны приобрести новый характер. Это будут просто руководства, не безусловно обязательные, но обязательные лишь постольку, поскольку они убедительны своим техническим совершенством... полный простор открывается для судейской изобретательности по всем вопросам, чисто техническим: о способе вызова сторон, о собирании доказательств, о способах расследования дела и т.д.»12

Итак, можно вполне обоснованно предположить, что не идеи «объективной истины», формально понятой «законности», а идеи отрицания юридических форм, как вместилища права, утверждения самодержавности народа на право и человеческую справедливость, формировали тот идеологический контекст, в котором возникло русское народное обвинение.

Поэтому мы приходим к выводу, что появление народного обвинения есть результат действия не только стихийных сил, но и определнных теоретических концепций, имевших место в русской правовой идеологии. Однако это порыв к новому отягощен был нездорвой наследственностью в виде привычки к рабскому подчинению с одной стороны и безудержному насилию с другой. Проблема создания нового справедливого правосудия оказалась не так проста: не достаточно уничтожить старые, несправедливые юридические формы, чтобы “хороший народ” интуитивно создал новые справедливые. Вскоре выяснилось, что пришедший к власти пролетариат весьма склонен к старым -инквизиционным формам судопроизводства.

Получается, что в России власть и личность в сфере правосудия иным образом не могут строить свои взаимотношения, как на основе безраздельного господства первой. Значит дело не в народе, не в классах, не в интуитивном чувстве справедливости, а какой-то подструктуре, которая обуславливает формирование судопроизводства и обвинения определенного вида.

Декрет о суде № 1, принятый СНК 23.11.17 г. (распубликованный в газ. Раб. и Кр. Пр. 24.11.17 г.) фактически констатировал сложившееся на практике положение дел. Формально он закрепил курс на слом существующих структур правосудия, в том числе обвинительной системы. В частности, п. 3 указанного Декрета гласил: ”упразднить доныне существовавшие институты судебных следователей прокурорского надзора, а равно институты частной и присяжной адвокатуры. Впредь до преобразования всего порядка судопроизводства предварительное следствие по уголовным делам возлагается на местных судей единолично, причем постановления их о личном задержании и определения суда должны быть подтверждены постановлением всего местного суда.

В роли же обвинителей и защитников допускаемых и в стадии предварительного следствия, а по гражданским делам и поверенными, допускаются все неопороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами.»

Наркомюст Стучка П. И. так комментировал это положение: “Мы упразднили и старую следственную власть, но само предварительное следствие мы оставили. Мы только приблизили его к народу и поручили тому же народному суду. Отвергли мы и прежнюю монополию государства на роль обвинителя, и предоставив эту роль любому гражданину, который волен преследовать на суде всякое, как частное, так и должностное лицо, чем либо провинившееся. Прежнее государство, как орудие угнетения было заинтересовано исключительно в обвинении, новому строю чужда подобная тенденция, его более интересует защита, чем обвинение. И если новое государство обращается к содействию обвинителя, то оно будет искать его в тех же рядах, что и защитника. По делам частного обвинения т.е. по делам которые могут оканчиваться примирением сторон уголовное дело возбуждается только потерпевшим. По всем остальным преступлениям, не исключая и преступлений по должности, всякое как частное так и официальное лицо, или правительственные учреждения имеют право обвинения. У нас монополия, т.е. исключительное право на обвинение со стороны правительственного обвинителя (прокурора) отпало окончательно. Но обвинение со стороны как частных, так и должностных лиц всегда должно быть добросовестно, иначе обвинитель сам может быть привлечен оправданным обвиняемым за ложное обвинение”.13 В статье “ “ Стучка П.И. дает следующее объяснение этому решению: «Отвергаем мы и прежнюю монополию государства на роль обвинителя и предоставляем эту работу любому гражданину, который волен преследовать на суде всякое, как частное, так и должностное лицо, в чем-либо провинившееся. Прежнее государство, как орудие угнетения, было заинтересовано исключительно в обвинении. Но строю чужда подобная тенденция; его больше интересует защита, чем обвинение. И если и новое государство обратится к содействию обвинителя, то оно будет искать его в тех же рядах, как и защитника.»14

Следует признать, что декрет имеет двойственное значение по отношению к «народному обвинению». С одной стороны, мы видим уничтожение обвинения по должности и замену его правом граждан на уголовное преследование. Однако одновременно с этим декрет закрепляет чисто инквизиционный элемент в виде предварительного расследования, осуществляемого судьей. И, пожалуй, именно второе положение, как утверждение структурного элемента инквизиционной формы, есть более существенное по своим последствиям обстоятельство, чем декларация общегражданского права на обвинение (но только в суде; предварительное следствие «оставили» должностным лицам!) За судьей -представителем власти с самого начала закрепляется статус «хозяина всего процесса». Этого обстоятельства не меняют оговорки Стучки П.И. о том, что «Местный Народный Суд, прежде всего по делам сложным не лишен права передать дело для предварительного расследования в существующие следственные комиссии, которые в этом случае производят предварительное следствие по общим правилам, возвращая дело со своим постановлением о предании обвиняемого Местному Народному Суду или Окружному Народному Суду или о прекращении дела... Но Местный Народный Суд может поручить отдельные следственные действия и любому иному учреждению и частному или официальному лицу, которые могут отказаться от исполнения этих поручений лишь по уважительной причине, законным основаниям.»15

По-видимому в этом негативном для народного обвинения выводе и заключается значение декрета. Власть государства институализировавшись в виде определенной структуре неизбежно должна была начать наступление на права народа в сфере уголовного правосудия. Первое, что она сделала - установила следственный порядок досудебного производства, выхолостило народное обвинение в его существеннейшей, пожалуй, что и наиглавнейшей части. Как ни говорили большевики о том, что не могут пойти на унаследовании старого права, на деле они не могли не сделать этого.16 В период деконструкции, слома привычных представлений какое-то время могут реализовать свое право на существование маргинальные для данной структуры явления, но все время отрицать нельзя. И когда общественным мнением овладевает желание покоя, нормальности, правовое бытие регенирируется в виде прежней структуры. Возможны те или иные мутационные изменения, но природа русского уголовного процесса на всей европейской истории его существования оставалсь всегда следственно-инквизиционной. История советского уголовного процесса -это история или самодовольного существования, или разрушения и триумфального воссоздания инквизиционной формы.

Большевики первоначально подвергли коренной деконструкции старое право, и, естественно, не сразу смогли создать новое. Для этого были и практические, и идеологические препятствия. Образовался своего рода провал в истории русской государственно-правовой формы. В этот период безвременья уголовное судопроизводство получило возможность осуществляться в нехарактерных для нашей правовой культуры формах. Самой естественной формой в условиях отсутствия государства как такового стало митинговое народное правосудие. Вооруженный революционный народ, являясь непосредственной властью, сам решал кого и в чем обвинять, и сам судил.

Имеются свидетельства в виде газетных отчетов того, как осуществлялось правосудие по декрету о суде № 1.

Красногвардейцы вводят подсудимых, и президиум, он же следственная комиссия, усаживается за стол. 17

Красногвардеец обрушивается обвинительной речью на подсудимого, главная его вина в том, что он своим проступком мешает народу в его движении к творчеству новой жизни, что он дает козырь в руки врагам народным.

Со стороны публики видно сочувствие к речи обвинителя. Однако поднимается защитник - рабочий. Он старается разбавить краски, найти смягчающие обстоятельства.

Председатель оглашает свидетельские показания, разъясняющие суть дела: подсудимый обвиняется в спекуляции мясом, стрельбе в пьном виде из нагана на улице. Подсудимый не признает свою вину. По предложению Председателя суд задает вопросы подсудимому. Председатель просит кого-нибудь из присутствующих граждан, не опороченных судом, взять на себя защиту и обвинение подсудимого.

Обвиняет рабочий, который говорит, что за все эти преступления он был бы судим и при самодержавном строе и при Временном правительстве. Ссылается на приведенные ранее показания соучастника как доказательство вины подсудимого.

Слово для защиты берет механик Куликов (он же председательствующий в суде (?). “Защитник” говорит: “Не согласен с обвинением, поскольку не выяснено, что он продавал мясо по недозволенной цене. Нельзя на основе одного свидетельского показания делать такие выводы. Лучше оправдать виновного, чем осудить невиновного. Все обвинение построено на воде. Здесь все сомнение, а сомнение толкуется в пользу подсудимого. Здесь не митинг, не цирк, помните, что вы судите человека.”

Однако на обвинении настаивают рабочие-красногвардейцы. Примечательны слова одного из них: “Мы Красная Гвардия ночами не спим - очищаем город. Председатель говорил, что нет формально прямого обвинения, но мы судим не формой, а пониманием. И я, арестовавший вместе с товарищем его, понимаю, что он виновен, так пусть же народный суд поможет нам в нашей работе.”

Другой обвинитель так аргументирует свою позицию: “они - мелкие враги революции, те кто спекулирует и спаивает. Осуждение его - вот единственный ответ на его поступок.”

Путем голосования: 37 против 24 подсудимого признали виновным.

Комментируя этот отчет, прежде всего хотелось бы указать на ярко проявившуюся тенденцию к тотализации господства, обосновывающую себя классовым чутьем на врага, и попытку воспрепятствоать ей. Мы видим, что основной проблемой народного суда становится то, как, какими средствами делать “истинными” человеческие решения, иными словами, как должно доказывать вину подсудимого, когда он сам не признается в содеянном. Революционная риторика находит благодатную почву только среди единомышленников, в судебном зале ораторство должно имеет основание в юридической форме. Последняя же покоится на фундаменте определнной эпистемы. Вполне очевидно, что уголовный процесс, понимаемый, как способ прочтения текста, подразумевает взаимную договоренность относительно указанного способа. В противном случае судебная риторика, как борьба означающих, лишается смысла. Здесь мы имем свидетельство конфликта, отсутствия договоренности относительно того как “можно превращать человека в преступника” - это ставит под угрозу жизнеспособность интуитивного народного суда. Опасения эти вскоре подтверждаются.

Развитие советской уголовной процедуры осуществлялось неуклонно в сторону ограничения идеи народного обвинения. Этапом на этом пути стал так и не вшедший в законную силу, но от этого не менее значимый по своему содержанию, Декрет Всероссийского Ц.И.К. Советов Рабочих, Крестьянских, Солдатских и Казачьих Депутатов (декрет о суде № 2) от 12.01.18 г. Ст. 24 этого закона устанавливала, что при Советах Депутатов создается коллегия лиц, посвящающих себя правозаступничеству как в форме общественного обвинения, так и общественной защиты. Таким образом, предлагается некое структурное образование, производное от государственного аппарата. Это очередной шаг в сторону усечения общенародного права на обвинение. Хотя законом не предусматрено, чтобы члены коллегий правозаступников получали государственное жалование, т.е. стали настоящими чиновниками, но наметилась явное стремление к этому.

Нерешительность Штейнберга И. по вопросу огосударствления обвинения очень не нравилась большевикам. Критика идеи правозаступничества по версии декрета о суде № 2 не стихала. Так, 26 апреля 1918 г. Пашуканис Е. писал, еще отдавая дань народному обвинению: “Совершенно очевидно, что в истинно демократическом государстве никому из полноценных граждан не может быть воспрещено отстаивание перед судом справедливости так, как он ее понимает. Это и признано в декретах, предоставляющих каждому гражданину право выступать в суде в качестве защитника или обвинителя. Однако этим не может ограничиваться задача власти по отношению к институту судебного правозаступничества. Нельзя надеяться на то, что предоставление свободной инициативы всем без различия гражданам в достаточной мере обеспечит интересы каждого привлекаемого к суду. Для этого необходимо, чтобы правозаступничество приняло организационные формы. Необходимо создание корпорации, которая путем контроля над каждым из ее членов, обеспечивала бы надлежаще высокий уровень общественной защиты и о общественного обвинения... Мы представляем себе правозащитников как корпорацию лиц, свободно отдающих свои силы и свой талант делу общественной защиты и общественного обвинения, не связанных материально с кем бы то ни было частными интересами и руководящихся в своих выступлениях исключительно принципами гуманности... Совершено необходимо, чтобы правозащитники избирались и отзывались органами Советской власти.”18

Позднее Пашуканис Е. уточнил свою позицию:” Дело юридической помощи Советскаяв власть должна, наконец, взять в свои руки... Нам необходимл... дать правосудию в лице правозащитника говорящего судью, который, выступая от имени Советской власти, остаивает првозглашенные ею идеалы справедливости.”19

На первом Всероссийском съезде комиссраов юстиции делегаты решительно высказались против порядка организации “правозаступничества” по схеме декрета № 2 и потребовали перевода этого института в “роль советских сотрудников, состоящих на платной народной службе”.20

Таким образом, Советская власть, оценив значение функции обвинения в уголовном суде, вознамерилась сосредоточить ее в своих руках. Ннаправлений, по котороым происходило ограничение народного обвинения было много.

В том же Декрета о суде № 2, в соответствии со ст. 26 "Из коллегии правозаступников может быть приглашен для каждого дала общественный обвинитель." Судебное следствие должно происходить при обязательном участии обвинителя и защитника. «В качестве обвинителей и защитников допускаются по выбору сторон все пользующиеся политическими правами граждане.» Однако об участии обвинителя на предварительном следствии и при предании суду в этом декрете уже ничего не говорится - движение дела в этих стадиях производится следственной комиссией, т.е. должностными лицами. Таким образом, частный обвинитель оказывается окончательно изгнанным из досудебных стадий. Положение ст. 28 Декрета о суде № 2 о том, что "кроме указанных обвинителей и защитников могут принимать участие в судебных прениях один обвинитель и один защитник из присутствующих в судебном заседании" не меняет существа дела.

Кто обладает правом на возбуждение уголовного преследование и досудебную подготовку уголовного иска, тот владеет и обвинением в суде. «Обвинительное дело» создается до суда, в суд оно передается уже готовым. «Обвинитель», ограниченный в своей деятельности только рамками судебного заседания, активностью суда, не владеющий доказательственной базой, не имеет реальной возможности обвинять эффективно. Это не самостоятельная фигура, а декорация, прикрывающая, активность чиновников. Значение деятельности, предворяющей судебное следствие, по подготовке материалов уголовного дела, очевидно, очень скоро было осознано людьми, которые осуществляли уголовную политику. Крыленко Н. писал: «ясно, что следственный аппарат это все и если он будет работать не в надлежащем направлении, то ни о какой судебной политике говорить нельзя.»21 Поэтому-то «ненадежный», т.е. частный/народный элемент стали прежде всего выдавливать из предварительного расследования.

Таким образом, общее направление правовой дискуссии подталкивает законодателя приблизить общественных обвинителей к государственным властным структурам. Наметился подход к постановке их в зависимое положение от государства. Одновременно явно обозначилась и инквизиционная физиономия советского процесса - досудебное производство превращается в следственный розыск. Указанные тенденции в дальнейшем усиливаются.

Необходимо отметить и еще одно обстоятельство, весьма негативно сказавшееся на судьбе русского народного обвинения. Мы имеем в виду то, что Декрет о суде № 1 положил начало существованию двух судебных систем: судов общей юрисдикции - народных судов и экстраординарных судов - революционных трибуналов. Именно последние стали основным орудием «судебной расправы» (по выражению Крыленко Н.) Именно в трибунальской практике были отработаны процедуры, ставшие потом классическими советскими. Вышинский А.Я. отмечал, что «центр внимания в области уголовно-процессуального законодательства лежал в области трибунальской юстиции.»22

В трибунальском законодательстве прежде всего был положен конец советскому народному обвинению. Так, 4 мая 1918, дату издания за подписью Ленина В. Декрета Совета Народных Комиссаров «О революционных трибуналах», мы считаем датой окончания первого самого яркого периода существования этого института.

Правда вначале надо упомянуть о другом законе. 19.12.17 г. Наркомюст Штейнберг И. издал Инструкцию «О революционном трибунале, его составе, делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и о порядке ведения его заседаний», в которой особенность трибунальской процедуры только начмечалась. Самое главное - был впервые введен инквизиционный термин «повод к возбуждению дел», второе -для производства предварительного расследования учреждалась следственная комиссия в составе шести избираемых советами лиц (ст. 3). Таким образом, расследование однозначно закреплялось за чиновниками. Деятельность обвинителя ограничивалась только судебным следствием. В ст. 7 указанного закона говорится: «а) В качестве обвинителя и защитника, имеющих право участия в деле, допускаются все пользующиеся полтическими правами граждане обоего пола; б) При Революционном трибунале учреждается коллегия лиц, посвящающих себя правозаступничеству как в форме общественного обвинения, так и общественной защиты; в) Названная коллегия образуется путем свободной записи всех лиц, желающих оказать помощь революционному правосудию и представивших рекомендации Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов.» Приведенные положения, на наш взгляд, закрепляют институт народного обвинения. С небольшой оговоркой любой гражданин получал право выступить обвинителем для защиты публичного интереса. Хотя только в судебном заседании и, согласно ст. 8, по приглашению трибунала, а не по своей инициативе. Находит закрепление линия на то, чтобы обвинением занимались не государственные чиновники, а граждане. Обвинители не находятся на государственном содержании. Кроме того, в ст. 10 указывалось, что «кроме указанных обвинителей и защитников могут принять участие в судебных прениях один обвинитель и один защитник из числа присутствующих на заседании.»

С подобным положением дел покончил Декрет от 04.05.17 г. В соответствии со ст. 5 этого декрета при каждом революционном трибунале, наряду со следственной комиссией, учреждалась коллегия обвинителей в составе не менее трех лиц, избираемых местными Советами Депутатов непосредственно, или по представлению Революционного трибунала, или Народного комиссариата юстиции.

Обязанности коллегии обвинителей по ст. 6 этого же Декрета заключались в следующем:

а) Участие через одного из членов коллегии в заседаниях следственной комиссии Революционного трибунала при рассмотрении дел лиц относительно которых возбуждено обвинени в Революционном трибунале.

б) дача заключений следственной комиссии по вопросам о подготовке дела и полноте произведенного следствия.

в) предложение следственной комиссии возбудить обвинение против того или другого лица или группы лиц в преступлениях предусмотренных Положением о революционных трибуналах, либо заключающих в себе признаки контр-революционных деяний.

г) Формулировка обвинительных тезисов по каждому делу в следственные комиссии при назначении дела к слушанию в Революционном трибунале.

д) Публичное обвинение по всем делам в судебном заседании в Революционном трибунале.

Крыленко Н.В. в связи с этим имел все основания сказать, что «идея прокурорского надзора в почти законченном виде, таким образом, была проектирована в 1918 г.»23 Это действительно так, прежде всего потому, что коллегии обвинителей стали государственными органами, члены коллегии обвинителей стали получать государственное жалование (ст. 42), стали чиновниками. Последовавшая вскоре Инструкция обвинительным коллегиям, изданная Центральной обвинительной коллегией, укрепила правовой статус членов коллегий как должностных лиц государственных органов. Так, в ней говорилось о том, что «устранение из коллегии обвинителей может иметь место только через местный Совет по представлению Президиума Трибунала или коллегии обвинителей.» Кроме того, в данном циркуляре содержалось принципиальное признание необходимости писанных процессуальных норм. Наряду со ярко выраженным стремлением организовать публично-правовой надзор со стороны государства над судьями - все это позволяет говорить о появлении праобраза советской прокуратуры и, соответственно, о конце народного обвинения.

В заключение приведем несколько свидетельств о советском народном обвинении лиц, осуществлявших судебную реформу.

19 апреля 1918 г. Пашуканис Е., подводя итоги четырехмесячной деятельности народных судов в г. Москве, высказал примечательную мысль:” В области борьбы со специфической преступностью, каковой, например, является торговля спиртным и спиртными суррогатами, выдвигается мысль организации обществ, ставящих задачей широкую борьбу с этим злом всеми мерами в том числе путем возбуждения судебного преследования. Инициатива населения тем более необходима, что аппарат милиции, на который возложена эта борьба ex officio, страдает самыми серьезными недостатками, и его деятельность часто не достигает цели. Что касается самих форм судопроизводства, то они, конечно, далеки еще не выработаны во всех деталях и не приведены в законченный вид... Тем не менее народные суды ...справляются со своей основной задачей - удовлетворить потребность населения в правосудии.”24

На наш взгляд, “предложение” Пашуканиса Е. право ассоциаций на уголовный иск.

Оценивая эффективность революционных трибуналов, Стучка П. выразид недовольство ”неэффективностью действий стороны обвинения.”25 Он писал :” Мы сами были виноваты в том, что не выясняли перед рабочими массами, посылающими в трибуналы своих представителей, всю ответственность их роли и не предупреждали их в достаточной мере от излишнего великодушия по отношению к жалким героям контрреволюции. Недостаточно было посылать своих обвинителей для более или менее блестящих речей и нельзя сказать, чтобы всегда эти обвинительные речи были на должной высоте, так, что вероятно, и здесь сказались случаи “оправдания” в ответ на неудачную речь политического прокурора.”26

Власть обоснованно была озабочана низкой эффективностью обвинения. Революционные трибуналы к середине 1918 г. не стали еще “разящим орудием в руках пролетариата”, были “непредсказуемыми” в своих решениях во многом из-за неофициального и значит плохо управляемого обвинения. Нередки были случаи оправдания явных врагов Советской власти, наказания же в случае осуждения были очень мягкими. Со все остротой встал вопрос о кадрах. Примечательно, что в трех из четырех процессов, которые мы изучили, обвинение перед революционным трибуналом поддерживал один и тот же человек - некий “рабочий завода Щетинина Тихонов”. В судебной заседании обвинители чаще всего выступали слабее защитников, в качестве которых часто выступали профессионалы - бывшие присяжные поверенные. Играя по правилам состязательного правосудия обвинители -представители Советской власти очень часто проигрывали (в том числе сам Крыленко Н.). Сказывался их непрофессионализм, враждебность судебной аудитории, мастерство защиты. Например, указанный “рабочий Тихонов” упирал в основном на классовый подход, забывая о здравом смысле обывателей, который надо иметь в виду в состязательном суде. Об этом свидетельствуют газетные отчеты о судебных процессах по делу И.Е. Тарлецкого, делу генерала Болдырева, делу графини Паниной, делу Дервицкого, делу Пуришкевича.27

Диктатура пролетариата не могла мириться с такой постановкой обвинения в уголовном процессе. Как и всякой диктатуре ей чужд был народный вид обвинения. Этим объясняется крутой поворот советской власти по отношению к “общественному обвинению”, произошедший к маю -июню 1918 г. Как писал Григорьев Ш.: “Новая власть идет старой проторенной дорогой своих предшественников. Государственая власть, скорее власть - Ленина, Троцкого ... - отрицание свободы и права непосредственного решения и устройства своих дел за трудящимися”.28

Положения о Революционных Трибунале при ЦИК от 9 июня 1918 года является очередным свидетельством этого поворота. Согласно ст. 5 Положения при Революционном Трибунале при ЦИК учреждается Центральная коллегия обвинителей в составе трех лиц, избираемых ЦИК, на которую возлагается кроме выполнения обязанностей, предусмотренных Декретом от 4 мая о Революционных трибуналах, также объединение и руководство деятельностью коллегий обвинителей местных Революционных трибуналов.

Таким образом, была в общих чертах создана структура должностного обвинения в революционных трибуналах, а сфера обвинения, осуществляемого частными лицами, ограничилась только деятельностью народных судов.

Декрет «О народном суде РСФСР» (30.11.18 г.) устранил эту несообразность. Были учреждены коллегии обвинителей и защитников, члены которых избирались исполкомами советов из числа лиц, удовлетворявших ст. 64 Конституции РСФСР. Члены этих коллегий являлись должностными лицами и получали от НКЮ содержание в размере оклада нарсудьи. Во главе коллегии стоял совет, на обязанности которого лежало прикомандирование членов коллегии для выполнения возложенных на них обязанностей (ст. ст. 40-49). Вышинский А.Я. высоко оценивая этот закон, видел его значение в отказе «от игры в либерально-демократические бирюльки», в попытке «построить классовый суд».29

Таким образом, народный элемент из советской обвинительной системы исчез полностью. Правда, позднее он частично был восстановлен Положением о народном суде РСФСР от 21.10.20 г. Кроме коллегий «советских обвинителей», назначаемых Губисполкомами, в народном суде согласно ст. 42 Положения имели право выступать в качестве обвинителей представители возбудивших дело Советских учреждений и профсоюзных организаций. Полагаем, что в лице последних снова допускался народный элемент к обвинительной деятельности. Позднее был возрожден и термин «общественное обвинение». Согласно Положения о местных органах юстиции (21.08.20 г.) губернские органы юстиции производят возбуждение в порядке общественного обвинения расследование и судебное преследование как в случае обнаружения незакономерных действий органов Советской власти, так и в тех случаях, когда раскрытию преступлений, совершенных должностными лицами или частными лицами, надлежащие органы не приняли соответствующих мер. Естественно, в данном случае речь не идет о народном обвинении в полном смысле этого слова. Имеет место попытка найти альтернативу должностному обвинению в лице «советских обвинителей». Новые «общественные обвинители» по существу представляли собой своего рода «судебную прокуратуру» - параллельную структуру должностного обвинения, которую Стучка П.И., очевидно, создавал под себя. Очевидно, деятельность коллегий советских обвинителей не совсем удовлетворяла власть. Инструкцией НКЮ от 21.11.20 г. «Об организации обвинения и защиты» эти коллегии были уничтожены. Для исполнения роли обвинителей стали составляться отделами юстиции особые списки лиц, удовлетворявших требованиям, которым должны были отвечать лица, желающие заместить судебные должности. Таким образом, от исполнительной власти вопросы назначения на должность обвинителей перешли к судебному ведомству. В ст. 3 указанной Инструкции получило развитие и положение об альтернативном должностному - новом общественном обвинении. «В случае недостаточности советских обвинителей, а иногда и наряду с ними, суд допускает в качестве обвинителей представителей возбудивших уголовное преследование советских учреждений и профсоюзных организаций, каковые своевременно извещаются судом о дне слушания дела, с указанием, если встречается надобность, на необходимость присылки обвинителя.» Применительно к вновь созданному институту, конечно, можно говорить как о допущении к обвинению народного элемента, но не в качестве самодержавной силы, а скорее как о коррективе, дополнению к обвинению должностному. Очевидно, в этих законах формируется процессуальная фигура советского общественного обвинителя, как весьма специфического выразителя идеи народности. Но даже при большом желании в данном случае нельзя говорить о собственно народном обвинении. Тем не менее усиление элементов народного участия в осуществлении обвинения продолжалось. Следующим этапом на этом пути стал УПК РСФСР 1922 года, а также его новая редакция 1923 г.. К этому времени прокуратура, как орган должностного обвинения была создана (в августе 1922 г.) и проблема эффективности государственного обвинения разрешена. Однако, очевидно, встал вопрос об участии в обвинении общественности. Ее «народной власти» нельзя было явно третировать. Один из авторов первого советского уголовно-процессуального кодекса Крыленко Н. писал в 1923 году: «Кто хочет, когда хочет и по какому поводу хочет, может выступить в качестве обвинителя. Этот принцип, если хотите, очень красив. Он демонстрирует доступность суда, он демонстрирует свободу судоговорения, он демонстрирует активность населения в работах судебного органа. И я бы сказал, что нет оснований скажем, в настоящий момент нам бояться этого принципа и в известной мере мы можем его, пожалуй, восстановить. Нам нет оснований бояться сейчас, если мы на наших процессах разрешим любому желающему выступить в качестве защитника или обвинителя. Но допустить это в 1917 году было нельзя. В 1917 году мы должны были только создать суды, как орган борьбы. Дать возможность всем и вся, по любому делу, выступать в суде, не стесняясь формой, - это значило передать в руки классовому врагу палец, ухватившись за который, он мог сцапать всю руку.»30

Таким образом, государство окрепло настолько, что могло позволить себе полиберальничать в условиях изменивщейся социально-экономической практики - НЭП. Были и соображения другого порядка. Тот же Крыленко Н. в это время отмечал, что участие рабочих и крестьян в поддержании обвинения в суде мыслилось как средство, которое должно привести к воспитанию в широких массах «сознания публично-правовой обязанности защищать нарушенный закон, а не только права жаловаться на его нарушения. Только в этих условиях сама работа прокуратуры получит необходимую окраску, и случайные жалобы и заявления трудящихся перейдут в массовую согласованную работу всех на защиту революционной законности.»31

В Циркуляре Наркомюста № 1-23 г. отмечается, что «замкнутая кастовая организация прокуратуры, ее внутренняя бюрократизация и превращение в чисто чиновничий аппарат не может быть допущена НКЮ ни в коем случае... только при самой тесной и непосредственной связи каждого лица прокурорского надзора с... трудовыми массами... могу быть достигнуты цели и задания, возлагаемые на прокуратуру.» Как видим и Стучка П.И. продолжал отстаивать идею более широкого участия народа в обвинении в новых условиях. Практически советский институт общественного обвинения был создан Временной Инструкцией губернским прокурорам «Об общих задачах, возлагаемых на прокурора» (Цирк. НКЮ 29.07.22 г. № 67), которая обязала прокуроров «привлекать к участию в судебных процессах в качестве уполномоченных им общественных обвинителей членов РКП и профсоюзов, руководя и направляя их выступления в суде.» И хотя УПК РСФСР в обоих его редакциях, а также и общесоюзное законодательство в целом, не знают термина «общественное обвинение», ст. 50 УПК (равно как и ст.18 Основ) не перечеркивала созданный циркулярами НКЮ новый вид обвинения. Согласно ст. 50 УПК «В качестве обвинителя могут участвовать в деле члены прокуратуры, потерпевший, когда законом ему предоставлено это право, уполномоченные профессиональных союзов, инспектора труда, представители рабоче-крестьянской, технической, продовольственной, санитарной и иной инспекции по делам их ведения. Другие лица могут быть допущены к участию в деле в качестве обвинителей только по особому определению суда, вынесенному в распорядительном или судебном заседании по данному делу.» Таким образом, содержание юридческого института формировалось, с одной стороны, подзаконными актами Наркомюста, а, с другой, - законами. Причем надо отметить некоторую несогласованность двух этих законодательных потоков. Наркомюст придерживается позиции более жесткой привязке общественного обвинения к прокурорскому надзору: только уполномоченные прокурором лица могут выступать в качестве обвинителей. УПК РСФСР допускает принцип выделения общественных обвинителей рядом общественных организаций и коллективов. Кроме того, суду предоставляется право допустить в качестве обвинителей и других частных лиц. Таким образом, интерпретация общественного обвинения нормами УПК является более либеральной, более в духе народного обвинения.

Именно на устранение этих признаков независимости общественного обвинения от прокурорского была направлена последующая инструктивная деятельность НКЮ.

Циркуляр НКЮ от 03.01.23 г. № 1 предписывал при практическом проведении диррективы от 29.07.22 в жизнь руководиться следующими началами: а) допущение таких обвинителей должно иметь место всякий раз только по особому ордеру прокурорского надзора за подписью губернского прокурора или его заместителя; б)в отличии от случаев выступления общественного обвинителя не по ордерам губернского прокурора, а по праву представительства от организации (Рабкрина и других) общественный обвинитель, выступающий по ордеру прокуратуры, может допускаться тем самым к участию в деле с момента распорядительного заседания суда при утверждении обвинительного заключения и защищать свои предложения уже в этот момент в распорядительном заседании, причем с момента выдачи ордера отвечает за общественного обвинителя губ. Прокурор, и посему для допущения его к выступлению на суде отпадает требование ст. 50 о необходимости особого разрешения суда на выступление данного обвинителя по делу; в) уполномочие общественного обвинителя со стороны прокуратуры равносильно передачи ему прокурором своих процессуальных прав; это уполномочие, однако, не может освободить прокурорский надзор от его обязанностей по надзору, почему губ. Прокурор сохраняет свое право кассационных протестов и опротестования приговоров в порядке надзора независимо от подачи или неподачи кассационного протеста общественным обвинителем на суде. Последнее слово в этом отношении, во всяком случае, остается за губпрокурором; г) в случае, если общественный обвинитель выступает совместно с лицом прокурорского надзора, руководство ведением процесса принадлежит официальному представителю прокуратуры. Он представляет соображения о квалификации преступления и предлагает меры наказания. Разногласие в этих случаях между общественным обвинителем и лицом прокурорского надзора недопустимо, и все спорные вопросы окончательно разрешает прокурор, не допуская ни в какой мере проявление этих разногласий на суде. Правила настоящей статьи имеют обязательную силу для всех случаев выступления общественных обвинителей, хотя бы последние выступали не по ордеру прокуратуры, а по праву (Рабкрин и иных) или по особому определению суда.

На наш взгляд, в этом акте стремление превратить общественных обвинителей в своеобразных помощников прокуроров определилась очень четко: им предоставляются гораздо более широкие процессуальные права, чем обвинителям, выступающим по поручению общественной организации. Циркуляр НКЮ от 03.07.23 г. закреплял эти процессуальные преимущества общественных обвинителей - назначенцев прокурора. Диррективное письмо НКЮ от 14.06.27 г. «Об общественном обвинении» окончательно поставило всех общественных обвинителей в зависимость от прокурора. Устанавливалось, что общественные обвинители не выделяются коллективами трудящихся или общественными организациями для участия в рассмотрении конкретного уголовного дела, а избираются по территориальному признаку сроком на один год. Прокурорам было рекомендовано обеспечивать участие общественных обвинителей не менее, чем по половине дел, по которым выступает прокурор, Таким образом, решение вопроса, по какому конкретно делу должен выступать общественный обвинитель, зависело уже от прокурора, а не от общественной организации, тем более, что общественный обвинитель допускался к выступлению в суде только по поручению прокуратуры. На прокурора возлагалась обязанность по подготовке общественного обвинителя к выступлению в суде и контроль за деятельностью общественных обвинителей.

Ясно, что при такой постановке дела общественный обвинитель лишался последней доли самостоятельности, а становился марионеткой, призванной демонстрировать широкое участие советской общественности в отправлении правосудия.

Циркуляр НКЮ от 02.07.23 г. № 141, на наш взгляд, уже вполне наглядно показывает, что «привлечение к участию в общественном обвинении лиц, не состоящих формально в рядах прокуратуры», стало для чиновников одним из очередных бюрократических показателей их работы. Этот акт разъяснял, что (1) губернские суды и прокуроры не имеют право предъявлять к поименованным в ст. 50 органам власти и организациям требование обязательного выступления представителей их в судебных заседаниях в качестве обвинителей и (2) совершенно недопустимо привлечение к участию в процессе представителей органов или организаций не по делам их ведения. Наверное, уже к этому времени в своем чиновничьем усердии прокуроры перегибали палку в деле привлечения общественности к обвинительной деятельности и потребовалось указание из центра. Участие народного элемента в обвинении стало рутинной бюрократической процедурой, которую осуществляли должностные лица прокурорского надзора.

По нашему мнению, к началу 30-х годов, в связи со свертыванием НЭПа, разгромом в ходе научной дискуссии 1927-28 г.г. проекта УПК РСФСР, подготовленного НКЮ, а также теоретических взглядов Стучки П.И., Крыленко Н.В., Пашуканиса Е.В., из советского юридического дискурса значение народного обвинения ушло.

Из науки ушли авторы, которые ввели определенный объект - «народное обвинение»- в советский юридический дискурс. Их заменили другие авторитеты, чьи слова создали новую смысловую реальность, в которой места для народного обвинения не было. Генеральный Прокурор СССР Вышинский А.Я., выступая на совещении прокурорских работников Украинской ССР в октябре 1936 г. заявил: «Старая болтовня о мобилизации общественного актива, групп содействия - это все должно куда-то отойти, сейчас нужно другое.»32

Вышинский А.Я. и его сторонники создали новую эпистему, новый алгоритм научного смыслопроизводства, который определяли знаки: (1) «объективная истина», как цель доказывания; (2) «социалистическая законность», как способ движения уголовного дела и как нормативистская трактовка права; (3) «публичность», как общий принцип смысловой интерпретации любых значений юридического дискурса; (4) «состязательность, как способ достижения объективной истины». Подобной дискурсивной формации смысл народного обвинения противоречит по самой сути.

Таким образом, второй период усиления народного элемента в советском обвинении характеризовался наполнением новым смыслом термина «общественный обвинитель». Если на первом этапе его можно было считать народным обвинителем, т.е. самостоятельным субъектом обвинения, заменявшем должностное обвинение или действовавшим параллельно с ним, то теперь обвинение, осуществляемое представителем общества, превратилось в институт добавочный, зависимый от прокурорского обвинения, как в отношении начального импульса уголовного преследования, так и в отношении объема обвинения.

Следует согласиться с тем, что именно в данный период со стороны некоторых законодателей предпринимались искренние попытки придать институту общественного обвинения черты корректива по отношению к прокурорскому обвинению, действительно дать обществу возможность сыграть роль самостоятельного обвинителя в уголовном процессе. Конечно, эта самостоятельность условная, но важна сама по себе возможность постановки вопроса, дискуссии о самостоятельности народного обвинения. И другое дело, когда в принципе не может быть и речи об этом.

В этом плане циркуляр Прокуратуры СССР № 63/11 от 02.07.35 г. «О порядке совместного выступления в процессе прокурора и общественного обвинителя», формально удостоверил лишь давно свершившийся факт - лишение процессуальной самостоятельности общественного обвинителя, т.е. искоренение народного элемента из обвинения. Инструкция предписывала, что «общественному обвинителю должна быть предоставлена оценка общественно-политического значения преступления, анализ его причин, выявление дефектов в работе организации, где совершено преступление и пр. Требования же применения определенных мер наказания относится исключительно к обязанности прокурора.» В изданной в развитие циркуляра Прокуратуры СССР от 02.07.35 г. диррективном письме Прокуратуры РСФСР от 14.08.35 г. «О работе общественных обвинителей» прокурорам предлагалось при самостоятельном выступлении общественного обвинителя предварительно проинструктировать его по данному конкретному делу и утвердить план его обвинительной речи.33

Вообще 30-е годы были богаты на создание таких юридических форм участия общественности в уголовном судопроизводстве, которые заставляют вспомнить позднейшие времена Римской империи, когда бюррократия изощрялась в попытках использовать аккузацию в своих целях. Проще говоря, облегчить себе существование за счет поощрения доносительства и подобного рода “вспомоществований”.

Например, появляется институт так называемых соцсовместителей - активистов общественников выполнявших прокурорские или следственные функции без отрыва от основной работы. При этом соцсовместители были призваны не только содействовать, а непосредственно выполнять оперативные функции должностных лиц во всем объеме с теми же правами и обязанностями, как и штатные работники аппарата прокуратуры от которых соцсовместители отличаются только тем, что осуществляют эти функции в свободное время без отрыва от производства и бесплатно в порядке общественной работы. Имело место так называемое открытое расследование, когда следственные действия производили более или менее широким кругом лиц публично и без процессуального оформления. И все это на фоне истерии доносительства, охватившей годы население. Ничего общего все эти явления с народным обвинением не имеют.

Дальнейшая судьба общественного обвинения имеет весьма отдаленное касательство к теме нашего исследования, поскольку современное уголовно-процессуальное законодательство исключает возможность саму постановку вопроса о самостоятельной роли общественного обвинителя по вопросам возбуждения публичного уголовного преследования и отказа от него, определения объема обвинения, собирания доказательств.

Ст. 250 УПК РСФСР определяет, что представители общественных организаций и трудовых коллективов могут быть по определению суда допущены к участию в судебном разбирательстве уголовных дел в качестве общественных обвинителей. Объём правомочий общественных обвинителей регламентирован ч. 3 ст. 250 УПК РСФСР. Они вправе: представлять доказательства, принимать участие в исследовании доказательств, заявлять отводы и ходатайства, также вправе высказывать соображения по поводу применения уголовного закона, вправе отказаться от обвинения, если данные судебного следствия дают для этого основания. Однако толковать эти вроде широкие процессуальные права надо в контексте всего уголовно-процессуального законодательства, которое формирует инквизиционный уголовный процесс. Природу современного советского общественного обвинения определяет то, что этот вид обвинения полностью зависит от прокурорского публичного обвинения. Предмет общественного обвинения производен от должностного. Его объем ограничен рамками предъявленного прокурором обвинения. Деятельность общественного обвинителя происходит только на стадии судебного разбирательства. Ни о какой самостоятельности общественного обвинителя в вопросах распоряжения официальным обвинением не может быть и речи. Исключительно чиновники определяют движение обвинения. Не существует никакого ограничения монополии государственного чиновничьего уголовного преследования. Иначе и не может быть в следственнном инквизиционном процессе, каковым является советский уголовный процесс на стадии предварительного расследования (да и во многом на стадии судебного разбирательства тоже).

По нашему мнению, современное общественное обвинение имеет только одно значение (но тем более заветное) - скрывать инквизиционный (а значит антинародный) характер официального прокурорского обвинения. Российское государство пока не видит иного действенного средства достижения публичных интересов. К личности оно относится по прежнему с подозрением, видя в ней потенциального правонарушителя, но никак не товарища (и одновременно своего конкурента) на судебном поприще и поэтому не спешит предоставит ему действительную самостоятельность в вопросах уголовного преследования. Так будет пока наше общество действительно не станет контролировать государство и у последнего не будет интересов, не совпадающих с собственно народными. Пока же бюрократия озабочена главным образом создания видимости некоего общественного благополучия, пристойности при отправлении уголовного правосудия. Институт общественного обвинения используется для стыдливого прикрытия гипертрофированных размеров должностного обвинения. Иногда эта стыдливость обостряется и тогда в науке оживляется дискуссия о месте и роли общественного обвинения в уголовном процессе. Но еще хуже, когда государство забывает стыдливость и считает себя не связанным общественным мнением.

Участие народа в осуществлении уголовной политики государства через подобного рода юридические изобретения, на которые была щедра советская юриспруденция, было, конечно, мнимым, но давало обильную пищу ученым-процессуалистам поговорить о демократичности, народности советского уголовного судопроизводства. В нашем представлении не существует раздела между научным дискурсом и всей остальной юридической практикой. Поэтому реальность слова-вещи не стоит ставить в зависимость от вида дискурсивной практики. Фактичность народного обвинения обуславливает речь, текст. Поэтому для нас народное обвинение, как явление научной практики, ничуть не меньшая реальность, чем явление практик законодательной и правоприменительной, и представляет не меньший интерес.

В советской уголовно-процессуальной литературе содержатся весьма своеобразные высказывания на счет существа общественного обвинения. Наиболее интересна позиция Савицкого В.М., который единственный рассмотрел советское общественное обвинение в сопоставлении с «буржуазным» общегражданским уголовным обвинением. Он указывает, что центральная идея института общегражданского обвинения состоит в контроле граждан за деятельностью государственных органов, в компетенцию которых входит борьба с преступностью. Предполагается что упущения государственных органов, воздержание от уголовного преследования виновных будут восполнены инициативой граждан, каждый из которых обладает правом на уголовный иск, причём для защиты не только своих интересов (частное обвинение), но и общественных и государственных интересов в тех случаях, когда нет конкретных потерпевших в юридическом смысле этого понятия.

Институт советского общественного обвинения строится на совершенно иных основаниях. Прежде всего потому, что оно не может выступать в роли движущей силы уголовного процесса, поскольку оно появляется только тогда, когда уголовно-процессуальная деятельность уже ведется по инициативе государственных органов или потерпевшего. Тезис о виновности, материализованный в уголовном деле и представленный прокуратурой в суд - фактическая предпосылка и непременное условие возникновения общественного обвинения.34

Можно согласиться с основным выводом Савицкого В.М. о том, что в «наших условиях идея общегражданского обвинения не имеет своей реальной основы.»35 Что же касается аргументации этого вывода, то она небесспорна. Главным образом утверждение, что «государственные интересы, представляемые прокуратурой, не противоречат и не могут противоречить интересам социалистического общества в целом, они не противоречат и правильно понимаемым интересам отдельных общественных организаций и коллективов трудящихся.»36

Недоумение вызывает и следующее выражение: «Что касается средств контроля за деятельностью обвинительной власти, то таких средств, и прежде всего средств организованного контроля (а именно они наиболее эффективны), социалистическая действительность дает несравненно больше чем любая другая общественно-политическая система (контроль партии, профсоюзов, Советов, многочисленных органов общественной самодеятельности и т.д.)»37

Это точно, социалистическая действительность была богата внеправовыми средствами корректировки государственного обвинения. Одна КПСС чего стоила. Но, например, наши представления о «законности» оскорбляет так называемое «телефонное право» - средство контроля партии, которое допускает высказывание Савицкого В.М.

Савицкий В.М. формулирует одно из наиболее распространенных в советской литературе определений общественного обвинения. «Деятельность общественных обвинителей...- форма прямого, непосредственного участия представителей трудящихся в уголовном судопроизводстве... Роль общественных обвинителей состоит в том, чтобы, используя предоставленные им законом права активных участников процесса выразить в суде волю и мнение уполномочившего их коллектива и тем самым способствовать вынесению законного и обоснованного приговора»38.

Другая распространенная точка зрения заключается в том, что «функцией общественного обвинения... является защита поддержание обвинения... в судебном разбирательстве с позиций общественного мнения, отношения широких слоев трудящихся к преступлению и лицу, его совершившему.»39

Как отмечают И.М. Гальперин и Ф.А. Полозков: “Участие в суде общественных обвинителей их публичное выступление в суде не только оказывают органам правосудия существенную помощь в обнаружении истины и справедливом наказании виновных, но и приближает суд к населению, значительно усиливая процесс профилактического воздействия”.40 По их мнению, процесс будет еще эффективнее, если признать за отдельными организациями право осуществлять уголовное преследование за отдельные виды преступлений. Сам процесс воздействия качественно изменится так как общество будет преследовать нарушителей закона не только через учреждения исполнительной власти но и непосредственно через общественные объединения и организации. Тогда, можно сказать, практически все общество встанет на путь преследования лиц совершивших преступные деяния.41

Следует отметить, что последнее высказывание характерно для периодов оттепели в советской уголовно-процессуальной науки. Это можно сказать и в целом о проблематике участия общественности в отправлении правосудия в форме общественного обвинения. Поэтому всплески интереса к этой теме датируются началом 60-х годов и концом 80-х. Однако вся оригинальность предложений тех или иных советских авторов сводится к реанимации хорошо забытого советского прошлого этого института. Сказанное относится, в частности, и к трактовке права обществ на уголовный иск, предложенной Томиным В.Т. в виде общественно-публичного иска.42 Именно профессор Томин В.Т., конечно, обаготил советский уголовно-процессуальный язык термином «общественно-публичный уголовный иск». Правом на этот иск профессор Томин В.Т. предлагает наделить коллективы трудящихся. Поэтому в узком смысле термин общественно-публичный уголовный иск должен принадлежать только этим общественным ассоциациям.

Разные советские авторы в разное время указывали на недостатки общественного обвинения. Эти высказывания, на наш взгляд, могут служить иллюстрациями к основной нашей мысли о перерождении советского народного обвинения в искусственный, лишенный истинного смысла (как проявления воли к власти) языковый артифакт.

Недостатки общественного обвинения по мнению советских процессуалистов заключались в том, что оно во-первых связано рамками прокурорского обвинения, во-вторых общественный обвинитель не может настоять на рассмотрении в этом же судебном заседании более тяжкого обвинения, или существенно отличающимся по фактическим обстоятельствам, вправе лишь просить о смягчении обвинения, либо вообще о его снятии, в-третьих общественное обвинение выполняет свои функции только в рамках государственного, при его наличии и по поводу в материально-правовом смысле выдвинутого государственного обвинения.

Сам механизм привлечения к участию в судопроизводстве общественных обвинителей также имеет изъяны. На практике общественные обвинители выделяются из той организации, где работал или учился виновный, могут выделяться и другими общественными организациями, например, домовыми или уличными комитетами. При такой системе общественное обвинение не может полностью выполнять функции по быстрому и полному раскрытию преступлений, изобличению виновных, потому как в данном случае те организации, от которых выделяется общественный обвинитель прямо в этом не заинтересованы. Выдвижение общественных обвинителей происходит как правило на общих собраниях после заслушивания соответствующей информации руководителей общественных организаций, а также прокурорско-следственных работников или судей. Это также один из минусов системы общественного обвинения, так как обвинение только тогда может успешно достичь своей цели по изобличению и наказанию виновных, когда лица его осуществляющие принимают участие в сборе и оценке доказательств. Однако участие в одном процессе двух обвинителей одновременно, общественного и государственного, является нецелесообразным, в данном случае функция обвинения как бы себя дублирует, но эффективности не прибавляет.43

В настоящее время «истинность» советского общественного обвинения, как и многих других изобретений советской юридической мысли, под большим вопросом. Этот институт в правоприменительной практике используется мало. Очевидно, что и перспектив у него не много. Можно ли сделать такой же вывод о относительно самого настоящего народного обвинения? Или и у него все в прошлом? На эти вопросы мы попытаемся ответить ниже.

Советское народное обвинение - это реальность советского уголовно-процессуального права, которая навсегда останется с ним. Действительность этого объекта не определяется действующим законом и вообще писанным правом, поскольку это уже состоявшийся знаковый факт в советском уголовно-процессуальном тексте. Он был вписан туда народом - что может быть лучшей гарантией подлинной вечности. Значение этого знака можно прочесть в ныне существующем институте общественного обвинения. Нужно только раздвинут горизонт толкования термина «общественное обвинение», припомнить традицию этого термина и тогда забытый смысл народного обвинения выступит сквозь формулировки ст. 250 УПК.

Реальность языковых явлений зависит от контекста интерпретации. Но выбор самого контекста зависит от интерпретатора. Поэтому можно сказать, что реальность знака «народное обвинения» субъективна, как, впрочем, и любых юридических объектов. На этой способности знаков апсорбировать смыслы строится правовая герменевтика - искусство толкования юридических текстов.Знаки письма сочатся смыслом. Изучая советскую традицию, мы видели как истекают смыслом народности формулировки статей закона, фразы писателей, одним словом -высказывания, о «советском обвинении», «общественном обвинении» и других терминах. От действительного фактора, формирующего социальный порядок, народное обвинение превратилось в юридическую фикцию. Смысл народного обвинения вытек из его обозначающих терминов и был заменен другим смыслом. Этот смысл может быть истолкован по разному. Советская наука «понимала» и навязывала общественному мнению трактовку общественного обвинения в духе ленинского учения о широком привлечении широких масс трудящихся к управлению государством, т.е. толковала значение этого знака вполне определенным образом - так как надо было власти. Поэтому несмотря на многообразие определений сущности общественного обвинения - как вида обвинения с позиции общественного мнения; как способ выразить в суде волю и мнение коллектива через своего представителя и тем самым способствовать вынесению законного и обоснованного приговора; как даже средство восполнить пробелы прокурорского обвинения - все их можно привести к одному знаменателю. Институт общественного обвинения был одним из элементов декора на фасадной стороне советского уголовно-процессуального права. С его помощью пытались придать вид народности, демократичности официальному, инквизиционному по своему истинному содержанию советскому уголовному судопроизводству.По видимому в настоящее время государство не нуждается в подобного рода украшательстве. Подозреваем, что и общественное мнение не будет возмущено, если этот юридический институт исчезнет. В силу самой своей основной функции: казаться, а не быть, выдавать себя за нечто другое, чем оно есть, прикрывать, скрывать нечто - советское общественное обвинение в позднейшую пору своего существования есть явление ложное, фиктивное, симулирующее то, чего нет - короче, симулякр, по определению Бодрийяра.

1 Народный суд. //Известия ЦИК И Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. № 220, от 09.11.17 г.

2 В народном революционном суде //Известия. № 219, от 8.11.17 г.

3 Новая жизнь. 08.11.17. № 175.

4 Малькевич Т. К истории первых декретов о советском суде //Советское государство и право. 1940, № 7, с. с. 102-106; № 8, с. 165-166.

5 Малькевич Т. Указ. соч. № 8, с. 168.

6 “Борьба с властью, это не только борьба с другими, но также и борьба с самим собою, ибо источник власти - не только вне человека, но и внутри нас.” // Путь к анархии. Орган федерации анархистов Прикамья. № 1 от 3.07.18 г.

7 Стучка П.И. 13 лет борьбы за революционно-пролетарскую теорию права. М., 1931, с. 10.

8 Луначарский А.В. Революция и суд //Правда,0 1.12.17 г., № 193.

9 Там же.

10 Там же.

11 Стучка П.И. 13 лет борьбы за революционно-пролетарскую теорию права. С. 9, 11.

12 Стучка П.И. Народный суд в вопросах и ответах. Неофициальное руководство. М., 1918, с. 3.

13 Стучка П.И. Указ. Соч. С. 59.

14 Стучка П.И. 13 лет борьбы за революционно-пролетарскую теорию права. С. 14.

15 Стучка П.И. Народный суд в вопросах и ответах. С. 60, 61.

16 Именно в этом смысле надо понимать многочисленные высказывания Стучки П. вроде того, что “для нас правила судопроизводства не что иное как простое практическое руководство, в котором все обязательно лишь постольку, поскольку оно целесообразно и практично. Поэтому техника, естественно, будет более или менее одинакова при разных режимах”. // Известия ВЦИК. № 107( 371), от 29.05.18 г. Однако в том- то и дело, что техники уголовного судопроизводства могут быть принципиально разными в зависимости от взаимоотношений государственной власти и индивида.

17 Здесь и далее сведения о данном судебном заседании взяты из статьи : Народный суд. //Известия ЦИК и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. № 240, от 30.11.17 г.

18 Правозаступничество и судебное представительство // Известия. № 83 (347) от 26.04.18 г.

19 Народный суд и адвокатура //Известия. № 127 (391), от 22.06.18 г.

20 К первому Всероссийскому съезду комиссаров юстиции //Известия. № 88 (352) от 3.05.18 г.

21 Крыленко Н.В. Судоустройство РСФСР (лекции по теории и истории судоустройства), М., 1923, с. 176.

22 Вышинский А.Я. Курс уголовного процесса. М., 1927, с. 47

23 Крыленко Н.В. Указ. Соч. С. 85.

24 Народный суд //Известия ВЦИК. № 77 (341) от 19.04.18 г.

25 Стучка П. революционные трибуналы //ВЦИК. № 107 (371) от 29.05.18 г.

26 Там же.

27 См. Известия ВЦИК №№ 249,251, 252, 259.

28 Григорьев Ш. Большевики и анархисты //Свободная коммуна. № 4, от 9.04.18 г.

29 Вышинский А.Я. Указ. Соч. С. 40.

30 Крыленко Н.В. Указ. Соч. С. 29.

31 Цит. по статье Лаговиер Н. Институт общественных обвинителей //Советское право, 1926, № 6 (24), с. 59.

32 Цит. по кн. Ураков Л.И. Общественное обвинение и общественная защита. М., 1964, с. 17.

33 См книгу: Сборник циркуляров и разъяснений Прокуратуры Союза ССР, М., 1936, с. 109 и след.

34 Савицкий В.М. Государственное обвинение в суде. М., 1971, с.с. 241-245.

35 Савицкой В.М. Указ. Соч. С. 244.

36 Савицкий В.М. Указ. Соч. С. 244.

37 Савицкий В. М. Указ. Соч. С. 244-245.

38 Савицкий В.М. Указ. Соч. С. 231.

39 Ураков Л.И. Общественное обвинение и общественная защита. М., 1964, с. 21.

40 Гальперин И.М., Полозков Ф.А. Участие общественности в советском уголовном процессе. М., 1961, с. 81.

41 Гальперин И.М., Полозков Ф.А. Указ. Соч. С. 96.

42 Томин В.Т. Уголовное судопроизводство: революция продолжается. с. 39 и след.

43 Смотри об этом книги: Якимов П.П. Правосудие и общественность. Свердловск, 1977, с.с. 139 и след., Ривлин А.Л. Общественное обвинение в суде // Советское государство и право, 1960, № 3, с. 97 и след., а также приведенные выше работы Томина В.Т., Уракова Л.И., Гальперина И.М., Полозкова Ф.А.